Посидев еще с часок на берегу, мы пригласили всех на корабль. Приглашение было принято. И вот мы снова вместе на палубе. Перед гостями поставлено угощение. Они бойко болтают, не забывая, однако, о еде и демонстрируя завидный аппетит. Затем прощаются и отправляются на берег. К сожалению, мы их больше не встречали. И когда я теперь рассматриваю маленькие деревянные серьги, подаренные нам на память, я с удовольствием вспоминаю встречу с этими милыми, симпатичными людьми.
Нас не оставляла надежда найти селение шом пенов, и во второй половине дня мы снова отправились на поиски. Плывя вдоль темных мангровых зарослей, мы заметили на краю бухты маленькую заброшенную хижину, но никаких следов присутствия наших друзей обнаружить не удалось. Пришлось довольствоваться тем, что мы увидели. Это дало богатую пищу для размышлений и в конечном счете повлияло на наши дальнейшие планы.
Что нас еще поразило, так это легкость, с которой мы достигли взаимопонимания с людьми, принадлежащими к совершенно иному миру, никогда не соприкасавшимися с европейцами и чей язык был нам абсолютно незнаком. Мимика, жесты, интонация голоса - вот и все, чем мы пользовались. Они смеялись так же, как и мы, так же исподтишка разглядывали собеседника, так же смущенно скребли затылок, хитро улыбались и поднимали в приветствии руку.
Как ни велико влияние традиций, воспитания и образования, многие особенности в поведении человека заложены в нем от рождения. Такие врожденные свойства, как смех и плач, присущи каждому человеку со дня появления на свет, никто, естественно, не учит его этому. Новорожденный младенец очень быстро начинает улыбаться, выражая определенные эмоции. Целый ряд других эмоций, хотя и не обнаруживается сразу и до поры до времени скрыты в ребенке, позднее, безусловно, проявятся в той или иной форме. Говоря о врожденности известных свойств и качеств, трудно привести убедительные доказательства этому, однако в этом случае можно провести параллель с некоторыми внутренними органами, которые начинают функционировать не сразу, а лишь в процессе развития организма.
Все познается в сравнении, - попробуем и мы пойти по этому пути. Многим приходилось наблюдать, что люди, находящиеся на разных стадиях развития и не общающиеся с людьми иного уклада и иной культуры, в определенных ситуациях ведут себя сходным образом. В этих случаях можно, по-видимому, утверждать, что речь идет о присущих всему человеческому роду врожденных свойствах. Если к тому же учесть, что нечто подобное мы находим и у человекообразных обезьян, то можно с уверенностью говорить о наследственности в нашем поведении.
Так, по мнению Лоренца, поза человека, угрожающего противнику, при которой он немного отводит руки от корпуса, а сам слегка наклоняется вперед, есть не что иное, как проявление признаков, унаследованных от обезьян. При этом сокращаются мышцы, из-за чего волосы на руках и спине "встают дыбом" так же, как когда нами овладевает ужас. У шимпанзе, который при виде врага принимает угрожающую позу, волосы тоже "становятся дыбом" на внешней стороне рук и в верхней части спины, благодаря чему животное как бы увеличивается в размерах. "Таким образом, - пишет Лоренц, - в состоянии аффекта у человека на теле "встает дыбом" волосяной покров, которого у него фактически давно уже нет"*.
* (
"Тилланчонг"
"Ксарифа" стала на якорь в живописной просторной бухте Кастль на восточной стороне острова. Вид на широкий песчаный берег и зеленые горы был необычайно красив, место же стоянки оставляло желать много лучшего. Открытая бухта была плохо защищена от волн, и в первую ночь нас изрядно качало, так что все с грохотом летело на пол. В довершение всех зол в одной из судовых лабораторий разбилась целая бутылка нашатырного спирта. Спасаясь от невыносимого запаха, мы сбежали на палубу. Здесь хотя и было весьма свежо, зато, по крайней мере, можно было дышать и немного отдохнуть от тараканов, полчищами набившихся в каюты. Они проникли на судно должно быть где-то на Цейлоне. Это были большие красивые экземпляры с широкими крыльями, но тот, кто полагает, что зоологи радуются при виде каждого живого существа, глубоко заблуждается. Тараканы, превратившие наше экспедиционное судно в некое подобие Ноева ковчега, вызывали у нас отвращение и ненависть. Ну кому понравится, если эти твари за ночь начисто обглодают корешки ваших книг или вдруг, шурша крыльями и усевшись на спину, разбудят вас среди ночи.
