Робби проскользнул мимо Томаса, двигаясь вдоль стены под пропускавшими косые лунные лучи бойницами, поднялся на помост. Томас наложил на черный лук стрелу, взялся за тетиву и, ощущая упругую мощь тисового лука, оттянул ее к уху. Робби покосился на него и, увидев, что он готов, сделал выпад мечом, чтобы отбросить в сторону вытертый гобелен.
Однако не успел он коснуться гобелена, как эта завеса было сметена выскочившим из алькова могучим гигантом. Он с таким ревом и так внезапно налетел на шотландца, что захватил его врасплох. Не успел Робби как следует замахнуться мечом, как верзила уже набросился на него с кулаками. Но тут прозвенела тетива могучего лука.
Стрела, которая могла сразить рыцаря в доспехах с двухсот шагов, пробила нападавшему грудную клетку и швырнула его на пол вместе с Робби. Шотландец оставался наполовину придавленным тяжелым телом, его меч выпал, стукнувшись о толстые доски пола. Из алькова раздался женский визг. Томас решил, что раненый человек был кастеляном, командиром гарнизона, но едва он подумал, что хорошо бы тот еще немного пожил, чтобы задать ему несколько вопросов, как Робби, не знавший, что его противник уже пронзен стрелой, выхватил кинжал и несколько раз воткнул в его жирную шею. Темная, липкая кровь разливалась по половицам. Толстяк давно умер, а Робби продолжал наносить удар за ударом. Женщина продолжала кричать.
— Заткни ее! — велел Томас Джейку и подошел, чтобы стащить тяжелое тело с шотландца.
Длинная ночная рубашка мужчины была теперь красной. Джейк отвесил женщине оплеуху, после чего наконец-то воцарилась тишина.
Солдат в замке больше не было. С десяток спящих слуг нашлось в кухнях и кладовках, но они не доставили много хлопот. Их отвели в казематы, после чего Томас поднялся на самую вершину главной башни, откуда открывался вид на крыши домов ничего не подозревающих жителей Кастийон-д'Арбизона, и помахал пылающим факелом. Сделав три взмаха, он бросил факел в кусты у подножия крутого склона, на котором стояли замок и город, и направился к западной стороне крепостной стены, где положил на парапет дюжину стрел. Здесь к нему присоединился Джейк.
— Сэм с сэром Робби остались у ворот, — сказал лучник.
Вообще-то Робби не был посвящен в рыцари, но он был знатного рода, и люди Томаса величали молодого Дугласа «сэром». Лучникам шотландец нравился, как и самому Томасу, поэтому-то он ослушался своего лорда и взял шотландца с собой.
Джейк положил на парапет и свои стрелы.
— Легко у нас вышло, а?
— Мы их захватили врасплох, — сказал Томас.
На самом деле это было не так: город был предупрежден о появлении в окрестностях английского отряда, но горожане почему-то понадеялись, что англичане к ним не заявятся. Горожане уже давно жили в мирных условиях и уверовали, что так будет всегда. Им казалось, что стены и стража нужны им только для защиты от наводнявших окрестности разбойничьих шаек, а не от англичан. Против разбойников высокие стены и сонные часовые служили достаточной защитой, но не оградили их от настоящих воинов.
— Как ты перебрался через реку? — спросил он Джейка.
— У запруды, — коротко ответил Джейк.
В сумерках они провели разведку окрестностей, и Томас понял, что мельничная запруда — самое легкое место для переправы через глубокую и быструю реку.
— А мельник?
— Перепугался, — сказал Джейк, — и вел себя тихо.
Томас услышал треск ломающихся прутьев, шарканье ног и глухой звук, с которым встала на место прислоненная в углу между городской стеной и замком лестница. Он свесился с внутреннего парапета и крикнул вниз:
— Эй, Робби, можешь открыть ворота!
Наложив стрелу на тетиву, Томас устремил взгляд на длинный отрезок освещенной лунным светом стены.
Внизу вереница людей взбиралась по лестнице, подтягивая оружие и мешки. Перебросив поклажу через парапет, они следом перелезали сами. Дверца в створке ворот, где теперь караулили Робби с Сэмом, отворилась скоро, колонна воинов, позвякивая кольчугами, потянулась от городской стены к замковым воротам. В замок Кастийон-д'Арбизона вступал новый гарнизон.
На дальнем конце стены показался часовой. Неторопливо шагая к замку, он вдруг заслышал звук мечей, луков и поклажи, глухо ударявшейся о камень. Он замешкался, не зная, подойти ли поближе и посмотреть, что происходит, или бежать скорей за подмогой. Пока бедняга колебался, Томас и Джейк выпустили стрелы.
На часовом была толстая кожаная куртка, неплохо защищавшая от дубинки пьяного буяна, но обе стрелы насквозь прошили и кожу, и подкладку, и грудь, так что два наконечника вышли из спины. Стражника отбросило назад: древко со стуком выпало из его руки, а сам он упал и, дернувшись несколько раз в лунном свете, испустил дух.
— Что будем делать теперь? — спросил Джейк.
— Соберем подати, — сказал Томас, — и начнем рыскать по окрестностям и шуметь.
— До каких пор?
— Пока кто-нибудь не явится нас убивать, — сказал Томас, думая о своем кузене.
— И тогда мы сами его убьем?
Джейк, хоть и был косоглазым, на жизнь смотрел очень прямолинейно.
