Все они находятся в чрезвычайно раскаленном состоянии, но колоссальное давление, господствующее на глубинах, мешает металлам расплавиться. И, поэтому, центр нашей планеты, вероятно, твердый.
Но, при малейшем уменьшении давления, происходящем вблизи трещин, раскалывающих кору земли, перегретое твердое вещество моментально расплавляется и устремляется вверх. Его выжимают образующиеся пары и газы. Так и поднимаются к земной поверхности жидкие каменные массы — лавы, а вместе с ними двигаются и металлы, в виде паров или горячих растворов.
Так и в этом месте, при извержении пород, впоследствии застывших в траппы, вышла медь, в виде паров, и осела, охлаждаясь, по стенкам трещин. Когда трещины, таким образом, заполнялись, то из них получались жилы медной руды…
Николай аккуратно записал в книжку все сказанное профессором, а потом все спокойно улеглись спать.
Рано утром рулевой поднял тревогу.
— Илимка обсохла! — кричал он, беспомощно разводя руками. Действительно, попытки оттолкнуть илимку от берега были тщетны. Она плотно сидела на мели, и руль при поворотах скрипел о гальку.
Вскочивши в лодку, Николай, вместе с рулевым, поплыли к месту аварии. Тотчас же за кормой лодка натолкнулась на песчаный бугор.
— Вот беда! — сокрушался рулевой, — речка быстрая, много тащит песку и ила. А илимка стала на самой стреже и запрудила течение… В струе ослабела сила и песок начал падать на дно. За ночь за кормой вырос опечек. Песчаная мель!
— Гляди-ка, — сказал Николай, — вообще-то в речке сильно вода сбывает!
Правда, вдоль береговой гальки, у самой воды, виднелась мокрая полоса. Это обсыхали выступившие из воды камни.
И чем дальше плыли наши разведчики, тем все более затруднительным оказывалось их положение!
За одну только ночь горная речка, вероятно вздувшаяся перед этим от случайного дождя, совершенно обмелела. Между илимкой и выходом в глубокую Тунгуску на полкилометра тянулась непроходимая мель…
— Попали в мышеловку! — пробормотал Николай.
Рулевой только махнул рукой и прибавил:
— А завтра и на лодке здесь не проехать!
Профессор был в полном отчаянии.
— И подумать только: из-за нелепой моей неосторожности сейчас прерывается вся наша работа!
Так повторял он, залезая по колено в воду и руками ощупывая державшую судно мель.
Созвали общий совет.
Предлагались разные средства: прокопать канаву в русле, подвести под илимку катки, освободить ее от груза.
Но при обдумывании все проекты неизбежно отвергались! Канаву, моментально засасывало бы песком и илом, а тащить полкилометра тяжесть более чем в двадцать тонн было признано непосильным. Разгрузка судна ни к чему бы не привела, потому что даже пустое оно достаточно плотно сидело а засосавшем его песке.
Наконец, на постороннюю помощь рассчитывать было нечего. Экспедиция находилась в 700 километрах от Туруханска. На этих пространствах только изредка попадались кочующие туземцы да стояли две кооперативные фактории.
Был уж конец августа и ночи стали холодными. А в середине октября по Тунгуске наступает настоящая зима.
— Самим нам выплыть нетрудно, — сказал профессор, — для этого у нас имеются две лодки. Если бы можно было устроить плот, то мы бы не горевали! К сожалению, здешняя чахлая тайга сплошь состоит из лиственницы. А известно, что даже сухая лиственница настолько тяжела, что почти тонет в воде. Поэтому сделать надежный плот, который поднял бы наше имущество, наши очень ценные коллекции, мы не можем!
Все чувствовали, что профессор говорит правду. Всем очень хотелось возражать и спорить, но возражать, к сожалению, было нечего. И поэтому молчали.
Тогда профессор предложил:
— Мы должны как можно скорей выбраться в Туруханск. Там, связавшись с Карской экспедицией, я может быть сумею получить из порта Игарки моторный катер, с новой илимкой. Катер быстро сможет подняться до этой речки, и мы перегрузимся на другое судно.
Тут уж начали возражать. Как же можно было бросить в тайге работу целого лета, все нужные для промышленности и науки коллекции!
Но потом, чем более обдумывали предложение, тем более правильным оно казалось. Это был очень рискованный, но в то же время и единственный шаг к спасению экспедиции! И, как это ни было тяжело и грустно, после обеда начали сборы.
