— Ну, слушай, говори все, будь откровенен. Ты знаешь, я уже заметил кое-что в этом роде со стороны этого сумасброда Бекингэма.
— Ваше высочество, не обвиняйте принцессу, иначе я покину вас. Как! Неужели вы ее подозреваете?
— Нет, нет, шевалье, я ни в чем не подозреваю мою жену. Но все-таки… я вижу… сопоставляю…
— Бекингэм был просто сумасшедший.
— Сумасшедший, на поведение которого ты мне открыл глаза.
— Нет, нет, — с живостью перебил шевалье, — не я открыл вам глаза, а де Гиш. Не надо смешивать.
И он разразился язвительным смехом, напоминавшим шипение змеи.
— Ну да, ты сказал только несколько слов. Гиш проявил больше рвения.
— Еще бы, я думаю! — продолжал шевалье тем же тоном. — Он отстаивал святость алтаря и домашнего очага.
— Что такое? — грозно произнес принц, возмущенный этой насмешкой.
— Конечно. Разве господину де Гишу не принадлежит первое место в вашей свите?
— Словом, — сказал, несколько успокоившись, принц, — эта страсть Бекингэма была замечена?
— Разумеется!
— Ну хорошо! А страсть господина де Гиша тоже все видят?
— Ваше высочество, вы опять изволите ошибаться: никто не говорит о том, что господин де Гиш пылает страстью.
— Ну хорошо, хорошо!
— Вы видите сами, ваше высочество, что было бы во сто раз лучше оставить меня в моем уединении, чем раздувать нелепые подозрения, которые принцесса будет вправе считать преступными.
— Что же надо делать, по-твоему?
— Не надо обращать ни малейшего внимания на общество этих новых эпикурейцев, тогда все слухи постепенно затихнут.
— Посмотрим, посмотрим.
— О, времени у нас довольно, опасность не велика! Главное для меня — не потерять вашей дружбы. Больше мне и думать не о чем.
Принц покачал головой, точно хотел сказать: тебе не о чем, а у меня забот по горло.
Подошел час обеда, и принц послал за принцессой. Ему принесли ответ, что ее высочество не выйдет к парадному столу, а будет обедать у себя.
— Это моя вина, — сказал принц. — Я проявил себя ревнивцем, и теперь на меня за это дуются.
— Пообедаем одни, — сказал шевалье со вздохом. — Жаль Гиша.
— О, Гиш не будет долго сердиться, он добрый!
— Ваше высочество, — вдруг заговорил шевалье, — мне пришла в голову хорошая мысль. Во время нашего разговора я, кажется, расстроил ваше высочество. Значит, я должен и уладить все… Я пойду отыщу графа и приведу его.
— Какая у тебя добрая душа, шевалье.
— Вы так сказали, будто это очень удивило вас.
— Черт побери! Как ты злопамятен!
— Может быть; по крайней мере признайтесь, я умею заглаживать причиненное мной зло.
— Да, признаю.
— Ваше высочество, благоволите подождать меня несколько минут.
— Хорошо, ступай… Я пока примерю свои новые костюмы.
Шевалье ушел, созвал слуг и отдал им приказания. Они разошлись кто куда; остался один только камердинер.
— Поди узнай сейчас же, — сказал он ему, — не у принцессы ли господин де Гиш. Можешь ты это сделать?
— Очень легко, ваша милость. Я спрошу у Маликорна, а он узнает от мадемуазель Монтале. Только не стоит спрашивать, вся прислуга господина де Гиша разошлась, а с нею вместе, наверное, ушел и он сам.
— Все-таки разузнай получше.
Не прошло и десяти минут, как камердинер вернулся. Он с таинственным видом вызвал своего господина на черную лестницу и провел в какую-то каморку с окном в сад.
— Что такое? В чем дело? — спросил шевалье. — Зачем такие предосторожности?
— Взгляните под тот каштан.
— Ну?.. Ах, боже мой, это Маникан… Чего же он ждет?
— Сейчас увидите. Минуточку терпения… Теперь видите?
— Я вижу… одного, двух… четырех музыкантов с инструментами, а за ними самого де Гиша. Что он тут делает?
— Он ждет, чтобы открыли дверь на фрейлинскую лестницу. Тогда он поднимется к принцессе, и у нее за обедом будет новая музыка.
