По терпеливой, легкой улыбке, появившейся на устах Вазир-хана, Бабур понял, что опять выказал юношеское неведение, а не мудрость зрелого мужа.
— Возможно, он управляет ими силой страха. Но не забывай и о том, что люди тебя не знают. После смерти Тимура Самарканд многократно осаждали вожди и правители, жаждавшие славы и золота и оправдывавшие свои притязания родством с великим завоевателем. Твой дядя ведь тоже захватил город силой. Откуда горожанам знать, какой захватчик лучше, какой хуже? К своему визирю они, по крайней мере, уже приспособились и знают, чего от него ждать.
Крик совы заставил их поднять глаза к небу, где уже начинали гаснуть звезды.
— Надо возвращаться, повелитель.
Вазир-хан перевернул жаровню и ногами забросал тлеющие уголья землей.
Бабур поежился, и не только потому, что они остались без обогрева.
— Вазир-хан, я обеспокоен. Если мы не возьмем город в скором времени, настанет зима, и мое войско снова, как это уже было, растает. Мне придется во второй раз вернуться в Фергану, не добившись победы. Что станут говорить обо мне люди?
Вазир-хан сжал его руку.
— Время у нас еще есть. С позволения Аллаха, Самарканд будет взят.
«А ведь правда, — подумалось Бабуру. — Отцу неоднократно случалось отступать, но он никогда не отчаивался. Как он обычно говорил? «Если бойцы увидят, что ты колеблешься, все потеряно. Им нужен настоящий вождь, способный поддерживать дисциплину. Правитель обязан быть сильным. И должен всегда об этом помнить».
Взобравшись на коней, они поехали обратно в лагерь, и уже неподалеку оттуда Бабур, сквозь ритмичный перестук копыт, вдруг услышал злобные возгласы. «Опять, наверное, перессорились и передрались дикари и бродяги, которых слишком много в моем войске», — устало подумал он, в то время как крики и проклятия звучали все громче.
Шум доносился со стороны шатров для умывания. Когда он и Вазир-хан подъехали ближе, Бабур увидел, что один из командиров наемников, кочевник из пустыни, за компанию с парой своих покрытых шрамами бойцов, проверяет содержимое двух мешков, в то время как другой человек, судя по виду земледелец, голосит:
— Ты не имеешь права грабить меня! Чем я буду кормить свою семью, если ты забираешь все, и зерно, и даже овец?
Он указал на кучку мохнатых, блеющих животных, привязанных поблизости. Его аж трясло от гнева и отчаяния.
Наверное, подумалось Бабуру, смешно и нелепо со стороны жалкого крестьянина бранить и поносить воинов, которым ничего не стоит отходить его крепкими кулачищами, но храбрость этого бедолаги производит впечатление.
— Убирайся в свою вонючую лачугу, ничтожество, и будь счастлив, что ты вообще остался в живых. Да, а когда увидишь свою женушку, не забудь чмокнуть ее от меня и сказать, что я остался ею доволен, — заявил один из воинов, после чего влепил крестьянину такой пинок, что тот упал. А когда попытался встать, получил еще один.
— Что тут происходит?
Захваченные врасплох воины уставились на Бабура.
— Отвечай повелителю! — рявкнул Вазир-хан.
Ответа, однако, не последовало.
— Встань! — приказал Бабур крестьянину, и тот, кривясь от боли и держась за живот, медленно поднялся на ноги. Если он ненавидел этих вооруженных грабителей, то и любить коронованного мальчишку, который привел их сюда, оснований у него не было. Он попятился перед юным всадником, восседавшим на коне в усыпанной драгоценностями сбруе.
— Всем стоять на месте!
Бабур спрыгнул с седла и обозрел место происшествия. Перед ним лежали два джутовых мешка, из которых наполовину высыпалось жалкое содержимое. Сняв кожаную перчатку, Бабур запустил руку в один из них и вытащил простенький халат, деревянную чашку и пару хлопковых кульков, заполненных, как оказалось, заплесневелым с виду зерном, да еще и вперемешку с темными вкраплениями мышиного кала. Второй мешок оказался потяжелее: он содержал с полдюжины тощих цыплят, которым только что свернули шеи, и головку сыра, перепачканную в куриной крови и облепленную перьями.