Не выдержал Николай и сказал:
— Я хочу остаться с илимкой. И Петька тоже хочет!
После этого подошли Иван Николаевич и лямщик Володя и заявили, что они также желают остаться на илимке.
Профессор просиял:
— Дорогие товарищи, — сказал он, — откровенно говоря, я так и думал, что среди нас найдутся охотники взять на себя охрану судна. Но сам я не хотел пока этого предлагать, потому что совершенно не уверен, что мне удастся получить катер и выручить вас. А тогда перед вами встанет необходимость северной зимовки! И сейчас я предупреждаю об этом!
— Провианта нам хватит, — ответил Николай, — а когда станет невмоготу, мы уйдем отсюда за 300 километров, на ближайшую факторию. А там, может быть, и перезимуем.
— Я думаю, что парень прав, — поддержал Иван Николаевич, — все мы, четверо, к тайге привычны и, хотя путь отступления на 300 километров будет очень нелегким, мы его все-таки одолеем!
— А зато, — прибавил Володя, — груз будет всегда на глазах. Мало ли что может случиться? И пожар лесной и наводнение, всякие случаи могут тут быть…
— Пусть будет так, — сказал профессор, — и поочередно пожал каждому руку.
Она осталась наклоненной, ходить приходилось по косому полу, а приподнятые нары между собой и стенкой образовали закоулки, вроде ящиков. Туда желающие и могли наваливаться спать!
Практичный Петя сразу же решил заняться рыбалкой, чтобы увеличить продовольственные запасы.
На другой же день он и Володя загородили устье речки самоловами и поставили в заливчике сеть.
Первые дни проходили неплохо. Иван Николаевич обрабатывал свои дневники и продолжал исследовать руду. Николай бродил с винтовкой но хребтам и частенько добывал глухарей.
А Петя с Володей, наловив достаточно рыбы, пожелали коптить ее впрок.
Для этого они прокопали в обрыве берега печурку, обложили ее плитками камня, а сверху построили шалаш из коры и хвои. Когда в печурке раскладывали огонь, то дым валил через шалаш, густо наполняя его.
Убедившись, что печь для копчения действует хорошо, наши рыбаки развесили в шалаше слегка подсоленую рыбу, а в огонь подкладывали сырых тальниковых дров пополам с лиственничными. Получался хороший для копчения дым.
Продежурив поочереди у печи целую ночь, рыбаки угостили на утро друзей такой прекрасной рыбой, что Иван Николаевич заявил; что в жизни своей он не едал ничего «более вкусного!
Но дни шли за днями и понемногу становилось скучно. Все привыкли к движению, к постоянной смене впечатлений, а тут, сиди на одном месте, где каждый кустик надоел до тошноты!
Речонка совсем почти пересохла и лишь серединой сочилась журчащим ручейком.
Ночи стали холодными, береза желтела, листья рябины делались красными. Утрами долго держались на реке туманы. Даже в самой Тунгуске вода убывала с каждыми сутками.
Появились первые стайки перелетных птичек. В стада сбивались гуси и гогочущими табунами переносились с косы на косу.
Наступала осень.
Подошел уже срок, когда должен был возвратиться профессор, но попрежнему никого не было.
— Вряд ли приедут, — печально решил Иван Николаевич, — по Тунгуске вода настолько мелка, что катер не сможет теперь пройти порогов!
— А может быть и катера не достали! — решил Володя. Понемногу путешественники уже освоились с мыслью о предстоящем отступлении на факторию и, следовательно, о зимовке. Решили 300 километров проплыть на ветках, но двигаться в путь лишь тогда, когда жить на илимке станет уже совсем трудно.
Однажды ночью Петя, вышедший на палубу, закричал, чтобы все скорей выходили наружу.
Выбежавший Иван Николаевич так и замер от восхищенного удивления: полнеба горело ярким северным сиянием!
Широкою, голубою лентой оно раскидывалось по темному своду, играло и переливалось цветами.
Постепенно свет из голубого превратился в зеленый, потом побелел и медленно потух… Дивное зрелище окончилось.
— Какие мы счастливые! — заявил Петя, — увидели северное сияние! Другие о нем только в книжках читают…
— А почему оно происходит? — обратился Николай.