Вид на берег Тилланчонга из панданусового леса
Проснувшись однажды от жгучей боли в ноге, я обнаружил жирного таракана, который преспокойно грыз мою подошву. Я сбросил насекомое и посмотрел на его "работу": эта тварь прогрызла мне ногу до мяса - на подошве зияли глубокие розовые дырки - и несколько дней мне было больно ходить.
На следующее утро мы бросили второй якорь и, так как волнение на море стихло, смогли спокойно продолжать работу. Раньше всего мы осмотрели дно под кораблем, однако ничего, по крайней мере на первый взгляд, заслуживающего внимания не нашли. Тем не менее именно здесь на неровном илистом дне нам суждено было сделать весьма любопытное открытие, однако об этом несколько позже.
После обеда мы с доктором Шером решили обследовать побережье острова. В бухте мы нашли практически все биотопы. Песчано-скалистый берег с мангровыми зарослями напоминал бухту Ганг, не хватало лишь речки. При нашем приближении в воду скользнул огромный красивый крокодил, порядком нагнавший на нас страху. На мелководье акула охотилась на сардин. Медленно плывя, она оттесняла рыбешек все ближе и ближе к берегу.
Заметив угря в палец толщиной и с черно-белыми поперечными полосами, я попытался поймать его, но сделал это недостаточно решительно, опасаясь, что он укусит меня, а ведь у рыбы крохотная пасть и она вовсе не кусается - вот до чего велик у человека страх перед всем, что мало-мальски напоминает змею. Рассердившись на себя за нерешительность, я твердо решил: следующего угря не упущу ни за что. Тут же представился подходящий случай: когда в воде мелькнуло что-то похожее на угря, я не раздумывая бросился вперед. Увы, снова неудача: на сей раз это была довольно большая коричневая мурена, которая, недолго думая, схватила меня за палец и прокусила ноготь. Боль от укуса не проходила несколько дней.
Обследовав берег, мы отправились в глубь острова. Мы шли через заросли панданусов, поминутно спотыкаясь об их корни, и страшно обрадовались, когда панданусы сменились высоким темным лесом без всякого подлеска. На стволах деревьев то и дело мелькали изящные калоты (Calotes), а один раз мне удалось поймать большого сцинка. Несколько минут спустя я заметил толстую гремучую змею и, так как с самого детства интересовался рептилиями, а сегодня к тому же чувствовал необычайный прилив храбрости, быстро сломал палку, придавил змею к земле и схватил ее рукой за голову. Правда, тут же я испугался собственной смелости, решительно не зная, что делать дальше с извивающимся ядовитым гадом, обвившим мою руку и пытавшимся освободиться. К счастью, у меня оказался с собой пластмассовый термос, в который я, изловчившись, и засунул змею. Когда ее голова скрылась в термосе, я с облегчением вздохнул. В этот день я больше змей не ловил.
Продолжая знакомство с островом, мы вскоре пересекли его и оказались на противоположном берегу, находящимся во власти бушующего прибоя.
В первый же день мы наметили план работы на ближайшее время. Доктор Шер снова встретил своих старых друзей - никобарских голубей и большеногих кур. Лотта Хасс, лежа в иле, опять фотографировала маленьких крабиков (Dotilla sulcata), а я обнаружил на мелководье густые заросли морской травы - микромир, видеть который собственными глазами мне до сих пор не доводилось. Среди узких длинных, до пятидесяти сантиметров, листьев сновали какие-то крохотные существа и незнакомые мне рыбы. Кроме того, я заметил, например, кормившихся травой зеленых рыб-попугаев и несколько разновидностей зеленых губанов. Один из них, спрятавшись среди растений, подкарауливал добычу - прямо как настоящая щука.
Но все многообразие обитателей предстало передо мной лишь после того, как я "отравил"27 небольшой участок этих зарослей. Из песка поднялись удивительнейшие разновидности угрей: круглые белые с черными пятнами, с черно-белыми поперечными полосками, коричневые с серыми крапинками, нитевидные оранжево-красные и многие-многие другие. Но я чуть было не лишился столь ценной коллекции. Виновницей оказалась невесть откуда взявшаяся шальная волна, захлестнувшая лодку, в которой сидели приплывший за нами капитан Беккер, доктор Шер и я с двумя ведрами своих рыб. Наполнившись водой, маленький клипербот наверняка пошел бы ко дну, не выпрыгни я вовремя за борт. Доктор же Шер продолжал невозмутимо сидеть среди плававших вокруг мертвых рыб. Сзади из плавок у него торчал угорь, который издали вполне мог сойти за конец набедренной повязки, так что доктор был одет почти по моде, принятой на острове. Весь путь до "Ксарифы" я плыл за лодкой. Не могу сказать, что чувствовал я себя при этом спокойно: перед глазами то и дело возникал след крокодила, увиденный нами на берегу.
