Примерно в полукилометре от чума Лешки Попова тайга резко обрывается. Перед нами широкий распадок, покрытый низкорослыми кустиками. То там то сям над долиной поднимается легкий пар. Это гуляют наледи. Почти на середине долины приметная складка. Кое-где ветер согнал с нее снег, обнажив россыпь мелких камушков. Прощупывая дорогу палками, рискуя каждое мгновение оказаться в воде, выбираемся на складку. Просматриваем распадок с возвышенности. Это старая вырубка. Лес заготавливали летом, отчего все пеньки низкие, и только некоторые выглядывают из-под снега. Ручья нигде не видно. Он ушел под землю и выныривает аж за теми далекими лиственницами, что чудом остались среди вырубки. Сразу же за выходом ручей разлился по всей долине. Слабый мороз не может справиться с водой. Под нами пока сухо. Но наледь уже подступила к самой складке и в двух местах перерезала ее. Нужно перебираться на сопку. Высматриваем подходящее место и некоторое время идем посуху. Я шагаю впереди, Лёня чуть сзади. Еще с полсотни метров, и мы вырвемся на сопку.
— Осторожно, вода! — вдруг кричит Лёня и шарахается назад.
Поворачиваюсь и вижу, что мои следы быстро набухают. Длинными прыжками мчусь обратно и только теперь слышу, как мокрый снег маслом расползается под валенками.
Страшно трет ноги. Вода по ватным брюкам поднялась до самого паха, и жесткая ткань сдирает кожу. У Лёни носки сбились в комок, и он хромает. Останавливаемся. Лёня снимает валенок, отжимает и расправляет носки. Ступня и пальцы сморщились и почернели.
— Линяют, враги, — говорит Лёня, шевелит зудящими пальцами и начинает обуваться.
Уже совсем темно. Идем, заботясь только о том, как бы не прозевать место слияния Ульбуки и Тайного. По нашим расчетам, это произойдет у правого края долины. Мы все время стараемся забирать вправо. Фонарик выхватывает мелкие кустики, редкие пни, дымящиеся полоски воды. Навстречу тянет студеным ветерком. Жутко даже представить, что придется ночевать у костра. Бумка бредет за нами и тихонько поскуливает.
Наконец в одиннадцать часов вечера упираемся в узкий ручей. Оставляю Лёню и иду навстречу течению. Кажется, все правильно. Ручей бежит поперек долины, и на фоне неба просматривается распадок, из которого он вытекает.
Возвращаюсь, и мы уже вдвоем идем вниз по Тайному. Нигде никаких строений не видно. Вскоре подходим к месту слияния ручьев, там расходимся, делаем круги по долине, но все безуспешно. Лёня натыкается на группу деревьев, ложится под ними прямо в снег. Что же, придется здесь ночевать. Но нужно еще немного поискать. Загораживаю Лёню от ветра рюкзаком и печкой, еле переставляя ноги, снова отправляюсь вдоль ручья. Стараюсь держаться метрах в тридцати от русла. Прохожу с полкилометра и вдруг замечаю что-то темное. Кажется, и правда какое-то сооружение. Так и есть! Полуразрушенная изба, вернее, барак.
Посреди барака, на месте бывшей печки, разжигаем костер и пристраиваем над ним котелок, набитый снегом. Ветер разгулялся вовсю, свистит в щелях барака и полощет языки пламени. Нам он уже не страшен. Есть дрова, есть защита от ветра и мороза, скоро будет и жилье. В углу барака расчищаем площадку метр восемьдесят на два сорок. Будем сооружать совсем маленькую комнатку с одним окошком и узкой дверью. Изготавливаем мерку, перебираемся к поваленной стенке и приступаем к первому бревну. В это время из-за туч продралась тонкая луна, с натугой осветила сопки, долину, какое-то маленькое сооружение у самого ручья. Посылаю к нему Лёню, сам иду к костру и готовлю ужин. Попутно помогаю Бумке очистить лапы ото льда, делаю ей постель рядом с костром.
Лёни долго не было. Уже закипела вода в котелке, и я принялся искать заварку, вдруг слышу:
— Ты что, глухой? Ура! Готовую избушку имеем. Полчаса работы, и спим.
Тороплюсь к ручью. И правда, избушка в самый раз. С печкой, дверью, нарами и массой дыр. Правда, печка в некоторых местах прогорела насквозь, труба коротковата, но мы не с пустыми руками пришли. Меняем печку, устанавливаем трубу, разводим огонь. Теперь ветер старается в нашу пользу. Через десять минут бока печки раскалились добела.
