Один из них нечаянно вспорол штыком полотнище палатки, и они увидели мертвенно-бледное лицо Жана, его глаза, полные слез. Герой Второго зуавского полка плакал, как ребенок!
Запинаясь, прерывистым голосом, голосом из страшного сна, он воскликнул:
— Убейте меня!.. Прошу вас, убейте!.. Сжальтесь… или дайте мне оружие!
— Нет, Жан! Нет, мой бедный друг, — тихо отозвался зуав, который вспорол полотнище. — Приказ, ты ведь знаешь… это ужасно…
Оторва с трудом перевел дыхание, выпрямился и сказал окрепшим голосом:
— Робер, помнишь, как там, в пустыне, ты свалился замертво, сраженный солнечным ударом? Нас было человек пятьдесят, а у противника — пять сотен, и мы хоть и с боями, но отступали… Один раз не в счет… Ни повозки, ни тачки… каждый сам спасал свою шкуру. Кто дотащил тебя на горбу до стоянки? Кто доволок тебя, умирающего?
— Ты, Жан!.. Да, ты! — ответил зуав, сердце которого разрывалось на части.
Оторва повернулся ко второму охраннику:
— А ты, Дюлон, вспомни, кто подобрал тебя под пулями у Кабила, когда ты был тяжело ранен, когда еще немного, и тебя добили бы на дне ущелья Эль-Суат?
— Это был ты, Жан, ты — мой спаситель, и моя жизнь принадлежит тебе, — воскликнул зуав, взволнованный воспоминанием.
А Оторва не умолкал:
— Скажи мне, Понтис, кто принял на себя удар, который чуть не пронзил твое сердце? Кто бросился вперед и прикрыл тебя своим телом?
— Ты!.. Ты, Жан, и я люблю тебя, как брата!
И Оторва, продолжая это дивное перечисление, простер руки к четвертому часовому:
— Ты, Бокан, ты умирал от холеры в лазарете около Варны[35]. Не было ни санитарных повозок, ни врачей, ни начальства, ни друзей… никого, кроме больных, которые подыхали среди нечистот. Кто помыл тебя, растер, согрел?.. Кто вытащил тебя из той клоаки и приложил все усилия, чтобы спасти тебя?.. Кто, наконец, хоть умирал и сам, отдал тебе свой последний глоток водки?..
— Я обязан тебе жизнью, — отвечал зуав со слезами на глазах.
И трое других повторили:
— Да, мы обязаны тебе жизнью… что ты хочешь от нас?
— Я ничего не хочу… я умоляю вас… слышите, умоляю… во имя нашего прошлого… разрешить мне…
— Договаривай! — воскликнул Бокан. — Я догадываюсь, но говори же!
— …разрешить мне бежать туда, где свистят пули… где пушки харкают картечью…[36] где гремит адская музыка боя… где, должно быть, так славно умереть, если счеты с жизнью уже сведены… Скажите, друзья… вы согласны?
Четверо солдат обменялись быстрыми взглядами. Они поняли друг друга без слов.
Бокан ответил за всех:
— Да, Жан!
— О, друзья мои… мои храбрые друзья! Я благодарю вас… от всего сердца… спасибо!
— Мы нарушаем приказ, мы пренебрегаем своим солдатским долгом… но признательность — тоже долг. Нам грозит смертная казнь… но жертва эта сладостна. Не так ли, товарищи?
— Так, так!.. Мы все бежим с тобой на поле боя, наш герой, наш Оторва! Казаки хорошенько нам заплатят. Будем бить почем зря!
— Ладно, не теряйте времени!.. Отвяжите меня… принесите мое барахло, отдайте Дружка и пошли!
Через пять минут зуавы устремились вперед, прыгая, как тигры, а через секунду появились двое жандармов в мундирах, чтобы увести арестанта.
ГЛАВА 3
К знамени! — Внезапное нападение не состоялось. — Пирамида из тел. — На батарее. — Открыть огонь! — Карабин и пушка. — Русские ошеломлены. — Атака. — Амазонка[37].— Дама в Черном. — Ожесточенное сражение. — Зуавы верхом. — Пленница. — Неуязвимый. — Перед кебиром.
