Вскоре их пригласили в дом. Внутри пахло затхлостью и плесенью. Обои на веранде и в следующей комнате — бильярдной, испятнала сырость. Чёрно-белые гравюры на стенах засидели мухи. Дом напоминал Шарпу обиталище сельского священника, изо всех сил пыжащегося блеснуть несуществующим богатством и мифической знатностью. Лонгвуд казался злой пародией на мраморные залы и зеркальные холлы дворцов Парижа, которые Шарп с Харпером, разинув рот, обозревали в числе воинов со всей Европы после капитуляции французов в 1815 году. Тогда стрелок оробело взбирался по величественным лестницам, по которым не так давно поднимались и спускались бесчисленные короли и герцоги, ищущие милостей властелина мира. Сегодня Шарп ждал встречи с той же персоной в комнатушке, где вёдра на полу отмечали щели в протекающей крыше, а зелёное сукно бильярдного стола было истрёпано хуже старой куртки Шарпа, надетой им специально по случаю визита к свергнутому императору.
Прошло двадцать минут. Громко тикающие часы заскрипели, застонали и, дребезжа, пробили половину. Едва они затихли, вошли два французских офицера в мундирах с потускневшим золотым шитьём. Один скороговоркой выстреливал инструкции, как вести себя в присутствии императора, по-французски, а его товарищ повторял их на ломаном испанском.
В присутствии Его Величества посетители обязаны обнажить голову.
В присутствии Его Величества нельзя садиться, даже если сам Его Величество изволит присесть.
Рекомендуется сохранять молчание, пока Его Императорское Величество не заговорит с вами.
И, как уже было сказано, обращаться к Его Величеству следует не иначе, как «Вотр Мажести»
В случае несоблюдения этикета аудиенция будет незамедлительно прервана.
Капитан Ардилес скривился. Долговязый тощий Ардилес донельзя занимал Шарпа. В течение путешествия капитан прилагал титанические усилия, чтобы избежать общества своих пассажиров. Питался он в одиночестве, а на палубе появлялся ночью или когда портилась погода. Шарп столкнулся с Ардилесом единственный раз при посадке на «Эспириту Санто» в Кадисе. Испанские же армейские офицеры, плывшие на судне, узрели таинственного капитана впервые во время поездки в Лонгвуд.
Толмач закончил переводить правила испанцам, пренебрежительно оглядел Харпера с Шарпом и, немилосердно коверкая английские слова, осведомился:
— Вы поняли или мне перевести?
— Мы поняли, благодарю вас. — ответил Шарп по-французски почти без акцента.
Брови офицера взлетели вверх, он помедлил, потом кивнул.
— Его Величество скоро вас примет. — подытожил свою речь первый француз, и снова потянулись минуты томительного ожидания. Испанские армейские офицеры, расфранченные, как петухи, заранее сняли двууголки. Они переминались с ноги на ногу, скрипя сапогами и стуча саблями о пузатые опоры бильярдного стола. Ардилес уставился в окно. Харпер катнул пожелтевший шар по зелёному сукну. Тот вяло толкнулся в дальний борт и остановился.
Створки двери в противоположном конце комнаты отворились, и лакей в зелёной с золотом ливрее провозгласил:
— Император ждёт вас! — и отступил в сторону.
Шарп с бьющимся, как перед сражением, сердцем устремился вперёд, чтобы познакомиться, наконец, с давним врагом.
Наполеон обескуражил Шарпа. Он оказался совсем не таким, каким стрелок его представлял. Позже Шарп спрашивал себя: а кого, собственно, он думал увидеть в доме с жёлтыми стенами? Чёрта рогатого? Людоеда из сказок, глодающего острыми, как бритва, зубами человеческий мосол?
У пустого камина стоял маленький тучный человечек, обряженный в зелёный редингот с вельветовыми отворотами, панталоны до колен и грубые белые чулки. На лацкане красовалась розетка ордена Почётного Легиона.
Подробности Шарп рассмотрел позже, а в первый миг он застыл на пороге, впившись взором в лицо, знакомое по монетам, картинам и гравюрам. Шарп, которого нетерпеливо толкал в спину Харпер, с шумом втянул воздух. Император, бросив на него быстрый взгляд, понимающе улыбнулся.