Мы конопатим дыры, а Бумка сидит у печки и клюет носом.
— Умаялась, бедная, — жалеет ее Лёня.
21 октября
Среди ночи кончились дрова. Хочется есть. Но еду приходится экономить. Поднимаюсь и начинаю готовить жаркое из белок.
Разбираю потрошки, разрезаю беличьи желудочки и выкладываю заполнившую их белую кашицу в крышку от котелка. Это перетертые в муку ореховые ядрышки. Впервые меня угощали ими в Архангельской области на реке Мезень. Поджаренная кашица издает тонкий и очень аппетитный аромат. В найденной под нарами банке из-под кабачковой икры варю тонкие кишочки для Бумки. Собака стоит возле печки и следит за каждым моим движением.
По вкусу беличье мясо значительно уступает зайчатине. Но мясо есть мясо, и мы втроем с азартом наваливаемся на еду…
Утро наступило яркое, веселое. Проснувшись, вижу, как ножи солнечных лучиков, прорвавшись сквозь щели между бревен, зайчиками расселись на полу и закопченных стенах. Слышу, как у самой стены посвистывает оляпка и скрипит кедровка.
Наша избушка стоит в кольце заснеженных сопок, как в огромной фарфоровой чаше.
…На завтрак у нас суп из кедровок. Суп попахивает стлаником, да и мясо жестковатое. А может, мы его просто недоварили?
Куропаток мы так и не настреляли. Идем по долине, гоним табун куропаток и ни единой не добыли. Вожак у них, наверное, не только опытный, но и авторитетный. Никаких «оппозиционеров».
Лёня недоумевает, почему здесь их так много.
— Потому, что здесь нет соболя, — объясняю ему.
— Ты что, — возмущается брат, — разве соболь столько выловит?
— А сколько куропаток может поймать за месяц соболь? — спрашиваю я в ответ. — Две-три. Это не так много. Но если даже так, за год получается около тридцати.
Охотовед Игорь Зайцев сам говорил, что в Колымском бассейне более десяти тысяч соболей. Получается, куропатки ежегодно платят соболям колоссальную дань — триста тысяч штук! Не многовато ли? А лисы, рыси, горностаи, совы, росомахи, пожары, всякие болезни? Охотники, наконец! Общий баланс, как видим, не в пользу куропаток. И вот доказательство: в этой долине соболя нет, других врагов тоже мало, лоси и зайцы почти не встречаются — куропатки и размножились. Но объедят куропатки все тальники и гибнуть начнут. Не останется ни тальников, ни куропаток.
Идти все легче. Главное, не жарко. Ватные брюки в рюкзаках. Мы щеголяем в новехоньких джинсах «Мэйд ин баня». Избушка, в которой мы останавливались, когда-то была баней. Этим и объясняется ее близость к ручью. За баней мы откопали развалившийся навес, покрытый выгоревшим под солнцем брезентом. Затянули его в баню-избушку, расправили на полу. Лёня лег на брезент, я обрисовал нижнюю часть его тела древесным углем, и выкройка готова. Вырезай два одинаковых куска и сшивай. Кроили с запасом, получилось немного несуразно, но зато теперь мы живем! Шагаешь, а брезентовые штанины друг о дружку фить-фить-фить. Марш наигрывают.
Часа в три минули остов сгоревшей избушки. Скоро тянущиеся слева сопки начали проседать, и на одной из седловин открылся небольшой лесок. Под леском просматривается какой-то квадратик. Неужели это будка, о которой говорили старатели с «Горного»? Напрямик до нее километра два. Но карабкаться на сопку нет сил, и мы подаемся в обход. А здесь еще эта наледь. Уже с полчаса идем по ней. Наледь старая. Кое-где вздымаются бугры, и из отверстий этих бугров выплескивается вода, не хочет пропустить нас к седловине. Но наконец мы за наледью и, ныряя в снег по колено, направляемся вверх. Теперь хорошо видно, что под деревьями и вправду стоит будка. Доберемся, перекусим и — к лесоучастку. В бараке у нас море еды, так что за НЗ можно браться хоть сейчас. Настроение поднялось. Даже Бумка вырвалась вперед и заторопилась к перевалу. Подъем стал круче, потом неожиданно выровнялся, и мы оказались на узкой терраске. Пересекаем глубоко пропаханную в снегу борозду. Можно подумать, что тянули бревно. Это прошла выдра. След не такой давний. Но взволновало нас не это. Удивительным было то, что выдра прошла по одному и тому же следу много раз.