— Ученые предполагают, — ответил Иван Николаевич, — что на большой высоте, километрах в 400—500 от земли, наша планета окружена газом — азотом. Благодаря очень сильному холоду, там азот, может быть, находится в смерзшемся состоянии и от трения его частичек возникают электрические явления, вызывающие свет.
А Володя, сам туруханский житель, добавил:
— К морозу такое свечение!
Жареное из маленьких кусочков медвежатины, плавающее в растопленном сале, было так вкусно, что Иван Николаевич сейчас же заметил, что ничего лучшего в жизни он не едал!
Тут обиделся Петюха:
— Да вы то же самое про мою копченую рыбу говорили!
Тогда Иван Николаевич, почесав затылок, признался:
— Медведь, все-таки, перещеголял!
— А вот, я нарочно тайменя большого поймаю, — пригрозил Петюха, — что тогда вы скажете?
— А я осеннего гуся убью, — поддразнивал Николай, — здоровенного, жирного…
— Ну и дрянь это медвежье мясо! — рассердился Петя и, пододвинув чашку, зачерпнул себе новую порцию медвежатины!
¦
Окончился август, а вместе с ним окончились и надежды на катер.
Тунгуска так обмелела, что на поверхность ее выступили невиданные до этого времени песчаные косы и прятавшиеся в глубинах камни. Перекаты и шиверы зашумели, сделались мелкими и непроходимыми. А пороги, лежавшие ниже, стали грозным препятствием для любого мало-мальски значительного судна.
Холоднее и гуще становились утренние туманы, и рано кончался короткий осенний день.
Уже третьи сутки, как стояло таежное ненастье. Третий день, как висели над лесом сплошные серые тучи, и мелкий дождь беспрестанно и дробно сыпал а стенки илимки.
Николай с утра бродил по реке, караулил пролетавших гусей и весь вымок; каждая травинка и каждый листик были напитаны дождевыми каплями.
Из охоты ничего не выходило. Гуси были очень осторожны и садились всегда на открытых и труднодоступных местах.
И тогда, пока остальные птицы пощипывали мягкий хвощ, специальный сторож их, старый гусак, расхаживал поодаль, подняв высокую шею и зорко посматривая по сторонам.
И лишь только замечал приближающуюся фигуру Николая, как сейчас же кричал тревожным криком, и вся стая, с гоготаньем, взмывала вверх.
Несколько раз Николай пробовал стрелять влет, но из карабина попасть было очень трудно. Пули напрасно и далеко хлестали в реку.
Под конец у него остались только обоймы с разрывными пулями, приготовленными для крупного зверя, и Николай решил прекратить безнадежную охоту.
Он шагал вдоль берега, ежась от холода, и думал о том, что настала пора переезжать на факторию. Только много еще хлопот предстояло с устройством груза!
Его надо было перетащить на берег в надежное место и спрятать так, чтобы он был в сохранности от весенней воды и от зимнего снега.
С такими мыслями подходил он к косе, высоким галечным валом врезавшейся в реку. Запнулся случайно о камень и выронил из кармана ножик.
А пока нагнувшись поднимал его с земли, услышал близкое гусиное гоготание и увидел над самой своей головой пролетавшую стайку, Коля прижался к камню и так, вероятно, цветом серой своей одежды слился с цветом гальки, что гуси, не подозревая близости человека, сделали низкий круг и шумно опустились в реку, тут же, за валом косы.
Забилось сердце у Николая, загорелись глаза! Позабыл даже, что карабин был заряжен медвежьими пулями!
Так как он еще раньше вымок весь, от плечей и до пяток, то, не раздумывая, лег на живот и прямо по лужам пополз на галечный вал, за которым сидели птицы.
Полз долго, осторожно, следя, чтобы неловким движением не зацепить какой-нибудь камень. От волнения ему даже стало жарко! По дороге сбросил шапку, чтобы случайно не испугать стаю. Вылез на самый гребень, выставил вперед ружейное дуло и осмотрелся.
Гусей не было видно. Они плескались в воде, под самой косой, переговариваясь спокойным гоготанием. Всего в каких-нибудь двадцати-тридцати шагах!
Пришлось лежать и ждать, потому что подкрадываться ближе было невозможно. Курок карабина был взведен и поставлен на шнеллер — особое приспособление, при котором, от малейшего нажима пальцем на спуск, уже следовал выстрел. Этот шнеллер, как убедился Николай, очень помогал при точной и трудной стрельбе.