На этом чудеса не закончились. Когда у ворот к сержантам подоспели четыре городских консула, со стен замка к ним сбросили два каких-то увесистых предмета. Не долетев до земли, они закачались, повиснув на веревках. Сперва зеваки было подумали, что люди из замка проветривают тюфяки, и только потом сообразили, что это человеческие тела. В подкрепление этой новости, о которой сообщало поднятое на башне знамя Нортгемптона, захватчики вывесили у ворот тела кастеляна и одного из стражников. Кастийон-д'Арбизон сменил владельца.
Галат Лоррет, старейший и самый богатый из консулов, тот самый человек, который прошлой ночью допрашивал в церкви пришлого доминиканца, опомнился первым.
— Нужно отправить гонца в Бера, — распорядился он и велел секретарю городской управы составить донесение для сеньора Кастийон-д'Арбизона, графа Бера. — Напиши графу, что англичане вывесили штандарт графа Нортгемптона.
— Ты опознал его? — спросил другой консул.
— Он реял здесь достаточно долго, — с горечью ответил Лоррет.
Некогда Кастийон-д'Арбизон принадлежал англичанам и платил подати дальнему Бордо, но потом английское нашествие отхлынуло, и Лоррет не ожидал, что снова увидит знамя графа Нортгемптона. Четверым гарнизонным солдатам, которые напились в таверне и потому избежали участи своих товарищей, он приказал отвезти составленное секретарем послание в замок Вера и, чтобы добавить им прыти, вручил посланцам пару золотых монет, сам же, собравшись с духом, направился вместе с тремя другими консулами от ворот в сторону крепости. К ним присоединились отец Медоуз и священник из церкви Святого Каллика, сзади следовала толпа взволнованных, перепуганных горожан.
Лоррет принялся стучать в замковые ворота, решив, что сейчас он вызовет этих наглых захватчиков и задаст им жару. Уж он нагонит на них страху, будьте спокойны. Потребует, чтобы немедленно убирались из Кастийон-д'Арбизона, иначе их возьмут в осаду и уморят голодом. Вот так!
Он еще обдумывал свою гневную, грозную речь, когда створки больших ворот были оттянуты назад на скрипучих петлях, и перед ним предстала целая дюжина английских лучников в стальных шлемах и кольчугах-хоберках. При виде огромных луков и длинных стрел Лоррет непроизвольно попятился.
Потом вперед выступил давешний молодой монах, только на сей раз он предстал уже не доминиканцем, а рослым воином, облаченным вместо рясы в кольчугу. Голова его была непокрыта, а короткие черные волосы выглядели так, точно он подрезал их ножом. На нем были черные штаны и высокие черные сапоги, а на его черном ремне висели короткий нож и длинный меч в простых ножнах. Серебряная цепь на шее отличала в нем командира. Он оглядел стоящих в ряд сержантов и консулов, потом кивнул Лоррету.
— Прошлым вечером мы так толком и не познакомились, — сказал он, — хотя я представился, и ты наверняка запомнил мое имя. А теперь твоя очередь назвать свое.
— Тебе нечего здесь делать! — вспыхнул Лоррет.
Томас посмотрел вверх, на бледное, почти выцветшее небо, явно предвещавшее новые холода.
— Святой отец, — обратился он к Медоузу, — постарайся перевести мои слова так, чтобы все поняли, что происходит.
Он снова перевел взгляд на Лоррета.
— Или ты будешь говорить со мной разумно и спокойно, или я прикажу своим людям убить тебя и поговорю уже с твоими товарищами. Понял? Как тебя зовут?
— Но ты же монах! — негодующе воскликнул консул.
— Нет, — отозвался Томас, — я мирянин, просто переоделся монахом. Ты поверил, будто я клирик, потому что я умею читать. Священником был мой отец, и он обучил меня грамоте. Так как, говоришь, тебя зовут?
— Я Галат Лоррет, — ответил консул.
— И, судя по твоей одежде, — Томас указал на отороченное мехом одеяние Лоррета, — ты наделен здесь властью?
— Мы консулы, — произнес Лоррет со всем достоинством, которое смог собрать.
Остальные три консула, все помоложе Лоррета, тоже пытались сохранить внешнее спокойствие, но напускать на себя равнодушный вид, когда под аркой угрожающе поблескивают наконечники стрел, было нелегко.