— А ведь это прекрасно, то, что ты говоришь.
— Вы так считаете, ваша милость?
— Тебе это сказал господин Маликорн?
— Он самый.
— Значит, от тебя любит?
— Он любит его высочество принца.
— Ради чего же?
— Он хочет поступить на службу к принцу.
— Черт возьми, придется взять его. Интересно, сколько же он дал тебе за это?
— Это секрет, но его можно продать, ваша милость.
— Я тебе плачу за него сто пистолей. Держи!
— Благодарю, ваша милость! Смотрите. Дверь отворяется, женщина впускает музыкантов…
— Это Монтале?
— Тише, сударь, не произносите громко этого имени. Назвать Монтале — все равно что назвать Маликорна. Не поладили с одним, не поладите с другой.
— Хорошо. Я ничего не видел.
— А я ничего не получал, — сказал камердинер, пряча кошелек.
Удостоверившись, что де Гиш вошел к принцессе, шевалье вернулся к принцу, который успел великолепно нарядиться и весь сиял.
— Говорят, — вскричал шевалье, — что король избрал солнце своей эмблемой; по совести, ваше высочество, эта эмблема больше подходит вам.
— Ну что же Гиш? — спросил он.
— Не найден! Бежал, испарился. Ваша утренняя выходка напугала его. Его нигде нет.
— Черт возьми, этот пустоголовый способен, пожалуй, взять лошадей да и укатить в свое поместье. Бедный малый! Ну да ничего, мы вызовем его обратно. Давай обедать.
— Погодите, ваше высочество, сегодня уж такой день, что мне приходят в голову разные счастливые мысли. И вот теперь у меня новая мысль.
— Какая?
— Ваше высочество, принцесса на вас сердится, и она права. Вам надо чем-нибудь порадовать ее. Ступайте к ней обедать.
— О, ведь это могут принять за слабость!
— Какая же это слабость, это доброта! Принцесса томится, роняет слезы в тарелку. У нее красные глаза. А мужу не следует доводить до слез жену. Идите же, ваше высочество, идите!
— Да ведь я велел подать обедать сюда.
— Полноте, полноте, ваше высочество! Мы тут умрем со скуки. У меня сердце не на месте, как вспомню, что принцесса там одна. Да и вам будет не по себе, хоть вы и напускаете на себя суровость. Возьмите и меня с собой; это будет прелестно. Ручаюсь, что мы повеселимся. Ведь вы провинились сегодня утром.
— Шевалье, шевалье! Ты даешь мне дурной совет!
— Я даю вам хороший совет. Притом же вы сейчас неотразимы: вам так идет ваше лиловое платье с золотым шитьем. Ваша внешность поразит принцессу больше, чем ваш поступок. Вы очаруете принцессу. Решайтесь же, ваше высочество.
— Ты меня убедил, идем.
И принц направился с шевалье на половину принцессы. Шевалье успел шепнуть на ухо лакею:
— Поставь людей у запасного выхода! Чтобы никто не мог удрать! Живо!
И за спиной герцога он вошел в переднюю покоев принцессы.
Лакеи хотели было доложить об их прибытии, но шевалье, улыбаясь, сказал:
— Не докладывайте. Его высочество хочет сделать сюрприз.
XIII. Принц ревнует к де Гишу
Принц шумно распахнул двери, как человек, входящий с самыми добрыми намерениями, не сомневающийся, что доставит удовольствие, или как ревнивец, рассчитывающий застать врасплох.
Принцесса, покоренная звуками музыки, бросила начатый обед и танцевала, забыв обо всем.
Ее кавалером был де Гиш. Он стоял на одном колене, подняв руки и полузакрыв глаза, как испанские танцоры, с горящим взглядом и ласкающими жестами. Принцесса порхала вокруг него, улыбающаяся, соблазнительная. Монтале восхищалась. Лавальер, сидя в уголке, мечтательно смотрела на танцующих.
Невозможно описать, какое действие произвело на этих счастливых людей появление принца. И так же трудно описать, как подействовал на Филиппа вид этих счастливых людей.
Граф де Гиш не в силах был встать. Принцесса замерла, не докончив па, не способная вымолвить ни слова. А шевалье де Лоррен, прислонившись к косяку, спокойно улыбался, как человек, испытывающий самое простодушное восхищение.