Стрелка поразили глаза Наполеона. Живые, с горящей в них искоркой озорства, они жили отдельно от измученного одутловатого лица. Волосы у императора оказались мягкими и тонкими. Было что-то невыносимо женственное в этих шелковистых прядках, Шарпа так и подмывало взять, да и прикрыть их треуголкой, которую держал император в руке.
— Добро пожаловать, господа! — приветливо обратился Бонапарт к вошедшим.
Скучающий адъютант перевёл его слова испанцам, вызвав хор ответных любезностей. Капитан Ардилес лишь коротко кивнул.
Посетители выстроились вдоль стен. Император уселся в позолоченное кресло. В заставленной тонкой работы мебелью гостиной было так же сыро, как в бильярдной и на веранде. Плинтуса под бугрящимися от влаги обоями уродовали оловянные заплатки, перекрывавшие дыры крысиных нор. Шарп слышал шорох коготков за панелями. Очевидно, крысами дом был наводнён на зависть любому кораблю.
— Какое дело, господа, заставило вас отправиться в море?
Старший из офицеров, артиллерийский полковник Руис, почтительно объяснил, что они плывут из Кадиса в чилийский порт Вальдивию на фрегате «Эспириту Санто». Полковник представил капитана корабля. Ардилес деревянно поклонился, почти не скрывая враждебности. Адъютант Наполеона, чувствительный к малейшим проявлениям непочтительности, сердито засопел, однако благожелательности в тоне его патрона не убавилось. Ардилес на ласковые расспросы Бонапарта отвечал сухо и односложно. Было ясно, что удовольствие видеть тирана низринутым способно было вынудить капитана терпеть общество пассажиров, но не могло заставить любезничать с палачом Испании.
Наполеон оставил капитана в покое и вновь заговорил с Руисом.
Полковник поимённо назвал подчинённых. Те по очереди склонялись перед маленьким человеком в резном кресле, и он для каждого находил тёплое слово. Император поинтересовался у Руиса, каким ветром их занесло на Святую Елену. Тот охотно поведал, что искусство экипажа «Эспириту Санто» и скоростные характеристики самого корабля сберегли Руису и его офицерам уйму времени, которое они единогласно решили потратить на визит к Его Императорскому Величеству.
Иначе говоря, очень уж велик оказался соблазн поглазеть на беззубого зверя, прикованного к скале, но Бонапарт выслушал цветистую речь Руиса с явным удовольствием.
— Ваше посещение — честь для меня. Честь для меня, а сэру Хадсону Лоу — очередной повод для разлития желчи. Сэр Хадсон Лоу, — пояснил он с язвительной усмешкой, — это мой тюремщик. Он, пять тысяч солдат, семь военных посудин, восемь батарей пушек и океан, который вы так любезно пересекли. Пока адъютант повторял то же самое по-испански, император поглядывал на стоящих особняком Шарпа с Харпером, но, очевидно, решил оставить необычную пару, что называется «на десерт».
— Значит, вы, полковник Руис, следуете в Чили для усиления сосредоточенных там войск короля?
— Именно так, Ваше Величество.
— Ваш полк с вами на корабле?
— Только офицеры. Судно капитана Ардилеса предназначено для перевозки пассажиров, но не целого артиллерийского полка с лошадьми и орудиями.
— Где же они?
— Плывут следом на двух транспортных судах.
— Понятно. — вежливо сказал император, хотя на лице его ясно читалось, как он относится к армии, командиры коей без малейших угрызений совести нежатся в уютных каютах быстроходного фрегата, тогда как их солдаты вынуждены дышать вонью трюмов транспортных скорлупок, что достигнут Вальдивии месяцем позже «Эспириту Санто».
— Надеюсь, ваши ребята не намерены тоже посетить меня, — нарушил неловкую паузу Наполеон, — А то, боюсь, сэр Хадсон решит, что они прибыли освободить меня!
Руис захохотал, к его смеху присоединились младшие офицеры. Ардилес, расслышавший в шутке нотку горечи, пропущенную остальными мимо ушей, исподлобья зыркнул на Бонапарта.
— С какой целью вы направляетесь в Чили, полковник?
Руис гордо ответствовал: его полк послан для подавления восстания, но он, Руис, опасается, что мошенники, именующие себя революционным правительством Чили, вместе с бунтовщиками, мутящими воду в других концах Южной Америки, разбегутся ещё до прибытия «Эспириту Санто», лишив тем самым бравых артиллеристов чести способствовать восстановлению власти законного короля Фердинанда VII в заморских колониях.