Неожиданно Бумка остановилась, посмотрела в нашу сторону и исчезла из поля зрения. Мы бросились ее искать и обнаружили дорогу. Бульдозер пробил ее в полутораметровом заносе, промяв и раздвинув тысячи кубометров снега. Спрыгиваем на дорогу, устраиваем на ней танцы в сопровождении песен.
Сегодня по дороге в сторону лесоучастка кто-то проехал на «Кальмаре». Вчера вечером выпала пороша, отпечатки протекторов совершенно чистые.
Здесь затишье, недалеко валяется два раздавленных ящика и кусок доски. Я предлагаю устроить привал. Пока возился с костром, Лёня ходил по дороге и изучал следы выдры.
— Ну и дорогу пробили эти бульдозеристы, — рассказывал он. — В обход ложбины пошли и чуть ли сами себе навстречу не выехали. Выдра влетела на дорогу и, наверное, полночи гоняла по кругу. Бежит, бежит, потом там, где тупик, на целину вылазит и каким-то образом снова на дороге оказывается. Ты иди посмотри, может, я что-то неправильно понимаю?
— Садись, ешь. Перекусишь, и сходим. Попутно глухарей поглядим. Кальмаристы говорили, что они здесь каждый раз глухаря поднимают. Здоровый. Там речушка какая-то и обрыв. Под обрывом у глухарей порхалище, где они камушки собирают.
Съедаем все. На ужин оставили по одному сухарю и два кусочка сахара.
23 октября
В прошлом году мой сосед Саша Фалькович поймал капканами 11 соболей, 60 горностаев, 9 белок. С ружьем он добыл 27 белок, 5 зайцев и два десятка куропаток.
Но ружьям слава и почет. Фирмы, выпускающие их, известны всякому мало-мальски грамотному охотнику: «Ремингтон», «Меркель», «Винчестер», «Шегрен», «Браунинг»… И часто в кругу товарищей где-нибудь у Щучьего озера или Лосиной пади они с величайшим наслаждением жонглируют словами: «Фронктон», «Саведж», «Голанд-Голанд», «Джейм-Пердей», «Зимсон», «Зауэр», «Динами-Нобель», «Франчи»… Правда, об отечественных ружьях многие «знатоки» почему-то умалчивают. Но я уверен, что где-нибудь в Швейцарии или Франции охотники с петушиными перьями на шляпах с таким же удовольствием потрясают слушателей, произнося мудреные слова: «ижевка» или «тулка». О ружьях слагают легенды, стихи, песни. И, наконец, хорошее ружье стоит сумасшедшие деньги.
Теперь возьмем капкан. Помню сетование директора скромного заводика, которого заставили делать капканы, а потом раскритиковали за низкое их качество. И вот этот директор прислал журналу «Охота» две фотографии. На одной капкан в сборе и его детали: дуги, основание, тарелочка, крестовина, пружина, сторожок, рычаг насторожки, вертлюг. На другой фотографии ложка, с помощью которой надевают обувь. Стоимость ложки 27 копеек, капкана — 32. И вот директор завода спрашивает, есть ли резон выпускать ему капканы, коль можно выпускать ложечки.
Мы с Лёней разобрали и отремонтировали 400 капканов. Штук 50 отошло в безнадежный брак. Более того, мы не уверены, что при 40—50-градусном морозе пружины остальных капканов не начнут рассыпаться. Сколько искалеченных зверей уходит и гибнет без толку! То вертлюг слабый, то капкан от собственного удара разорвался на части, то дужка вывалилась и выпустила зверя с искалеченной ногой. Урон не только моральный, но и материальный. За потерянную пушнину можно содержать целое конструкторское бюро…
Идем вниз по Тайному и ставим капканы. Первый же шалашик обрадовал. К нему дважды приходил соболь, съел приманку, застолбил добычливое место кучкой помета и пятнышком мочи. Соболь матерый, след крупный, глубокий. На входе в шалашик копаем ямку, выстилаем ее салфеткой и ставим настороженный капкан. В пружину закладываем гнилушку. Сжатая пружина постоянно вибрирует, и это явление может насторожить соболя. На капкан кладем салфетку и засыпаем ее соскобленным с вершины сугроба снегом. Такой снег мы называем сухим, потому что он не смерзается. Остается тщательно загладить все наши следы и разбросать приманку.
Обычно все это делаю я. Лёня на посылках. Подает лопатку, салфетки, вырубает потаск, гоняет Бумку, дает советы и указания.