Союзническая армия насчитывала примерно пятьдесят тысяч человек[38]. Тридцать тысяч — у французов, под командой маршала Сент-Арно, и двадцать тысяч — у англичан, которыми командовал лорд Раглан[39], жалкий обломок битвы при Ватерлоо[40], где он потерял правую руку.
Прямо напротив текла красивая река Альма[41], имя которой через несколько часов будет прославлено победой.
Правый берег реки был легко доступен, зато по левому берегу тянулась полоса крутых, нависавших козырьком обрывов высотой в тридцать метров, к тому же отлично охранявшихся.
Именно на этих высотах Альмы искусно расположил свою армию князь Меншиков[42], командующий русскими силами, почти столь же многочисленными, как силы союзников.
В штаб-квартире русских полагали, что их позиции неприступны. Однако именно эти бастионы предстояло захватить англо-французской армии или неминуемо оказаться сброшенной в море и потерпеть неслыханное поражение.
Высоты Альмы, стало быть, следовало атаковать, захватить и удержать, потому что другого выхода нет и быть не могло.
Впрочем, план, разработанный двумя союзническими генералами, выглядел очень простым: атаковать одновременно оба крыла неприятельской армии, потом прорываться к центру. Англичане осуществят этот маневр на правом фланге, французы — на левом.
Обходное движение поручили дивизии Боске. От нее зависели результат боя и судьба армии. Задача являлась безумно трудной, и надо было быть Боске, чтобы за нее взяться. Дрожь брала при одной мысли о том, что требовалось вскарабкаться на эти береговые утесы и с тыла атаковать кручи, утыканные пушками и ощетинившиеся штыками. Но, с другой стороны, чего не сделает такой командир да с такими солдатами: зуавы и алжирские стрелки, егеря[43] Третьего батальона, пехотинцы Шестого, Седьмого и Пятидесятого линейных батальонов — отборные бойцы, воины до мозга костей составляли эту великолепную дивизию.
Выступление назначили на семь утра 20 сентября 1854 года[44].
Солнце медленно поднималось над горизонтом, освещая величественную картину.
На французском фланге барабаны, горны и трубы призывали встать под знамя. На стороне неприятеля русские падали на колени и затягивали молитву, а священники с крестами шли по рядам и окропляли святой водой притихших бойцов.
И вот наконец зазвучал сигнал: «К оружию!» Сейчас начнется сражение.
Боске приказал своим полкам форсировать устье Альмы. Предстоял долгий и трудный переход по дороге, размываемой прибоем, где две артиллерийские батареи будут вязнуть на каждом шагу.
Стрелки Боске обменялись залпами с противником. Завязался бой…
Вот-вот командир отдаст приказ начать штурм и бросит своих людей на прибрежные скалы. Горнисты поднесли мундштуки к губам, чтобы сыграть сигнал к атаке.
И вдруг появился офицер связи, мчавшийся во весь опор.
— Стойте!.. Стойте!.. Англичане не готовы!
Могучий наступательный порыв оказался напрасным, пришлось укладывать ничком воодушевившихся было людей и ждать, пока господа союзнички напьются чаю, упакуют багаж, и все это не спеша, хотя тем временем зуавов могут разбить наголову.
Так или иначе эффект внезапности был потерян, неприятель оказался начеку, и дивизия, не подготовившая позиций для отступления, рисковала быть уничтоженной или сброшенной в море.
И это ожидание, этот гнев, этот страх длились три смертельно долгих часа, пока эти странные союзники потихоньку занимались своими делишками, а дивизия Боске подставляла себя под пули, не имея возможности ни ответить на огонь, ни продвинуться вперед.
Однако же это потерянное время выручило Оторву и четырех его друзей, потому что иначе они бы опоздали. А теперь — запыхавшись, обливаясь потом, зуавы в конце концов догнали сослуживцев и присоединились к артиллеристам.