— Очень приятно, — любезно промолвил Томас. — Раз ты тут командуешь, так обрадуй свой народ сообщением о том, что город возвращен своему законному владельцу, графу Нортгемптону. И передай им, что его светлость не любит, чтобы подданные, забросив работу, слонялись по улицам.
Он кивнул отцу Медоузу, и тот, запинаясь, стал переводить эту речь собравшимся. Послышались протестующие голоса. Самые смышленые сразу смекнули, что смена сеньора неизбежно повлечет за собой увеличение податей.
— На сегодняшнее утро у нас назначена одна работа — сожжение еретички, — ответил Лоррет.
— Это что, работа?
— Божья работа, — настойчиво повторил Лоррет. Он возвысил голос и заговорил на местном наречии: — Народу было позволено отвлечься от повседневных трудов, дабы люди могли полюбоваться тем, как в городе выжигают зло.
Отец Медоуз переводил Томасу сказанное.
— Таков обычай, — добавил священник, — да и епископ настаивает, чтобы сожжение производилось при стечении народа.
— Обычай? — удивился Томас. — Вы так часто сжигаете девушек, что у вас даже сложился обычай?
Отец Медоуз смущенно замотал головой.
— Отец Рубер сказал, что мы должны казнить еретичку публично, при всем народе.
Томас нахмурился.
— Отец Рубер, — уточнил он, — это тот самый священник, который велел вам сжечь девушку на медленном огне? И объяснил, как правильно сложить костер?
— Он доминиканец, — ответил отец Медоуз, — настоящий. Он сам уличил эту девицу в ереси и обещал, что будет присутствовать.
Священник огляделся по сторонам, словно ожидая увидеть отсутствующего брата Рубера.
— Он, несомненно, пожалеет, что пропустил такое развлечение, — сказал Томас и жестом приказал своим лучникам расступиться.
Они образовали проход, по которому сэр Гийом, облаченный в кольчугу, с обнаженным мечом в руке, вывел приговоренную из замка.
При виде девушки толпа заулюлюкала, но свист, насмешки и оскорбления смолкли, когда стрелки вновь сомкнулись у нее за спиной и подняли свои страшные луки. Робби, в кольчуге и с мечом на боку, протолкался сквозь шеренгу лучников и, не сводя глаз, смотрел на стоящую теперь рядом с Томасом Женевьеву.
— Это и есть та самая девушка? — спросил Томас.
— Да, та самая еретичка, — ответил Лоррет.
Женевьева смотрела на Томаса с недоумением. В последний раз она видела его в монашеском одеянии, нынче же он мало походил на священника, ибо облачился в обержон — прекрасной работы короткую кольчугу, которую он за ночь, пока охранял казематы, чтобы никто не расправился с пленниками, еще и начистил до блеска.
Женевьева уже не была в лохмотьях. Томас послал в ее камеру двух кухонных служанок с водой, одеждой и костяным гребнем, чтобы она могла привести себя в порядок, и отдал ей белое платье, принадлежавшее жене кастеляна. Платье было дорогое, из тонкого, хорошо отбеленного полотна, расшитое по подолу, вороту и рукавам золотой нитью, однако Женевьева держалась в нем так, словно от рождения привыкла носить столь изысканные наряды. Длинные волосы девушка заплела в косу, скрепив прическу желтой лентой. Она стояла рядом с Томасом со связанными спереди руками. Необычайно высокая для женщины, она не опускала голову и смело глядела на столпившихся горожан.
Отец Медоуз не без смущения указал на сложенный костер, словно напоминая, что не стоит попусту тянуть время.
Томас снова взглянул на Женевьеву. Она была одета как невеста — невеста, идущая на смерть, и лучник был поражен ее красотой. Уж не за эту ли красоту так ополчились против нее жители города? Отец Томаса всегда утверждал, что красота вызывает не только любовь, но и ненависть, ибо по самой своей природе она противоречит обыденности и, по сравнению со скукой и грязью повседневной жизни, воспринимается как дерзкий вызов. Красота же Женевьевы, такой высокой, стройной и бледной, казалась неземной. Робби, должно быть, испытывал то же самое, ибо он не отрывал от нее глаз и смотрел с выражением безграничного восхищения.
