Дориа намеревался бросить этот прекрасно оснащенный флот на Алжир. Нанеся удар, который позволил бы захватить столицу Хайр-эд‑Дина, он надеялся сковать корсарское царство. По пути Дориа посчастливилось встретить французский корабль, с которого его предупредили, чтобы он не надеялся застать Хайр-эд‑Дина врасплох. Главарь корсаров, по всей видимости, имел хороших разведчиков. Экспедиция, цели которой не скрывались, слишком долго собиралась в путь. Оповещенный о ней, Барбаросса собрал в Алжире флот, превосходящий императорский, чтобы дать достойный отпор врагу.
Известия, полученные Дориа, когда он находился в двухстах пятидесяти милях к юго-западу от Сардинии и менее чем в ста милях от места назначения, вынудили его сделать остановку. На борту своего галеаса «Грифон» он созвал военный совет и пригласил на него шестерых главных капитанов. Наиболее авторитетным среди них был капитан Просперо. Остальные – Джаннеттино и Филиппино Дориа, Гримальди, двоюродный брат князя Монако и старый друг Просперо, Ломеллино и дон Алваро де Карбахал.
Дориа признался им, что, лишившись преимущества внезапного нападения, он едва ли сейчас может исполнить свой долг перед императором и атаковать флот алжирцев.
Его племянники, так же как и Ломеллино, и думать не смели по-другому. Гримальди, имевший доводы против, выдвигал их осторожно и ненавязчиво. В таком же положении, не претендуя на главенствующую роль, находился и дон Алваро. Главенство неожиданно перешло к Просперо.
– Если бы император, – начал тот спокойно, – не желал победы своего флота, он бы никогда не послал экспедицию.
И дон Алваро тут же поддержал его, сказав: «Да будет воля Божья». Это был господин лет сорока, с изысканными манерами, уже облысевший, но с иссиня-черной бородой, с темными живыми глазами, казавшимися удивленными из-за постоянно вздернутых бровей. Если оба племянника и Ломеллино с осуждением смотрели на дерзкого Просперо, а Гримальди теребил бороду, не зная, чью сторону принять, то дон Алваро в открытую улыбался.
Адмирал сдержал раздражение.
– Рисковать можно по-разному. Одни трусливо избегают опасностей, другие очертя голову лезут на рожон. Вы и без меня знаете, что опрометчивость на войне бывает порой мало чем лучше трусости.
– Думаю, в данном случае пойти вперед было бы вовсе не опрометчиво, – возразил Просперо.
Джаннеттино тотчас же ощетинился:
– Не значит ли это, что ты обвиняешь нас в трусости? Если это так, то скажи прямо.
Просперо вздохнул. Ему стоило немалых усилий сохранить мир с этими задиристыми родственниками Дориа.
– Я выскажусь откровенно, когда того захочу, – спокойно ответил он.
Слово взял Андреа. Его сообщение сводилось к тому, что Барбаросса направил капитанам корсаров послания с призывом поступить к нему на службу: в Шершел – старому приятелю Драгут-рейсу; в Зерби – другому бичу христианства, Синан-рейсу, еврею из Смирны, подозревавшемуся в колдовстве, потому что он мог определить магнитное склонение с помощью арбалета, и Айдину, которого испанцы называли «Дьяволом-молотильщиком».
– У нас много причин начать штурм, – сказал Просперо. – Надо атаковать, пока корсары не получили подкреплений.
Но Дориа покачал головой:
– У меня имеются сведения, что он уже достаточно силен.
Дон Алваро тут же парировал:
– Я не думаю, что его флот сильнее нашего.
– Но его поддерживают пушки крепостей.
– Превосходство нашей артиллерии, – ответил Просперо, – вне всякого сомнения. На карту поставлена вера в могущество христиан, – продолжал он едва ли не умоляюще. – Чтобы поддержать ее, надо удвоить мужество. Эти корсары до того распоясались, что чувствуют себя хозяевами наших морей.
– Хозяева! – усмехнулся Филиппино.