Второй шалашик не привлек пока никого, кроме кедровок, а третий… Возле третьего сегодня гостила росомаха. Она спустилась с правобережных сопок, увидела шалашик, остановилась и долго рассматривала наше сооружение на расстоянии, не стала испытывать судьбу, а повернулась и затрусила вниз по Тайному.
Заметив следующий шалашик, она потопталась в десяти шагах, сделала круг, другой и только тогда приблизилась к приманке. Мясо из шалашика она выкатила лапой и съела, не оставив ни крошки.
Пробитую нами тропу уже занесло снегом, но росомаха, уловив связь между шалашиками, приманкой и нашими следами, не сходила с тропы и на шаг. Возле следующего шалашика задержалась совсем немного, проглотила хариусков, обследовала то место, где Лёня рубил сухостоины для шалашика, зачем-то покопалась под пнем… К шестому шалашику подошла не по нашим следам, а прошмыгнула через кусты. Мы восторгаемся сообразительностью зверя и одновременно проклинаем тот день и час, когда его вынесло на наш путик.
Однажды росомахи в течение двух месяцев выживали меня с отличного путика. Я потерял два десятка капканов, трех соболей, полтора десятка горностаев и несколько белок. Росомахи со своей стороны недосчитались трех самых отъявленных грабителей, ослабевшего в капкане крупного самца съели сами. И все же я был вынужден в разгар охотничьего сезона перебираться в другие места.
Приманку в следующем шалашике съели соболи. А вот в восьмом приманка осталась целой. Мы обрадовались, подумав, что росомаха решила оставить нас в покое. Почему же тогда она дважды обогнула наше сооружение и даже какое-то время сидела напротив входа? Приседаю, смотрю в шалашик. Ясненько: одну из чурок Лёня прикрутил проволокой и оставшийся длинный конец загнул вовнутрь.
Рядом с тем завалом, где мы в прошлый раз устраивали ночевку, росомаха залегла на отдых.
Нужно что-то предпринимать. Километрах в четырех отсюда скала и то место, где гряда отжимает Тайный к самим сопкам. Там тропа делает огромное кольцо, и если пойти напрямик, то можно выйти росомахе прямо в лоб.
Отдаю Лёне свой рюкзак, куртку, прямо на пиджак надеваю сшитый из старого пододеяльника балахон, забираю свитер брата, предупреждаю, чтобы он сначала посидел минут пятнадцать, потом уже шел вдоль путика.
Хотя двигаюсь довольно ходко, мне кажется, что росомаха уже недосягаема. Спускаюсь в гряды, обхожу глубокую канаву, прорытую талой водой, и неожиданно для себя выскакиваю на берег Тайного.
У самой воды лежит вывороченная с корнями лиственница. Огромные корни торчат в стороны наподобие морской звезды. Чуть ниже сплетение тонких корешков. Между ними сбился торф, нашпигованный мелкими камушками. Роюсь в карманах, отыскиваю невесть как попавший туда гвоздь на сто пятьдесят миллиметров и проковыриваю амбразурку, ставлю туда ружье. У чозений какое-то движение.
Росомаха! Спокойно, словно собака вдоль деревенской улицы, сгорбив спину и низко наклонив голову, трусит по нашим следам. Вот так же спокойно и уверенно она сутками будет гоняться за стельной оленухой или лосихой. Выносливости росомахи может позавидовать любой зверь, а в злобности и хитрости перед нею бледнеют и волк и лиса. Неделю будет ходить даже за таким, казалось бы, непобедимым хищником, как рысь, и забирать ее добычу. А при удобном случае убьет и съест саму преследуемую. Собаки могут брать кабана-секача, медведя, даже тигра, но перед росомахой, перед ее зловонной жидкостью они пасуют.
Росомаха уже ближе чем в сотне метров. Я уже вижу светлый круг на ее спине, могу разглядеть короткие лапы и тупую медвежью морду с маленькими круглыми ушками.
Откуда взялся этот куст на берегу Тайного? Росомаха скрывается за ним. Я вижу только заднюю ее ногу и хвост.
Проходит минут десять. Я уже начал приподниматься, и вдруг она вынырнула из-за прикрытия и устремилась к деревьям. Не помню, как и прицелился, как стрельнул картечью. Росомаха падает, щелкает второй выстрел, и она, словно подхлестнутая, взвивается и исчезает за деревьями. Патроны зажаты в кулаке. На бегу перезаряжаю ружье и мчусь наперерез. Но не успеваю.