Дин не всегда принимал участие в разговоре; он много слушал и сам задавал вопросы, и время промелькнуло незаметно.
Внезапно огни начали мигать, и Дин в изумлении поднял глаза.
Джуди, смеясь, разъяснила:
— Это сигнал к закрытию. Значит, нам пора уходить.
— Понятно, — сказал Дин. — А что, с вами частенько так бывает — то есть, я хочу сказать, часто вы сидите здесь до самого закрытия?
— Не очень, — ответил ему Боб Мартин. — В будни больно уж много задают.
— А я вот помню, когда-то давно такое со мной было, — начал Дин, но осекся на полуслове.
Да, и впрямь давно, подумал он. И сегодня вечером — снова!
Он окинул их взглядом — пять лиц склонились над столом. Вежливы, добры и почтительны, подумал он. Но этого мало.
В разговоре с ними Дин забыл о том, что он стар. Они принимали его просто как еще одно живое существо, а не как человека преклонных лет, не как символ авторитета. Они стали ему близки, он почувствовал, будто он — один из них, а они — это он, они сломали не только барьер между учениками и учителем, но и барьер между молодостью и старостью.
— У меня здесь машина, — сказал Боб Мартин. — Разрешите подвезти вас до дому.
Дин подобрал с пола шляпу и медленно поднялся на ноги.
— Нет, спасибо, — сказал он. — Пожалуй, я лучше пройдусь пешком. Мне нужно кое-что обдумать, а когда идешь, думается лучше.
— Приходите еще, — сказала Джуди Чарльсон. — Может, как-нибудь в пятницу вечером.
— Спасибо, — ответил Дин. — Пожалуй, я приду. Большие дети, сказал он себе с некоторой гордостью.
Намного добрее и вежливее обычных подростков. Ни нахальства, ни снисходительности, будто они и не дети, и все же есть в них великолепие юности, и мечтательность, и честолюбие, что идут рука об руку с юностью.
Повзрослевшие прежде времени, лишенные цинизма. А это очень важно — отсутствие цинизма.
Конечно, в их человеколюбии нет ничего дурного. Быть может, именно этой монетой и платили Воспителлы за украденное детство.
Если только они и впрямь его украли. Потому что, может, они и не крали, может, просто взяли его, чтобы отложить про запас и отдать его потом. А если это так, то Воспителлы одарили ребят новым чувством зрелости и новым ощущением равенства. И взяли у ребят другое — то, что так или иначе пропадало впустую, нечто такое, чему люди, в сущности, не находили применения, но для Воспителл это было основой основ.
Они ловили быстротечные мгновения и удерживали их, и вот он — урожай многих лет, дом был доверху набит ими.
Леймонт Стайлс, спросил он, ведя мысленный разговор с этим человеком через долгие годы, через дальние расстояния, ты об этом знал? Какую цель ты преследовал?
Может, это был вызов самодовольству чопорного городка, который вынудил его стать сильным? Может, надежда, а может, и уверенность, что ни один милвиллец больше уже не скажет ни про кого из ребят, как говорили про Леймонта Стайлса, что из этого мальчика или девочки ничего путного не выйдет.
Это, конечно, важно, но это еще не все.
Донна дотронулась до него и потянула за рукав.
— Пошли, мистер Дин, — настойчиво звала она. — Вам нельзя здесь оставаться.
Они все вместе направились к двери, попрощались, и он вышел на улицу, как ему показалось, немного быстрее обычного.
Но это потому, что теперь он стал чуть моложе, чем был два часа назад, совершенно серьезно сказал он себе.
Он пошел вверх по улице, мимо лужайки, заросшей кустарником, и увидел, что свет все еще просачивается сквозь спущенные занавески.
Он остановился у крыльца. Внезапно у него мелькнула мысль: «Это и Стаффи, и я сам, и старина Эйб Хокинс. Нас много…»
Дверь отворилась: на пороге стояла Воспителла, спокойная и красивая. Она нисколько не удивилась. Словно она специально ждала меня, подумал Дин.
И увидел остальных, которые сидели у камина.
— Пожалуйста, входите в дом, — сказала Воспителла. — Мы очень рады тому, что вы решили вернуться. Все дети ушли. Давайте поговорим в тишине и покое.
Он вошел, снова сел в кресло и аккуратно положил шляпу себе на колено.
Еще раз дети пробежали по комнате, и он почувствовал себя вне времени и пространства и услышал смех.
Он сидел в кресле и думал, покачивая головой, а Воспителлы ждали.
Трудно, думал он. Трудно найти нужные слова.