– Да, хозяева, – настойчиво сказал Просперо. – Мавры в Андалузии уже обращаются к Барбароссе за помощью, а ни один кастильский корабль еще не попытался положить конец морскому разбою. Барбаросса же вывез множество испанских ценностей. А в Алжире, как нам стало известно, по милости неверных, остается более семи тысяч христиан-невольников. Прекратить сейчас нашу кампанию – значит навлечь на себя презрение Барбароссы и позволить ему еще больше обнаглеть.
– Хорошо сказано, – поддержал его дон Алваро, – хорошо сказано. Господин адмирал, об отступлении не может быть и речи.
– Мысль об отступлении даже не приходила мне в голову, – послышался резкий ответ. – Но Алжир может повременить, пока мы заняты укреплением своих сил. На это и рассчитывает Барбаросса. Нас ждут в Алжире, а мы, вместо этого, высадимся на берег, атакуем Шершел и дадим бой Драгуту. Что вы скажете на это, синьоры?
Он задал вопрос всем, но глаза его были устремлены только на Просперо. И тот ответил:
– За неимением лучшего, я согласен с этим планом.
– Боже мой, какая любезность, – сыронизировал Филиппино.
– Тогда я тоже буду воздержаннее, – сказал дон Алваро с обезоруживающей улыбкой. – Потому что я согласен с доном Просперо. Мы должны смело напасть и показать таким образом этим неверным псам раз и навсегда, кто здесь настоящий хозяин.
– Вот почему я хочу исключить риск неудачи, – ответил адмирал. – Дело слишком серьезное. – Он был слегка возбужден. – Итак, все согласны напасть на Шершел?
И флот двинулся к Шершелу, обойдя Алжир стороной.
Однако попали они туда с опозданием и не застали Драгута. Этот не знающий жалости, самый грозный из всех сражающихся под началом Хайр-эд‑Дина моряков уже отплыл в Алжир. Он держался берега и потому не был замечен сторонниками императора, чей курс пролегал мористее.
Дон Алваро в ярости лишился присущего ему чувства юмора, а Просперо очень досадовал.
– Перестраховались, – смело сказал он адмиралу. – Теперь, когда Драгут соединился с Барбароссой, все наши замыслы пошли насмарку.
– Воистину перестраховались, – пробурчал дон Алваро, вместе с Просперо поднявшийся на борт «Грифона» на военный совет с адмиралом. – Смотрите, что получается. Мы, поджав хвост, возвращаемся домой под громкий лай этих исламских собак. Смех разбирает, право. Но боже мой, я не желаю, чтобы надо мной смеялись. Император не скажет тебе спасибо за это, великий герцог.
Андреа Дориа поглаживал свою окладистую бороду, невозмутимо выслушивая упреки. Он стоял на корме галеры в обществе племянников и двух других капитанов, изучая изрезанный берег в миле от судна и следя за очевидной паникой в бухте, возникшей, едва летний рассвет выдал присутствие европейского флота. В молчании обозревал он раскинувшийся у бухты город, состоявший из белых кубических домов, окруженных зеленью рощ, главным образом финиковых пальм и апельсиновых деревьев, перемежающихся серо-зеленой листвой олив. Он смотрел на серую громаду крепости, на шпиль минарета над мечетью, развалины римского амфитеатра на востоке и отдаленные горные цепи Джебель-Сумы и Бони-Манассера, окутанные дымкой.
Наконец, после долгого молчания, он произнес:
– Не совсем так, дон Алваро. Шершел – богатый город, порт, где находятся склады и хранится провиант корсаров. Разве не стоит разорить это пиратское гнездо и поубавить у мусульман спеси?
Просперо неожиданно улыбнулся, увидев, как Джаннеттино переводит взгляд маленьких блестящих глаз с него на дона Алваро и обратно.
– Ты смеешься! – воскликнул Джаннеттино. – Чему ты смеешься?
Просперо улыбнулся еще шире:
– Мы отправлялись охотиться на льва, а вернемся и станем хвастаться, что убили мышь.
Этого было вполне достаточно. Но дон Алваро все больше симпатизировал своему союзнику Просперо и подлил масла в огонь, хлопнув себя по толстому колену.
Джаннеттино в сердцах обозвал их пылкими и безрассудными дураками, осуждающими все, что выше их понимания.
Просперо помрачнел. Даже злясь на Дориа, он в глубине души сохранял уважение к синьору Андреа. Он восхищался его очевидным мужеством и невозмутимой силой, признавал его исключительные дарования. По отношению к его племянникам он испытывал неприязнь, постоянно подпитываемую этими надменными выскочками.