Бабур отшвырнул мешки в сторону, но приметил, что крестьянин смотрел на них так, словно их содержимое было дороже всего на свете.
— Откуда все это? — спросил юный владыка.
И снова молчание.
— Я спрашиваю, откуда? — на сей раз он взглянул на поселянина.
— Из нашей деревни, повелитель, за рекой Зарафшан.
— И все это отобрано у тебя?
— Да, повелитель.
— Силой?
— Да, повелитель. Вот этими двумя людьми.
— А твоя жена? Ее тоже взяли силой?
Крестьянин угрюмо промолчал.
Бабур повернулся к командиру.
— Я приказывал не чинить никакого ущерба и разорения местным жителям, а за все нужные нам припасы платить справедливую цену. Наследник Тимура — не разбойник и пришел сюда не разорять бедняков и орошать землю невинной кровью.
Кочевника, однако, это не смутило:
— Мы торчим здесь уже не одну неделю и ничего не имеем. Никакой, даже самой ничтожной, добычи. Мои люди устали, их нужно чем-то расшевелить. А тут и позабавиться нечем, разве что позаимствовать у этого ничтожного червяка парочку куриных тушек.
— И изнасиловать его жену?
— А вот мои люди говорят, она сама была очень даже не против, — осклабился вождь, показывая редкие, но широкие и крепкие зубы.
Бабура захлестнула волна гнева: он едва сдержался, чтобы не изрубить этих людей на месте мечом, а их безмозглые головы выбросить в выгребную яму.
— Вазир-хан, взять обоих грабителей под стражу. Они виновны в разбое и насилии; что за это полагается, им прекрасно известно. Приговор должен быть приведен в исполнение немедленно, на глазах у всего их племени.
Вазир-хан поднял руку, и его стражники взяли в кольцо кочевников, которые даже не пытались сопротивляться, поскольку, похоже, просто не понимали, что происходит.
— А теперь послушай ты, — обратился Бабур к вождю, который больше не ухмылялся. Молодой правитель заметил, что пальцы кочевника нащупывают рукоять заткнутого за засаленный шерстяной кушак кинжала, и внутренне напрягся, готовый дать отпор, если этот дурак решится напасть. — Ты поклялся, что до конца похода будешь верен мне, обязался исполнять все законы, правила и предписания, касающиеся моего войска, и знаешь, что положено за нарушение приказа. Следи за своими людьми и имей в виду, что ты в ответе за них, и если не сможешь с ними управиться, то в следующий раз разделишь их участь.
В голосе Бабура звучала нешуточная угроза.
— Ты сам объявишь своим людям, что здесь вершится правосудие — и вершится от твоего имени… Никакой кровной вражды в своем лагере я не потреплю. Собирай людей, немедленно, прямо сюда.
Глаза вождя заметались между Бабуром, Вазир-ханом и стражниками, уже крепко взявшими за руки его головорезов, выглядевших теперь уже не так браво. Бабур видел в его глазах затаенную злобу и ненависть, но проявить их открыто кочевник не решился: он медленно склонил бритую голову, давая понять, что повинуется.
Десять минут спустя два десятка соплеменников собрались молчаливым кольцом вокруг приговоренных. По знаку Бабура, вождь прокашлялся и обратился к осужденным:
— Вы нарушили закон, который я обязался чтить до окончания похода, а потому я, ваш вождь, объявляю, что вы понесете наказание. Ваши тела будут разрублены на куски и брошены на съедение псам и стервятникам, и да знает всякий, находящийся здесь, что казнь совершается по моему приказу, и стало быть, ни о какой кровной мести по отношению к исполнителям не может быть и речи.
Вазир-хан подал знак своим подчиненным, и те, с мечами наголо, подступили к дрожащим пленникам, швырнули их на колени и обрушили на них свои отточенные клинки. Холодный воздух раннего утра разорвали истошные вопли.
Бабура мутило, но он справился со слабостью, не подав виду. Все вершилось по закону, а он лишь выполнял долг военачальника и правителя, предписывающий поддерживать нерушимый порядок и дисциплину. Юный властитель не позволил себе отвести глаза до тех пор, пока крики не смолкли: теперь тишину нарушали лишь крики птиц, издалека заметивших поживу и теперь слетавшихся на пиршество.
— Забери свои пожитки… и вот это.