В один из последующих дней мы обнаружили посреди бухты подводную скалу, почти достигавшую поверхности моря. Это место показалось нам многообещающим, однако здесь было очень сложно закрепить лодку: вокруг отвесно уходящего в бездну утеса кипели и клокотали волны, так что лодка то взлетала высоко вверх, то проваливалась вниз, раскачиваясь словно на гигантских качелях. Течение у скалы было очень сильным, но в заводи можно было спокойно совершать погружения. Здесь, на глубине, я встретил многих старых знакомых. Вот вдоль склона утеса проплыла красивейшая, окрашенная в ярко-голубой цвет рыба-хирург (Paracanthurus theutis) и спряталась в расщелину. Чуть дальше виднелись голубые единороги и скопившиеся у стены, словно густые облака, стаи Anthias squamipinnis. Увидев такое богатство и многообразие подводной фауны, мы сразу вспомнили крутые рифы на Мальдивах, а когда появилась проворная трехметровая акула, мы окончательно почувствовали себя в знакомой обстановке.
На глубине примерно двадцати пяти метров отвесная стена кончалась и начиналось песчано-каменистое дно с целыми "полянами" трубчатых угрей. У всех этих рыб на затылочной части головы имелось яркое, отражавшее свет пятно овальной формы.
Среди угрей попадались рыбы-большероты, сидевшие в своих норах. Здесь же мы увидели маленького с красными поперечными полосами бычка, жившего в симбиозе с креветкой.
Проплыв вокруг подводной скалы, мы поднялись наверх и забрались в лодку, чтобы передохнуть и подкрепиться сардинами. Но какой уж тут отдых и завтрак! Если внизу под водой было тихо и спокойно, то здесь, наверху, нас так страшно качало и бросало из стороны в сторону, что очень скоро мы почувствовали, как к горлу подкатывается что-то нехорошее. Выбросив остатки сардин за борт, мы тут же последовали за ними. А нашему бедняге боцману, совершенно позеленевшему от бешеной качки, пришлось остаться наверху и сторожить лодку.
Под водой мы быстро пришли в себя. Около трех часов пробыли мы у подводного утеса, поднимаясь наверх только для того, чтобы сменить баллоны. Я собирал и фотографировал трубчатых угрей, которые, как оказалось, принадлежали к новому виду. Среди прочих рыб я поймал трех маленьких рыб-ангелов* с красивыми оранжево-красными поперечными полосками по всему телу. Позднее я отослал их своему другу доктору Клаузевицу, от которого недавно получил небольшую статью под названием "Centropyge eibli n. sp. Никобарских островов". Выяснилось, что рыбешки относились к новому, неизвестному до сих пор виду. И, следуя доброму старому обычаю, доктор Клаузевиц решил посвятить новый вид рыб мне. Я искренне обрадовался и рассмеялся, ведь по-немецки Centropyge - означает скромное "колючник". И теперь у подводных рифов Никобарских островов вместо безвестного существа с плавниками плавает рыбешка, официально нареченная "колючник Эйбла". Может статься, что когда-нибудь я повстречаю своего тезку. Теперь я уже не стану ловить его, а лучше покормлю.
* (Семейство щетинозубых (Chaetodontidae).)
Однажды в ясный, солнечный день я поплыл от скалы в открытое море. Вода была совершенно прозрачной, так что на глубине в двадцать - тридцать метров ясно просматривалось дно. Стаи рыб кружились среди кораллов, между которыми светлыми пятнами проглядывал песок. Неожиданно я заметил очертания затонувшего корабля, походившего издали на какое-то гигантское сказочное чудовище, затаившееся на дне. Посредине судно разломилось пополам и палуба представляла жалкое зрелище: все было разбито и исковеркано. Обшивка и другие металлические части погнулись и поросли кораллами. В одном месте словно ребра торчали шпангоуты. Носовая же часть более или менее сохранилась.