Бледность принца, судорожные подергивания его рук и ног прежде всего поразили присутствующих. Звуки музыки сменились глубокой тишиной.
Воспользовавшись всеобщим молчанием, шевалье де Лоррен почтительно приветствовал принцессу и де Гиша, стараясь соединить их в этом приветствии как хозяев.
Принц, подойдя к ним, хрипло проговорил:
— Очень рад, очень рад. Я шел сюда, думая застать вас больною и грустною, а застал в разгаре удовольствий. Отрадно видеть. Кажется, мой дом — самый веселый дом на свете.
Потом, повернувшись к де Гишу, он прибавил:
— Я не знал, что вы такой прекрасный танцор, граф.
Потом, снова обратившись к жене, продолжал:
— Будьте любезнее со мной. Когда у вас устраивается такое веселье, приглашайте и меня… А то я совсем заброшен.
Де Гиш успел вполне овладеть собою и с врожденной гордостью, которая так шла ему, произнес:
— Ваше высочество, вы хорошо знаете, что моя жизнь в вашем распоряжении. Когда потребуется отдать ее, я готов. А сегодня нужно только танцевать под пение скрипки, и я танцую.
— И вы правы, — холодно сказал принц. — А вы не замечаете, принцесса, что ваши дамы похищают у меня друзей. Ведь господин де Гиш не ваш друг, сударыня, а мой. Если вы хотите обедать без меня, у вас есть ваши дамы. Зато, когда я обедаю один, при мне должны быть мои кавалеры; не обирайте меня совсем.
Принцесса почувствовала и упрек и урок. Она вся покраснела.
— Ваше высочество, — возразила она, — до приезда во Францию я не знала, что принцессы занимают там такое же положение, как женщины в Турции. Я не знала, что здесь запрещено видеть мужчин. Но если такова ваша воля, я буду ей покоряться. Может быть, вы пожелаете загородить мои окна железными решетками, так, пожалуйста, не стесняйтесь.
Эта реплика, вызвавшая улыбку у Монтале и де Гиша, снова наполнила гневом сердце принца.
— Очень мило, — проговорил он, едва сдерживаясь. — Как почтительно со мной обращаются в моем собственном доме!
— Ваше высочество, ваше высочество, — шепнул шевалье на ухо принцу так, чтобы все видели, что он его успокаивает.
— Пойдем! — ответил ему принц, так резко повернувшись, что чуть не толкнул принцессу.
Шевалье последовал за ним в его кабинет, где принц, бросившись на стул, дал полную волю своей ярости.
Шевалье поднял глаза к небу, сложил руки и не произносил ни слова.
— Твое мнение? — спросил принц.
— О, ваше высочество, положение очень серьезное!
— Это ужасно! Такая жизнь не может больше продолжаться.
— Что за несчастье, в самом деле! — воскликнул шевалье. — А мы-то надеялись, что после отъезда этого шального Бекингэма все будет спокойно.
— А стало еще хуже!
— Этого я не говорю, ваше высочество.
— Ты не говоришь, но я говорю. Бекингэм никогда не осмелился бы сделать и четверти того, что мы видели.
— Чего же именно?..
— Да как же! Спрятаться для того, чтобы танцевать, прикинуться больной, чтобы наедине пообедать с ним!
— Нет, нет, ваше высочество!
— Да, да! — восклицал принц, подзадоривая сам себя, как капризный ребенок. — Только я не намерен это терпеть.
— Ваше высочество, выйдет скандал…
— Э, черт возьми! Со мною не стесняются, а я должен стесняться? Подожди меня, шевалье, я сейчас.
Принц скрылся в соседней комнате и спросил у слуги, вернулась ли из капеллы королева-мать.
Анна Австрийская была счастлива. В ее семье царило согласие, народ был в восторге от молодого короля, государственные доходы увеличивались, внешний мир был обеспечен, — словом, все сулило ей спокойное будущее. Иногда она упрекала себя при воспоминании о бедном юноше, которого она приняла, как мать, и прогнала, как мачеха.
Неожиданно к ней вошел герцог Орлеанский.
— Матушка, — вскричал он, закрывая за собой дверь, — так не может продолжаться!
Анна Австрийская подняла на него свои прекрасные глаза и вздохнула.
— О чем вы говорите?
— О принцессе.
— Верно, этот сумасшедший Бекингэм прислал ей какое-нибудь прощальное письмо?