Наполеон спешно перевёл беседу на Европу, но вопрос о внутреннем положении Испании вызвал новый поток хвастливых уверений Руиса, де, либералы никогда не осмелятся открыто выступить против короля, слухи о том, что обескровленная южноамериканскими неурядицами армия на грани мятежа, ложны, и, вообще, монархия крепка, как никогда, а Испанию ждёт будущее столь же великое, сколь её прошлое. Офицеры поддакивали командиру.
Император слушал Руиса с недоверием, а капитан Ардилес — с отвращением. Моряк мял потёртую шляпу и косился в окно.
С Шарпа градом катился пот, как, впрочем, и со всех присутствующих. Воздух в комнате был душен и спёрт, окна закрыты. Капли дождя, просачивающиеся сквозь прохудившуюся кровлю, звонко падали в ведро рядом с креслом императора. Наполеон морщился то ли из-за капели, то ли из-за ура-патриотического пафоса полковника, пылко живописующего причины, по которым повстанцев Чили, Перу и Венесуэлы ожидает неминуемый разгром.
Полковник зудел и зудел. Шарпу его однообразные разглагольствования надоели ещё на судне, и стрелок внимательно изучал Наполеона, желая запомнить каждую деталь его облика. Император был толще, чем на портретах, но тучность его отличалась от дородности Харпера, как разнится раздутый дурными газами труп животного от хорошо откормленного призового кабанчика. Выступающий живот императора, обтянутый белым жилетом, покоился на пухлых колодах коленей. К мокрому от испарины лбу прилепилась прядка волос. Прямой нос нависал над решительным ртом и разделённым ямочкой надвое подбородком. Насколько знал Шарп, Наполеону было слегка за пятьдесят, но, если одутловатое гладкое лицо принадлежало человеку лет на десять моложе, то грузное туловище и конечности по-стариковски оплыли и потяжелели. Император выглядел больным. Шарп предположил, что виной тому климат. Влажный, жаркий, он плохо подходил белому человеку. Дождь усилился. Капли барабанили в окна и цвиркали о цинк ведра. Возвращаться на «Эспириту Санто» придётся под проливным дождём.
Понимая, что дома Люсиль засыплет его сотнями вопросов о Наполеоне и его обиталище, Шарп старался сохранить в памяти грозящую обвалиться штукатурку на потолке, заплесневелые шторы, помутневшее зеркало в облупленной раме. На круглом столике соседствовали колода замусоленных игральных карт и портрет большеглазого мальчика в пышном мундирчике. На вбитом в дверь крюке висел рваный клетчатый плащ.
— А вы не испанец, мсье. Тоже плывёте в Чили?
Реплика императора застала Шарпа врасплох. По-своему истолковав его молчание, адъютант начал было переводить фразу на английский, но Шарп остановил его жестом и, прочистив пересохшее от волнения горло, сказал:
— Да, Ваше Величество. Я и мой боевой товарищ, ирландец мистер Патрик Харпер.
— Боевой товарищ?
— Он был старшиной у меня в полку.
Коленки у Шарпа ослабли, а голос, похоже, чуть дрожал. Почему, чёрт возьми? Ведь власти у этого маленького человечка было меньше, чем у ротного командира; он уже не был императором, он уже не творил историю. Шарп злился на себя, а в глубине его души зрел ответ: да, этот маленький человечек не творил больше историю, он сам был ею. Живой историей. Живой легендой.
— Что делать англичанину в Чили?
— Муж старой знакомой пропал там без вести, Ваше Величество. Разыскать его — долг чести.
— А вы, мсье?
Шарп перевёл вопрос императора Харперу и с удовольствием повторил по-французски ответ ирландца:
— Он говорит, мол, чёрта с два оторвался бы от размеренной мирной жизни, не будь она такой скучной.
— О! Как я его понимаю! Скука, и, как результат… — он похлопал себя по животу и обратился к Шарпу, — Для англичанина вы сносно владеете французским.
— Я живу во Франции, Ваше Величество.
— Во Франции… — на миг лицо императора омрачила печаль, — Привилегия, в коей отказано мне. Где именно во Франции?
— В Нормандии, Ваше Величество.
— Причина?
— Шарп помялся:
— Женщина.
Наполеон рассмеялся, искренне, от души, так что даже чопорный адъютант заулыбался.
— Я должен был догадаться. Отличная причина. Ваше имя, мсье?