И вновь, как много лет назад, он почувствовал себя учеником, которого учитель вызвал отвечать урок.
Они все еще ждали, но они были терпеливы: надо дать ему время. Он должен сказать обо всем как следует. Он должен добиться того, чтоб они поняли. Он не может просто чесать языком. Его слова должны прозвучать естественно и в то же время должны быть логичными.
Но как сделать, чтобы в них была логика, спросил он себя.
В том, что старики, подобные ему и Стаффи, нуждаются в Воспителлах, не было ни грана логики.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Артур КОНАН-ДОЙЛЬ
УЖАС ВЫСОТ
Рассказ А.Конан-Дойля «Ужас высот» был написан в то время, когда авиация делала самые первые шаги.
Знаменитый писатель остался в этом рассказе на уровне научных и технических представлений своего времени, и сегодня может показаться очень забавным восторженное описание моноплана, на котором герои рассказа пытался достичь самых верхних слоев атмосферы, может вызвать улыбку и его снаряжение, в частности, ружье, которое он берет с собой. Комичными кажутся и его фантастические воздушные приключения…
Но все-таки следует отметить и другое. Ведь Джойс-Армстронг, герой рассказа, — это настоящий ученый-исследователь, ради выяснения научной истины готовый рискнуть жизнью и даже пожертвовать ею. И в этом смысле его образ не может не вызывать глубокой симпатии и уважения. Потому что мужество, самоотверженность, настойчивость в научном поиске — качества, которые никогда не стареют.
Впервые на русском языке рассказ «Ужас высот» был опубликован в журнале «Мир приключений» в 1914 году. Сегодня мы печатаем его в новом переводе В.Штенгеля.
Каждый, кто ознакомится со всеми фактами, относящимися к этой истории, не допустит и мысли, будто записи Джойс-Армстронга являются просто-напросто шуткой, придуманной каким-то неизвестным лицом с извращенным и мрачным чувством юмора. Бесспорно, содержащиеся в записях утверждения кажутся невероятными, чудовищными, и тем не менее надо признать, что этот рассказ правдив и что сейчас человечеству придется пересмотреть свои представления и приспособить их к новым фактам.
Оказывается, наш мир очень слабо защищен от угрожающей ему странной и внезапной опасности. На этих страницах я постараюсь изложить все, что мне известно по этому поводу, и приведу подлинные документы, правда, в несколько сокращенном виде. Впрочем, все по порядку.
Рукопись Джойс-Армстронга была найдена фермером Джемсом Флинном в поле, носящем название Лоуэр Хэйкок, в одной миле к западу от деревни Уитингэм на границе Кента и Суссекса. Днем пятнадцатого сентября фермер заметил курительную трубку, лежавшую близ тропинки, проходящей по краю поля. Пройдя несколько шагов дальше, фермер поднял с земли пару разбитых стекол от бинокля. Наконец он обнаружил записную книжку, обернутую в парусину. Это был блокнот с отрывными листами. Некоторые из них были оторваны и развевались по ветру тут же, в кустарнике. Флинн собрал их. И все же несколько листков не были найдены, что оставило в этом чрезвычайно важном документе прискорбный пробел. Фермер передал все сделанные им находки доктору Дж. X. Эсертону из Гартфильда, который сразу переотправил их в лондонский аэроклуб. Там они сейчас и находятся.
Главная часть рукописи написана очень четко чернилами, но последние несколько строк набросаны карандашом так неразборчиво, что их едва можно было прочесть. Есть основания предполагать, что они нацарапаны кое-как в кресле авиатора во время полета. На последних страницах и на обертке обнаружено несколько пятен. Эксперты установили, что это пятна крови млекопитающего, а возможно, человека. Позже было доказано, что это кровь Джойс-Армстронга: в ней были найдены следы малярии, а как известно, пилот страдал перемежающейся лихорадкой. Какое мощное оружие дает современная наука детективам!
Первые две страницы рукописи утеряны, не хватает одной страницы и в конце повествования, но все это не вредит общей связности рассказа. Предполагают, что утраченное начало записей относится лично к Джойс — Армстронгу, его квалификации как летчика и прочим данным. Все эти сведения, конечно, оказалось возможным получить из других источников.
Джойс-Армстронг считался одним из выдающихся пилотов Англии. В течение многих лет он славился не только своей отвагой; он был также талантливым инженером. Оба эти качества давали ему возможность и изобретать, и испытывать на опыте некоторые свои приборы (в числе его изобретений, например, можно указать усовершенствованную конструкцию гироскопа — этот прибор называется сейчас гироскопом Джойс-Армстронга).