Галат Лоррет сделал жест в сторону подготовленного для казни костра.
— Хочешь, чтобы народ вернулся к работе, распорядись поторопиться с казнью, — сказал он.
— Так ведь мне отроду не доводилось жечь женщин, — отозвался Томас. — Тут время нужно, чтобы сообразить, что да как делать.
— Нужно обернуть у нее вокруг пояса цепь, которая крепится к столбу, — начал давать пояснения Лоррет. — А кузнец закрепит ее скобой.
Он поманил городского кузнеца, ждавшего распоряжений со скобой и молотком в руках.
— А уголек, чтобы поджечь костер, можно взять из любого очага.
— В Англии, — сказал Томас, — принято, чтобы палач душил жертву под покровом дыма. Это акт милосердия и осуществляется он с помощью тетивы.
Он достал из кожаного кошелька у пояса тетиву.
— У вас тут есть такой же обычай?
— Есть. Но на еретиков он не распространяется, — строго заявил Галат Лоррет.
Томас кивнул, вернул тетиву в кошель и, взяв Женевьеву за руку, подвел к столбу. Робби рванулся было вперед, чтобы вмешаться, но сэр Гийом остановил его. Потом Томас заколебался.
— Должен быть документ, — сказал он Лоррету. — Предписание. Документ, наделяющий светскую власть полномочиями для исполнения приговора, вынесенного церковью.
— Он был послан кастеляну, — сказал Лоррет.
— Ему? — Томас посмотрел на жирный труп. — Вот ведь незадача: этот мошенник никаких документов мне не передал, а я не могу взять да и сжечь девушку без соответствующего предписания.
Лучник растерянно нахмурился, потом повернулся к Робби.
— Может быть, ты поищешь его? Кажется, я видел в холле сундук с пергаментами. Поройся в нем, поищи свиток с тяжелой печатью.
Робби, которому трудно было оторвать взгляд от лица Женевьевы, в первый момент выглядел так, будто хотел возразить, но потом вдруг кивнул и зашагал в замок. Томас отступил на шаг, увлекая за собой девушку.
— Пока мы ждем, — сказал он отцу Медоузу, — может быть, ты напомнишь народу, за что ее хотят сжечь?
Священник, казалось, растерялся от этого предложения, однако он собрался с мыслями и произнес:
— У некоторых людей околела скотина. А еще она прокляла жену одного человека.
На лице Томаса отразилось легкое удивление:
— Скотина и в Англии иногда дохнет. И мне тоже случалось проклинать чьих-то жен. Разве это делает меня еретиком?
— Она предсказывает будущее! — возразил Медоуз. — Она плясала обнаженной в грозу и использовала магию, чтобы обнаружить воду.
— Вот оно что. — Томас выглядел озабоченным. — Воду?
— С помощью прутика! — вмешался Галат Лоррет. — Это дьявольские чары!
Томас, казалось, призадумался. Он бросил взгляд на Женевьеву, которую било мелкой дрожью, потом перевел взгляд на отца Медоуза.
— Скажи мне, отец, — промолвил он, — может быть, я не прав, но я считал, что Моисей ударил по скале посохом своего брата и исторг воду из камня?
Изучать Священное Писание отцу Медоузу доводилось в незапамятные времена, но эта история показалась ему знакомой.
— Я припоминаю кое-что подобное, — признал он.
— Отец! — предостерегающе произнес Галат Лоррет.
— Молчать! — рявкнул Томас на консула и возвысил голос: — «Cumque elevasset Moses manum, — начал он по памяти и как будто ничего не перепутал, — percutiens virga bis silicem egressae sunt aquae largissimae».
Невеликое, казалось бы, преимущество — родиться внебрачным отпрыском священника да провести несколько недель в Оксфорде, но нахватанных знаний, как правило, было достаточно, чтобы переспорить настоящего клирика.
— Ты не перевел мои слова, святой отец, — сказал он священнику. — Давай-ка расскажи народу, как Моисей ударил посохом по скале и оттуда хлынула вода. А потом ответь, в чем грех этой девушки. Ведь если Богу угодно, чтобы воду находили с помощью палки, то что плохого, если она то же самое делала с помощью прутика?
Толпе это не понравилось. Послышались выкрики, и только вид двух лучников, появившихся на крепостной стене над двумя болтающимися трупами, их утихомирил.