Артиллерийская прислуга[45], лошади, пушки, зарядные ящики — все это сосредоточилось у подножия крутого обрыва, а сверху на них с грохотом падали снаряды.
Все ворчали, чертыхались, сыпали проклятиями и пытались укрыться от окаянных осколков железа, которые калечили людей и животных. Нет для солдат более гнусного занятия, чем бездействовать под огнем.
Юный лейтенант посмотрел на кручи и пробормотал вполголоса:
— Нам туда никогда не забраться!
Оторва, услышав это, подошел ближе.
— Господин лейтенант, — сказал он, отдавая честь, — надо бы поискать дорогу, козью тропку, ну хоть что-нибудь.
— Но скала совершенно отвесная!
— Наверняка есть какая-нибудь извилистая тропинка, которая связывает подножие скалы с вершиной. Надо посмотреть на середине обрыва… Мы находили такие тропки в Кабилии.
— Если вы это сделаете, то окажете неоценимую услугу!
— Мы готовы, господин лейтенант! Распорядитесь выдать нам моток веревки… да хоть вот эту, от тюков с фуражом.
Указывая своим товарищам на вершину, Жан добавил:
— А ну-ка — пирамиду! Раз-два!
Это упражнение было знакомо зуавам. Они сложили на землю ружья, мешки, пожитки, и Понтис, настоящий геркулес[46], прижался спиной к скале. Дюлон залез ему на плечи, Робер вскарабкался на Дюлона, а сверху взобрался Бокан.
Операцию провели с такой быстротой и ловкостью, что артиллеристы не смогли сдержать криков восхищения. Оторва взял веревку, намотал ее вокруг пояса и с обезьяньим проворством взлетел на плечи Бокана.
Вытянутые руки его достали высоты в семь метров! Скала здесь была менее отвесная, камни и переплетения корней образовывали какие-то выступы. Работая руками и ногами, Жан одолел еще метра три и радостно вскрикнул:
— О-о, прекрасно! Маленькая площадка!
Он закрепился на месте и мгновенно размотал веревку, один ее конец спустил вниз, крепко взял в руку другой, откинулся назад и скомандовал:
— Поднимайсь!
И четверо зуавов, подтягиваясь на руках, один за другим полезли наверх и стали рядом с товарищем.
— А теперь мешки да ружьишки!
Артиллеристы привязали к веревке мешки, потом ружья. Зуавы подтянули их к себе и стали карабкаться дальше.
Через пять минут они уже были на самом верху. Потрясающе! Перед ними простерлось обширное плато[47], обстреливавшееся русскими ядрами. Однако после трудного подъема им показалось, что здесь вполне можно обосноваться.
Зуавы быстро обежали гребень плато, не обращая внимания на пули, которые взрывали землю и отлетали рикошетом, вздымая облачка пыли. Край плато разрезала расселина, опаснейшая ловушка, которая зигзагом спускалась вниз и терялась в зарослях ежевики.
С риском сломать себе шею Оторва устремился к расселине, вихрем слетел вниз, запутался в колючих ветках, выдрался из них, сыпля проклятия, и оказался… перед самим генералом Боске, окруженным штабными офицерами.
Ошарашенный генерал вскрикнул:
— Черт побери! Откуда ты взялся?
— Сверху, господин генерал!
— Не может быть!
— Это так же верно, как то, что я имею честь разговаривать с вами. Я искал дорогу для артиллерии… и нашел… вот она!
— Молодец!.. И правда ведь нашел!.. Теперь не медлить!.. Скорей, братцы! Расчищайте!.. Расчищайте!..[48]
За две минуты, работая топорами и саблями, солдаты обнажили начало тропинки.
Примчался командующий артиллерией.
— Майор Барраль, — обратился к нему Боске, — следуйте за этим зуавом, проверьте состояние дороги и возвращайтесь.
Офицер кинулся вслед за Оторвой. Они вскарабкались по склону, и майор тут же бегом возвратился назад.
— Господин генерал, мы пройдем!.. Не знаю как, но пройдем!
Боске скомандовал во второй раз:
— Все сюда!.. Все сюда!.. Тащите пушки! Тише!.. Без шума!.. Занимайте позиции и сразу открывайте огонь!