Бабур протянул набитый серебряными монетами кошель из верблюжьей кожи ошеломленному крестьянину, который не сразу сообразил, что к чему. Когда тот все же принял подаяние, молодой эмир повернулся, собираясь сесть в седло, но тут облагодетельствованный им бедняк прокашлялся и нерешительно заговорил:
— Повелитель…
— Ну, что еще?
Бабур устал, и все вокруг его раздражало — включая этого тощего, никчемного поселянина. Конечно, он ни в чем случившемся виноват не был, но нет бы ему и его соседям, выказать себя настоящими мужчинами и дать отпор грабителям, когда они только сунулись в поселок…
Впрочем, от этой мысли Бабур тут же отмахнулся. Это ведь работяга, а не воин: ладно и то, что у него хватило отваги явиться в лагерь в поисках справедливости.
— Повелитель… есть нечто, что тебе нужно знать… я видел это собственными глазами три ночи назад, в полнолуние.
— Что такое… говори.
— Я видел людей, наверное, шпионов, покидавших город. Случайно их заметил, пас овец в рощице, и они меня не видели. А несколько часов спустя я видел, как они вернулись. Там есть тайный ход, ведущий в Самарканд, — рядом с воротами Игольщиков. Я могу показать это место, повелитель.
Сердце Бабура подскочило.
— Если говоришь правду, тебя ждет куда более щедрая награда, чем этот жалкий мешочек серебра, — я отсыплю тебе столько золота, сколько весишь ты сам.
— Повелитель, но это безумие…
— Может быть.
Бабур едва справлялся с переполнявшим его возбуждением. Возможно, уже через несколько часов он будет в Самарканде.
— По крайней мере, позволь мне пойти с тобой.
— Нет, Вазир-хан. Кто, скажи на милость, обратит внимание на оборванного мальчишку? А ты человек заметный, да и в Самарканде есть люди, которые тебя знают. Мне безопаснее пойти одному.
В кои-то веки Вазир-хан растерялся: даже пересекавший его лицо шрам казался глубже, чем обычно.
— Но ты ведь правитель, — упрямо проворчал он. — Что будет с Ферганой, если ты не вернешься?
— Я вернусь. И разговор окончен — я отправляюсь.
Бабур взобрался на специально подобранную, крепкую, коренастую лошаденку и, не оглянувшись, ускакал в ночь.
Прошлой ночью он, Вазир-хан и крестьянин уже проехали на запад вдоль серебрившегося в лунном свете потока, и каждая пядь этого пути отпечатывалась клеймом в его мозгу. Он пересекал луг Хан-Юрти, где, как часто рассказывал ему отец, Тимур некогда разбивал летние шатры удовольствий, чтобы, лежа под шелковым балдахином, прислушиваться к журчанию воды, такой чистой и прохладной, словно она протекала по райским кущам. Сейчас же юноше казалось, что в шелесте потока звучит голос самого великого предка: «Вперед! Дерзай и не останавливайся ни перед чем!»
Через час езды река разветвилась, и Бабур двинулся вдоль левого рукава, который, как он знал, протекал в полумиле от Бирюзовых ворот. Ему следовало соблюдать осторожность: зоркие глаза дозорных, со стен и башен, могли отметить и одинокого всадника, оказавшегося слишком близко от города. Приходилось держаться по ту сторону потока, где можно было прятаться среди тянувшихся вдоль берега ив, и передвигаться незаметно, словно призрак.
Конечно, по большому счету Вазир-хан говорил чистую правду: это было безумием. Если Бабуру было угодно выведать, где в городе слабые места, и узнать, каково после долгих месяцев осады настроение жителей, ему следовало послать через этот подземный ход шпионов, а не соваться туда самому, да еще в одиночку. Но с того самого момента, как крестьянин в порыве благодарности открыл ему эту тайну, он чувствовал направлявшую его вперед, и только вперед, руку самого Провидения.
Небо над плакучими ивами было безоблачным и чистым.
По ту сторону русла ему были видны смутные очертания города. Еще несколько минут, и из тьмы, словно дракон, выступят Бирюзовые ворота. «В один прекрасный день, и скоро, — обещал себе Бабур, — я въеду в эти ворота во главе своих людей, а не стану пробираться в город ночью, подземным лазом, как вор».