— Она прокляла женщину и предсказывала будущее, — поспешно перевел священник возгласы протестующих.
— И что она там увидела, в будущем? — спросил Томас.
— Смерть, — ответил вместо отца Медоуза Лоррет. — Она сказала, что город наполнится трупами и мы будем лежать на улицах непогребенными.
На Томаса эти слова, казалось, произвели впечатление.
— Надо же, страсти какие! А она, часом, не предсказывала, что вы вернетесь под власть своего законного сеньора? Не говорила, что граф Нортгемптон пришлет сюда меня, а?
Последовало молчание, затем Медоуз покачал головой.
— Нет, — сказал он.
— Выходит, — промолвил Томас, — она не слишком-то хорошо прозревала будущее. Значит, дьявол ей не помогал.
— Епископский суд решил иначе, — упорствовал Лоррет, — и не твоего ума дело судить, правильно или нет решение законных властей.
Меч, молниеносно выхваченный Томасом из ножен, для защиты от ржавчины был смазан маслом, и его клинок влажно сверкнул, уткнувшись в отороченное мехом одеяние Галата Лоррета.
— Я и есть законная власть! — заявил Томас, наступая на отшатнувшегося консула. — И тебе стоит об этом помнить. Я никогда не встречал вашего епископа, но если он считает девушку еретичкой из-за того, что где-то сдохла корова, значит, он дурак, а если он выносит ей приговор, потому что она делает то же самое, что Господь повелел сделать Моисею, значит, он богохульник.
Лучник снова сделал выпад мечом, заставив Лоррета торопливо попятиться.
— Какую женщину она прокляла?
— Мою жену, — с негодованием ответил Лоррет.
— Она умерла? — спросил Томас.
— Нет, — признал Лоррет.
— Значит, проклятие не подействовало, — сказал Томас" возвращая меч в ножны.
— Она нищенствующая, — не уступал отец Медоуз.
— А что значит «нищенствующая»? — спросил Томас.
— Еретичка, — беспомощно промямлил священник.
— Ты ведь не знаешь, что это значит, верно? — сказал Томас. — Для тебя это просто слово, и за это одно слово ты готов ее сжечь?
Он вытащил поясной нож, но тут, словно вспомнив о чем-то, снова повернулся к консулу.
— Я полагаю, ты собираешься послать донесение графу Бера?
Лоррет попытался изобразить удивление, словно ни о чем подобном и не помышлял.
— Не держи меня за глупца, — сказал Томас. — Ты, поди, уже состряпал ему послание. Так вот, напиши вашему графу и вашему епископу, сообщи им, что я захватил Кастийон-д'Арбизон, и сообщи им также...
Томас помолчал. Всю ночь он терзался сомнениями и горячо молился, ибо очень старался быть добрым христианином, но сердце упорно твердило ему, что девушка не должна сгореть. И тот же внутренний голос подсказывал, что его искушает жалость, и золотистые волосы, и блестящие глазки, и он терзался еще пуще, но в конце своих молитв он понял, что не может послать Женевьеву на костер. Так что теперь лучник разрезал веревку, стягивавшую ее руки, а когда в толпе послышались протестующие возгласы, возвысил голос:
— Скажи вашему епископу, что я освободил эту еретичку.
Он сунул нож обратно в ножны, правой рукой обнял худенькие плечи Женевьевы и снова обернулся к толпе.
— Скажи вашему епископу, что она находится под защитой графа Нортгемптона. И если ваш епископ захочет узнать, кто это сделал, назови ему то же самое имя, которое ты сообщишь графу де Бера. Томас из Хуктона.
— Уктона, — повторил Лоррет, с заминкой произнося непривычное слово.
— Хуктон, — поправил его Томас, — и скажи ему, что милостью Господней Томас из Хуктона является правителем Кастийон-д'Арбизона.
— Ты? Будешь здесь править? — возмущенно спросил Лоррет.
— Буду, — подтвердил Томас. — И как ты сам только что убедился, я принял на себя власть распоряжаться жизнью и смертью. В том числе и твоей, Лоррет.
С этими словами он повернулся и увел Женевьеву во внутренний двор. Ворота со скрежетом затворились.
Кастийон-д'Арбизон, за неимением другого развлечения, вернулся к повседневным трудам.