— Шарп, Ваше Величество.
Стрелок помедлил и осторожно добавил:
— Я знавал генерала армии Вашего Величества, Кальве?, и кое в чём посодействовал ему в Неаполе перед… э-э… — Шарп запнулся. Напоминать императору о Ватерлоо показалось ему нетактичным, — Летом 1814 года.
Наполеон подпёр подбородок рукой и некоторое время задумчиво смотрел на стрелка. Испанцы ревниво хмурились. Влага струилась с потолка, скреблись крысы и в каминном дымоходе гудели сквозняки.
— Я хочу побеседовать с вами отдельно, — произнёс, наконец, император. — Останьтесь, мсье.
Прощаясь, Наполеон обласкал испанцев, осыпал их комплиментами и посочувствовал чилийским повстанцам, против которых будут воевать такие бравые ребята. Артиллеристы цвели. Бонапарт поблагодарил их за визит и, пожелав удачной дороги, отпустил. Когда в гостиной остались лишь Шарп, Харпер, адъютант и слуга, император указал Шарпу на стул:
— Присаживайтесь. Есть разговор.
Шарп сел. Испанцы дожидались их с Харпером в бильярдной. Слуга принёс в гостиную вина, и Бонапарт говорил со стрелком.
Презрительно махнув рукой в сторону двери, за которой исчез полковник Руис, император усмехнулся:
— Они уже проиграли войну за колонии, хоть и хорохорятся. Скоро полковник Руис поплывёт обратно. Он и его единомышленники похожи на глупца, ожесточённо затаптывающего выпавшие из очага головни, упорно отказываясь замечать, что огнём давно объят весь дом. Да и в самой Испании революция не заставит себя долго ждать. Но кого волнует Испания? Расскажите мне, что творится во Франции?
Шарп, насколько мог, описал политическую чехарду: как роялисты ненавидят либералов, не доверяющих республиканцам, которые на дух не переносят ультрароялистов, боящихся тайных бонапартистов, питающих отвращение к церковникам. Одним словом, «cocotte», горшок на огне.
Императору понравилось сравнение:
— Горшок на огне? А, может, пороховой бочонок? Ждущий искры?
— Если и так, Ваше Величество, то этот порох слежался, — не согласился Шарп, — Слежался и подмок.
— Искра тоже уже не та. — вздохнул Наполеон, — Я чувствую себя дряхлым. Я не стар. Я дряхл. Как вам вино?
— Ничего, сэр. — Шарп забыл добавить «Votre Majeste», но Бонапарт не обратил на его промах внимания.
— Из Южной Америки. Я бы предпочёл французское, но лондонские скряги дрожат над своей мошной, а, если мои друзья присылают мне бочонок из Франции, то боров в полковничьих погонах не брезгует конфисковать его. Впрочем, это африканское вполне прилично. Называется «Vin de Constance». Видимо, французское название должно улучшить вкус. — он повертел бокал, — Как я порой мечтаю о глотке шамбертена… Когда мои армии маршировали мимо виноградников, я приказывал отдавать честь лозе.
— Я слышал об этом, сэр.
Приступ меланхолии миновал, и Бонапарт подверг Шарпа обстоятельному допросу: где родился, кем начинал службу, где служил? Император удивился, узнав, что Шарп выслужился из рядовых. В британской армии каждый двадцатый офицер был выходцем из нижних чинов, но этому утверждению стрелка Наполеон не поверил.
— В моей армии — пылко провозгласил он, — вы стали бы генералом!
Ваша армия разбита, подумал Шарп.
— Правда, в моей армии вы не стали бы стрелком. — улыбнулся Бонапарт, — Винтовки не внушают мне доверия. Слишком сложные, слишком капризные. Совсем, как женщины.
— Солдаты любят женщин, сэр.
Император рассмеялся. Адъютант сверлил возмущённым взглядом Шарпа, всё чаще пренебрегавшего обращением «Ваше Величество». Наполеон же развеселился, поддел Харпера насчёт брюха, приказал подать ещё вина и поинтересовался, кого же они хотят разыскать в Южной Америке?
— Его зовут Блаз Вивар, сэр. Испанский офицер, очень толковый. Мы с ним сражались плечом к плечу много лет назад и стали друзьями. Он исчез, а его супруге не на кого надеяться, кроме нас с Харпером. И правительству Испании, и армейскому начальству плевать.