По свидетельству его немногочисленных друзей, Джойс-Армстронг был не только механиком и изобретателем; он был поэтом и мечтателем. Обладая большим состоянием, он тратил значительные средства на свои авиационные увлечения. У него были четыре аэроплана в ангарах около Девайза. Говорят, что за последний год он совершил не менее 150 полетов. По характеру он был склонен к уединению, угрюмому настроению, избегал общества своих товарищей.
В последнее время люди, близко знавшие Джойс-Армстронга, отмечали в его поведении некоторые странности. Известно, что Джойс-Армстронг очень болезненно воспринял весть о катастрофе, происшедшей с лейтенантом Мэртлем. Мэртль, пытавшийся установить рекорд высоты, упал примерно с 30 тысяч футов. Страшно сказать — хотя тело и конечности сохранили свою форму, голова пилота так и не была найдена. По словам капитана Дэнджерфильда, знавшего Джойс-Армстронга лучше, чем кто-либо другой, на встречах летчиков Джойс-Армстронг всегда задавал один и тот же вопрос, зловеще улыбаясь: «А скажите, пожалуйста, куда же делась голова Мэртля?» Создавалось впечатление, что у него есть какая-то мрачная догадка на этот счет, о которой, однако, он ни с кем не хочет говорить.
Известен и другой случай подобного же загадочного поведения Джойс-Армстронга — во время диспута за столом летной школы в Солсбери о том, какую из опасностей, подстерегающих летчика на больших высотах, следует признать наиболее угрожающей. Выслушивая различные суждения о воздушных ямах, конструктивных неполадках, чрезмерном крене самолета, он лишь пожимал плечами, храня угрюмое молчание. Можно было подумать, что ему известно на этот счет что-то большее, чем всем остальным.
Следует, наконец, отметить и то, что после бесследного исчезновения Джойс-Армстронга его личные дела оказались в таком аккуратном состоянии, что создавалось впечатление, будто у него было предчувствие катастрофы.
Таковы предварительные пояснения, после которых я изложу повествование самого Джойс-Армстронга совершенно так, как оно было изложено, начиная с третьей страницы в его записной книжке, испачканной кровью.
«…Когда я обедал в Реймсе с Козелли и Густавом Раймондом, я обнаружил, что ни один из них не имел ни малейшего представления об особой опасности, таящейся в высших слоях атмосферы. Я не раскрыл им своих мыслей, но так близко подходил к этому, что, будь у них хоть какая-нибудь аналогичная мысль, они не могли бы не высказать мне ее. Но это были пустые, тщеславные парни, все мечты которых заключались в том, как бы увидать в газетах свои фамилии; позже я выяснил, что ни один из них никогда не летал выше 20 тысяч футов. Если мои предположения правильны, пилоту грозит опасность лишь в зоне атмосферы, расположенной значительно выше.
Полеты на машинах тяжелее воздуха проводятся уже более двадцати лет, и позволительно спросить, почему же опасность, которую я имею в виду, обнаружилась только в наши дни? Ответ прост. В прежние годы, когда мощность воздухоплавательных машин была еще невелика, когда «гномы» или «грины» в сто лошадиных сил считались пригодными для любых целей, высота полета была еще очень ограниченна. Теперь, когда самолет в триста лошадиных сил является правилом, а не исключением, полеты в высшие слои атмосферы становятся все более доступными, более обыденными. Некоторые из нас могут вспомнить, как в дни нашей молодости Гарро приобрел всемирную известность, поднявшись на 19 тысяч футов, а перелет через Альпы считался замечательным достижением. Сейчас масштабы изменились. За один только прошлый год было совершено двадцать высотных полетов, и большей частью успешно. Высота в 30 тысяч футов достигается теперь без особых сложностей, если не считать холода и затрудненного дыхания. Но почему же о страшной опасности больших высот знаю я один? На это, впрочем, тоже ответить просто. Пришелец из других миров мог бы спускаться на нашу планету тысячу раз, никогда не встретив тигра. Но тигры существуют, и если бы этому пришельцу довелось спуститься в джунглях — тигры могли бы его растерзать. Так и я — мне одному случилось оказаться в джунглях атмосферы. Да, в высших слоях атмосферы тоже есть джунгли, и их населяют существа похуже тигров. Я верю, что со временем эти джунгли будут точно нанесены на карты. Даже сейчас я могу назвать два таких района: один из них лежит над территорией По-Биарриц во Франции, другой как раз надо мною, когда я пишу сейчас у себя дома в Вильтшире. Я полагаю, что есть и третий район — в области Гамбург-Висбаден.