– Это неучтиво, – сказал он с холодной укоризной.
– А я и не желал быть учтивым. Вы придаете слишком большое значение своей персоне, Просперо. Вы полагаетесь на дядино расположение к вам.
Просперо повернулся к адмиралу:
– Поскольку мы прибыли сюда сражаться с неверными, а не друг с другом, я возвращаюсь на свой флагманский корабль и там буду ожидать ваших указаний, синьор.
Но адмирала задела шутка о льве и мыши, и, возможно, поэтому он не обуздал грубость Джаннеттино. Правда обидела его так, как только может обидеть правда. В его зычном голосе чувствовалось раздражение:
– Вы будете ждать их здесь, синьор. Я попросил бы вас помнить, и вас, дон Алваро, тоже, что за экспедицию отвечаю я, как ее командующий.
– Действительно, настало время говорить прямо, – одобрительно сказал Филиппино.
Дон Алваро поклонился. Его игривые глаза заблестели.
– Прошу прощения, адмирал. Я думал, что вам будут интересны наши мнения.
– Мнения – да. Но не указания, что мне делать. И не манера, в которой они высказываются. Если у вас есть что мне возразить, буду рад выслушать. – Он переводил суровый вопросительный взгляд с одного на другого.
Дон Алваро покачал головой:
– Право определять тактику, ваше высочество, я оставляю за вами.
– И ответственность, о которой вы нам напомнили, также лежит на вас, – добавил Просперо.
Дориа усмехнулся в бороду.
– Судить всегда легче, чем действовать. Давайте займемся делом.
Он быстро и мастерски составил подробнейший план нападения. То, как он учел все мелочи, не могло не вызвать восхищения. Покончив с этим, адмирал отпустил Просперо и дона Алваро на их корабли, так и не поблагодарив за высказанные мнения.
Та же шлюпка отвезла двух капитанов на их галеры. Если синьор Андреа отпустил их с обидой, то и они испытывали сходные чувства. Дону Алваро де Карбахалу хватило смелости высказать свое негодование. Что же касается Просперо, то он осудил Андреа Дориа за чрезмерную заботу о своей репутации и предрек падение ее в глазах императора, который не скажет спасибо за невыполнение задания, на которое они были посланы.
– Он может впасть в немилость, когда мы разделаемся с Шершелом, – заявил Просперо.
– Если это произойдет, поражение неизбежно.
– По крайней мере, такой исход очень вероятен, – мрачно согласился Просперо. Если бесполезный штурм Шершела удастся, чести это им не принесет. А потерпев неудачу, они навеки покроют себя позором, и авторитет Андреа Дориа погибнет из-за поражения от Хайр-эд‑Дина еще до того, как Алжир получит шанс подорвать его.
Под палящим африканским солнцем, при все возрастающей жаре, свойственной концу августа, императорский флот стоял напротив бухты. Город был как на ладони, а отсутствие защитного вала позволяло галерам при их малой осадке подойти вплотную к обрывистому берегу. Исламского флота, способного помешать европейцам, тут не было. Те суда, что стояли в бухте, скрылись при появлении императорского флота. То ли чтобы спастись от захвата, то ли желая помешать европейцам. Над галерами в неподвижном воздухе разносился бой барабанов, которым вторили трубы. Европейцы видели, как толпа в панике бросилась к крепости. Кое-кто вел с собой коз, другие – ишаков, мулов и даже верблюдов. Из-за отсутствия городских стен как таковых большинство населения Шершела искало убежища в крепости.
Приблизившись на расстояние выстрела, Дориа приказал открыть огонь, и раскатистые артиллерийские залпы громоподобным эхом прокатились по горам. Когда крепость ответила огнем, Дориа приказал прекратить обстрел и повел флот на восток, туда, где можно было укрыться от турецких пушек. Здесь он высадил десант в тысячу двести человек. Пятьсот генуэзцев, четыреста испанцев и триста неаполитанцев из отряда Просперо. Он послал их на берег двумя отрядами: генуэзцев и испанцев – под началом Джаннеттино, неаполитанцев – под предводительством Просперо.