Первое орудие вползло на кручу.
Это казалось неправдоподобным, немыслимым, бредовым.
Да, но каким неистовым порывом были охвачены солдаты!.. Это исступление, смерч!
Зуавы, егеря, стрелки бросились к лошадям, лафетам[49], зарядным ящикам. Они толкали, тянули, подымали… Пояса, шарфы, ремни, тросы — все шло в ход, чтобы втащить орудия наверх.
Иногда пушки откатывались назад. Лошадей взбадривали, под колеса подкладывали мешки, чтобы притормозить откат. Масса людей, обливаясь потом, задыхаясь, металась в невероятной мешанине тел, рук, ног, оружия и мундиров; животные и люди в чудовищном напряжении хрипели, натыкались друг на друга и все же продвигались вперед.
Наконец у всех вырвался вздох облегчения. Первую пушку вытолкнули на плато. Пока подтягивались остальные, лейтенант установил ее на огневую позицию.
Впереди, на расстоянии восьмисот метров, передвигались темные группы солдат — русские.
— Огонь! — скомандовал лейтенант.
Звук выстрела понемногу затих, а юный офицер проследил взглядом за полетом снаряда, который, с шумом пролетев над плато, обрушился на неприятельскую пушку. Пушка опрокинулась. Раненые артиллеристы отскочили в сторону.
— Браво! — вскричали зуавы в восторге.
Другая русская пушка собралась им ответить. Французы хорошо видели, как ее наводили на них, и каждый думал про себя: «Не мне ли это?»
Лишь пятеро зуавов вскинули карабины на плечо и стали целиться, как будто перед ними виднелись мишени.
— Огонь! — крикнул в свою очередь Оторва.
Пять ружейных выстрелов слились в один. Пятеро русских артиллеристов упали сраженные.
Великолепные стрелки!
Французские артиллеристы перезарядили пушку, с силой вгоняя снаряд в ствол.
— Молодцы, зуавы! — воскликнул лейтенант.
Зуавы тоже перезарядили карабины. Уф, какая возня с этим оружием старого образца! Надо скусить патрон[50], вынуть пулю, высыпать порох в ствол, загнать туда пулю, протолкнуть ее глубже шомполом[51], взвести курок…
Лучшим из солдат удавалось за минуту сделать два выстрела и зарядить карабин для третьего. Зуавы спешили. Их стальные шомполы позвякивали: клинг! клинг! Оторва нашел еще время обратиться к офицеру:
— Господин лейтенант, я не хочу вас обижать, но не кажется ли вам, что мой Дружок плюется так же далеко, как ваш громила?
Лейтенант не успел ответить. Пять или шесть ядер обрушились на позицию. Двух лошадей разорвало в клочья, четыре человека упали, пушка опрокинулась, одно из колес разбило вдребезги.
Артиллеристы спокойно, словно на маневрах, поставили запасное колесо. Им теперь было не до разговоров. Зуавы, стреляя без передышки, били по русским артиллеристам с потрясающей меткостью. Наконец подтянулись и остальные французские пушки. Они расположились на позиции, а солдаты, которые втащили их наверх, пока прикрывали их ружейной пальбой.
И тут прозвучал сигнал атаки!
О, этот дьявольский зов горна, от которого бросает в жар, сердце рвется из груди, ноги сами готовы нести вас! Звуки горна гонят вас вперед, кружат голову, доводят до безумия!
Найдется выпивки глоток,
Э-гей!
Найдется выпивки глоток.
Наконец англичане подготовились. Они атаковали с другого фланга. Боске не мог больше сдерживать своих людей и дал им волю. Солдаты бросились на штурм высоты, вцепились в склон руками и ногами, вжались во впадины, ухватились за камни, за корни и стали подыматься все выше и выше, точно прилив, который ничто не в силах остановить.
— Вперед!.. Вперед, солдаты!.. И да здравствует Франция!
Вот уже вся дивизия — на плато, бой разгорелся с неудержимым ожесточением.