— Ах нет, матушка, дело вовсе не в Бекингэме. Принцесса уже нашла ему заместителя.
— Филипп, что вы говорите? Ваши слова крайне легкомысленны.
— Разве вы не заметили, что господин де Гиш то и дело бывает у нее, что он постоянно с ней?
Королева всплеснула руками и расхохоталась.
— Филипп, — сказала она, — вы положительно больны.
— От этого мне не легче, матушка, я очень страдаю.
— И вы требуете, чтобы вас лечили от болезни, которая существует только в вашем воображении? Вы желали бы, ревнивец, чтобы вас поддержали, одобрили ваше поведение, хотя ваша ревность не имеет никаких оснований.
— Ну вот, теперь вы начинаете говорить про этого то же самое, что говорили про того.
— Да ведь и вы, сын мой, — сухо проговорила королева, — ведете себя по отношению к этому совершенно так же, как и по отношению к тому.
Немного задетый, принц поклонился.
— Но если я вам приведу факты, вы поверите?
— Сын мой, во всем прочем, кроме ревности, я поверила бы вам без всякой ссылки на факты, но в отношении ревности я этого не обещаю.
— Значит, я понимаю ваши слова так, что ваше величество приказывает мне молчать и забыть обо всем.
— Никоим образом, вы мой сын, и мой материнский долг — быть к вам снисходительной.
— Ах, доведите до конца свою мысль: вы должны быть снисходительны ко мне как к безумцу.
— Не преувеличивайте, Филипп, и берегитесь представить свою жену как существо испорченное.
— Но факты!
— Я слушаю.
— Сегодня утром в десять часов у принцессы играла музыка.
— Невинная вещь.
— Господин де Гиш разговаривал с нею наедине… Да, я и забыл вам сказать, что последнюю неделю он следует за нею, как тень.
— Друг мой, если бы они делали что-нибудь дурное, они бы прятались.
— Прекрасно! — вскричал герцог. — Я только и ждал, чтобы вы это сказали. Запомните же хорошенько. Сегодня утром, повторяю, я захватил их врасплох и совершенно ясно выразил им свое неудовольствие.
— И будьте уверены, что этого достаточно, а может быть, вы даже переусердствовали в своем неудовольствии. Эти молодые женщины обидчивы. Упрекнуть их в ошибке, которую они не совершали, иногда все равно, что сказать, что они могли бы ее сделать.
— Хорошо, хорошо, подождите. Запомните, что вы сказали, матушка: «Сегодняшнего урока достаточно, и если бы они делали что-нибудь дурное, то прятались бы».
— Да, я это запомню.
— Ну так вот, раскаиваясь, что утром я погорячился, и воображая, что Гиш дуется и сидит у себя, я отправился к принцессе. Угадайте же, что я там застал? Снова музыку, танцы и де Гиша. Его там прятали.
Анна Австрийская нахмурила брови.
— Это нехорошо, — заметила она. — Что же сказала принцесса?
— Ничего.
— А Гиш?
— Тоже… Впрочем, нет… Он пробормотал какую-то дерзость…
— Какой же вы сделали вывод, Филипп?
— Что я одурачен, что Бекингэм был только ширмой, а настоящий герой — Гиш.
Анна пожала плечами.
— А дальше?
— Я хочу удалить Гиша так же, как Бекингэма, и буду просить об этом короля, если только…
— Если только?
— Если только вы, матушка, сами не возьметесь за это, вы, такая умная и добрая.
— Нет, я не стану.
— Что вы говорите, матушка!
— Послушайте, Филипп, я не намерена каждый день говорить людям неприятности. Молодежь меня слушается, но это влияние очень легко потерять… А главное, ничто ведь не доказывает виновности Гиша.
— Он мне не нравится.
— А это уж ваше личное дело.
— Хорошо, коли так, я знаю, что мне делать! — пылко проговорил принц.
Анна посмотрела на него с беспокойством.
— Что же вы придумали? — спросила она.
— А вот что: как только он придет ко мне, я велю утопить его у себя в бассейне.
Произнеся эту свирепую угрозу, принц ожидал, что королева придет в ужас, но Анна осталась совершенно спокойной.
— Ну что же, утопите, — сказала она.
Филипп был слаб, как женщина; он стал жаловаться, что никто его не любит и даже родная мать перешла на сторону его врагов.