Маленький зверек, мышь, а может, речная крыса, метнулась из-под копыт, и лошадь с перепугу заржала. Бабур соскользнул с нее и погладил рукой мохнатую гриву: дальше было предпочтительнее идти пешком. Бабур снял с лошадки узду и толстое, сложенное одеяло, заменившее седло, и отпустил животное, чтобы оно, как они договорились с Вазир-ханом, само вернулось в лагерь. А завтра, в то же самое время, Вазир-хан будет ждать его на этом месте, под ивами, со свежей лошадью.
Осторожно преодолев во тьме еще полмили в южном направлении, он увидел наконец красные огни факелов, горевших по обе стороны от ворот Игольщиков. Высокие и узкие, то были едва ли не самые скромные из шести ворот Самарканда и в мирное время служили лишь для прохода окрестных крестьян и мелких торговцев. Тимур сквозь них почти не проезжал: для этого служили могучие Железные ворота и красочные, выложенные синей плиткой, Бирюзовые, где в комнатах над арками дежурили музыканты, чтобы при каждом появлении правителя возвестить об этом боем барабанов и хриплым ревом труб.
Пришло время переправляться через поток, в этом месте довольно глубокий: когда Бабур вошел в быструю воду, она поднялась ему почти до плеч, а посередине русла он вдобавок поскользнулся на донном камне, потерял опору, вода накрыла его с головой, а течение подхватило и понесло. Однако он, высунув руку из воды, сумел отчаянным рывком дотянуться до нависавшей ивовой ветки, второй рукой ухватился за другой сук и, используя силу обеих рук, подтянулся и выбрался на берег.
Тяжело дыша и отплевываясь, Бабур убрал с глаз мокрые волосы и огляделся. По крайней мере, перебраться через поток ему удалось. Пальцы его непроизвольно потянулись к висевшему на шее, на кожаном шнурке, кольцу Тимура, и, когда нащупали тяжелый, плотный металл, он издал облегченный вздох.
Дрожа, Бабур припал к земле и прислушался. Вокруг царила тишина: не было слышно даже случайного хруста сучка или мягкого хлопанья крыльев летучей мыши. Юноша присмотрелся к смутным очертаниям ворот Игольщиков и пополз вперед, к низкой, наполовину обвалившейся ограде старого сада, где среди гранатовых деревьев и находился заваленный грудой мертвых ветвей лаз тайного хода.
Прошлой ночью никакого караула здесь не было, и Бабур молился о том, чтобы так же было и сегодня. Как и о том, чтобы никто не встретился ему в тоннеле. Чтобы свести такую возможность к минимуму, он должен был действовать быстро, но крайне осторожно. Подавляя стремление поскорее забраться в лаз, он заставил себя спрятаться в дупле огромного старого дерева и замереть, присматриваясь и прислушиваясь.
«Твое имя значит «тигр», — сказал себе юноша, — так и будь сегодня тигром. Стерегись открытых пространств, держись теней и обуздывай свое нетерпение».
По прошествии некоторого времени мимо пробежал лисенок, повертел носом, видимо уловив запах Бабура, но засеменил дальше. Судя по беззаботности зверька, других людей поблизости не было, и юноша покинул свое укрытие. Его промокшая насквозь грубая холщовая рубаха, поверх которой была натянута овчинная безрукавка, обычная одежда бедных земледельцев, липла к телу и холодила кожу, и, чтобы согреться, он принялся энергично растираться руками.
Наконец, с бьющимся сердцем, Бабур приблизился к лазу, раздвинул ветви, заполз на животе в отверстие, снова завалил лаз позади себя ветками и, вытянув перед собой руки, нащупал деревянную крышку люка. Вот оно! Когда он ухватился за дверь, какое-то насекомое, может, муравей или уховертка, пробежало по пальцам. Бабур осторожно открыл люк и забрался в узкий проход с выложенными кирпичами стенками и деревянными скобами. Зацепившись за пару из них ногами, он нагнулся и закрыл за собой люк.
Теперь юноша находился в промозглой, холодной тьме. Ноздри заполнил противный, землистый запах, как будто запах старой могилы. Что вполне могло соответствовать действительности. Самарканд имел славную, но жестокую и кровавую историю, и кто знает, какая участь постигла тех, кто прорыл этот подземный ход?