Десант захватил врасплох Аликота Караманлы, турецкого офицера, коменданта Шершела. Он и думать ни о чем подобном не мог, пока франкские[26] пушки не начали обстрел крепости, в которой он укрылся с главными силами войск и теми жителями, что временно бросили свои дома и земли и разделили с ним кров. Потому никто тщательно и не готовился, чтобы отразить нападение с суши. И тем не менее один из его офицеров с четырьмя сотнями янычар был ответствен за защиту форта и понимал, что, если он будет связан в действиях, город отдадут на милость врагу. Потому и произвел бесстрашную вылазку, надеясь повергнуть франков в замешательство, прежде чем они смогут восстановить свои ряды и вернуть преимущество. Однако он потерпел неудачу. Джаннеттино с генуэзцами, оказавшись на берегу первым, принял на себя основной удар и сдерживал янычар до тех пор, пока не подошла подмога христиан. Просперо, действуя самостоятельно со своими неаполитанцами, напал на турецкий фланг и разметал его огнем аркебуз. Янычары, численность которых уменьшилась вдвое, лишились предводителя и, смешавшись перед превосходящими силами противника, в беспорядке отступили под стены крепости. Джаннеттино, горя желанием отомстить за сотню генуэзцев, павших под турецкими ятаганами и стрелами, бросил в погоню отряд испанцев под предводительством офицера по имени Сармьенто. Сам же остался, чтобы обеспечить доставку раненых на борт одной из галер, стоявшей у длинного мола.
Основная часть флота двигалась под всплески весел через залив, чтобы возобновить, уже основательно, обстрел крепости.
Так, сочетая действия на берегу и на море, Дориа рассчитывал добиться быстрейшей победы и завершения этого сражения, грохот которого сотрясал воздух. Однако каждая сторона несла сравнительно легкие потери, а десант не достиг желаемой цели, и исход битвы грозил стать ничейным. Частично – благодаря прочности крепостных стен, частично – из-за никудышной стрельбы турецких канониров.
Пока испанцы Сармьенто преследовали на улицах города уцелевших янычар, Джаннеттино и Просперо привели свои отряды к краю рва, опоясывавшего малый форт. С его высокой стены раздавался неумолчный громкий жалобный призыв: «Во имя Христа, спасите нас!»
Джаннеттино прислушался.
– Что за мольба? – спросил он.
Один из офицеров ответил ему:
– Это христианские невольники, захваченные во время вероломных набегов.
Джаннеттино был недоверчив по натуре.
– А если это ловушка неверных? Ведь они коварны, как сатана.
Стенания продолжались. У молодого генуэзского офицера разрывалось сердце.
– Туда легко добраться. Ров – сухой.
– Повременим, – ответил Джаннеттино не допускающим возражений тоном. – Возможно ли, чтобы рабы оставались без присмотра? А если там стража, могли ли они поднять такой шум? Я не собираюсь попадать в турецкий капкан.
Однако к ним уже подошел Просперо со своей дружиной.
– Что там такое? – Он тоже прислушался к несмолкающим мольбам.
Джаннеттино объяснил, что происходит, и поделился своими подозрениями.
Просперо презрительно усмехнулся:
– Стражники просто бросили их, чтобы атаковать нас. Это был тот самый отряд, который мы разгромили. Я иду туда.
– А что же крепость?
– Крепость подождет. Сначала освободим братьев во Христе, да и солдаты разомнутся перед штурмом.
– Но адмирал дал нам четкие указания, – поспешно напомнил Джаннеттино.
– Синьор изменил бы их, будь он здесь.
Джаннеттино понял, что это камень в его огород.
– Когда-нибудь, – пророчески изрек он, – ваша самоуверенность выйдет вам боком. Это может случиться уже сегодня.
– А может и не случиться. От судьбы не уйдешь, как сказали бы враги.
– В любом случае желаю успеха, – произнес Джаннеттино с прощальным поклоном.
Приказав трубачам играть отбой, он отступил с войском.
Просперо со своими солдатами преодолел ров у подножия вала и оказался у закрытых ворот. Опустошили дюжину пороховниц, порох уложили под воротами и подожгли. Оставшиеся бревна разнесли тараном из связки копий, которым орудовал десяток самых сильных воинов.