— С Божьей помощью, — отозвался облаченный в монашеское одеяние Томас и осенил себя крестом.
Последние из людей Томаса взобрались на стену и втащили за собой лестницу. С полдюжины человек осталось в миле от города, за рекой, спрятавшись в лесу, они стерегли лошадей, но основная часть отряда Томаса находилась теперь внутри замка, ворота которого снова были на запоре. Мертвый часовой лежал на стене, и из его груди торчали две длинные стрелы с гусиным оперением. Никто из жителей нападения не заметил, весь Кастийон-д'Арбизон, от мала до велика, либо спал, либо предавался пьянству.
И тут поднялся крик.
* * *
Томас не ожидал, что нищенствующая еретичка, которую должны были сжечь поутру, окажется в темнице замка. Он думал, что в городе должна быть своя тюрьма, но, очевидно, узница была передана под охрану гарнизона и теперь поносила и кляла своих недавних тюремщиков, заточенных в соседних казематах. Ее крики встревожили лучников и ратников, которые забрались на стену Кастийон-д'Арбизона и захватили замок. Толстая жена тюремщика, немного говорившая по-французски, сейчас призывала англичан, чтобы те пришли и прикончили девку.
— Она проклятая еретичка, которая снюхалась с дьяволом! — орала толстуха.
Сэр Гийом д'Эвек одобрительно отнесся к ее предложению.
— Выведи ее во двор, — сказал он Томасу, — и я отрублю ее чертову башку.
— Она должна сгореть, — сказал Томас. — Таков приговор церкви..
— И кто же ее сожжет?
Томас пожал плечами.
— Городские власти? Может быть, мы? Я не знаю.
— Ну раз ты не хочешь, чтобы я убил ее сейчас, так хотя бы заткни ее проклятую пасть, — сказал сэр Гийом.
Он вытащил нож и протянул Томасу.
— Отрежь ей язык.
Томас не посмотрел на клинок. Он еще не успел снять монашеское облачение, поэтому подобрал полы длинной сутаны, чтобы спуститься к темницам, где девушка кричала по-французски пленникам в других камерах, что все они умрут и что дьявол будет отплясывать на их костях под музыку, наигрываемую чертями. Он зажег от догоравшего факела светильник с фитилем из ситника, подошел к камере нищенствующей и поднял два засова.
При звуке отодвигавшихся засовов она затихла, а когда массивная дверь отворилась, отпрянула к дальней стене темницы. Джейк последовал за Томасом вниз и, увидев девушку в тусклом свете светильника, издал смешок.
— Хочешь я ее успокою, а?
— Ступай лучше поспи, Джейк, — сказал Томас.
— Не надо, обойдусь, — настаивал Джейк.
— Поспи! — рявкнул Томас, вдруг рассердившись, потому что девушка выглядела такой беззащитной.
Беззащитной она выглядела потому, что была обнаженной. Голая, в чем мать родила, тоненькая, как стрелка, мертвенно-бледная, искусанная блохами, с грязными слипшимися волосами, с распахнутыми глазами, похожая на дикого зверька. Она сидела на вонючей соломе, обхватив руками прижатые к груди коленки, чтобы скрыть свою наготу. Набрав в грудь побольше воздуха, словно собирая последние остатки храбрости, она заговорила по-французски осипшим, сорванным голосом:
— Ты англичанин.
— Я англичанин, — подтвердил Томас.
— Но английский поп ничем не лучше любого другого, — бросила она горько.
— Возможно, — согласился Томас. Он поставил светильник на пол и сел рядом с открытой дверью, поскольку в камере стояла жуткая вонь. — Я только хочу, чтобы ты перестала орать и будоражить людей.
Она возвела глаза к потолку.
— Нынче утром меня сожгут, — промолвила она. — Так неужели ты думаешь, я пожалею, что помешала каким-то дуракам выспаться?
— Подумала бы лучше о своей душе, — посоветовал Томас. Но эти благочестивые слова не произвели на еретичку ни малейшего впечатления. Тростниковый фитиль горел плохо, слабый огонек еле просвечивал сквозь роговой колпак мутно-желтым светом.
— С чего это они забрали у тебя одежду? — спросил он.
— Потому что я оторвала от платья полоску и пыталась задушить тюремщика.
Голос ее был спокойным, но взгляд, брошенный на Томаса, был дерзким и вызывающим, как будто она заранее ожидала осуждающих слов.
Лучник с трудом удержался от улыбки, представив себе, как эта хрупкая девушка бросается на толстенного тюремщика, но он не показал виду, а продолжал свои расспросы:
— Как тебя звать?
— Никак! — ответила она. — Меня объявили еретичкой и отняли имя. Меня отлучили от христианского мира, я уже одной ногой на том свете.
Неожиданно девушка умолкла и отвела от него негодующий взгляд. Томас проследил за ним и увидел остановившегося на пороге Робби. Шотландец во все глаза глядел на нищенствующую с выражением восторга и почти священного трепета. Томас невольно присмотрелся к девушке и только тут разглядел, что под слоем грязи и налипшей соломенной трухи скрывается настоящая красавица. Белокурые волосы ее отливали золотом, не тронутое оспой лицо было гладким, без единой рябинки. Выражение его было смелое. У нее был высокий чистый лоб, пухлые губы и высокие скулы. Необыкновенное лицо! Шотландец разглядывал ее с таким нескрываемым интересом, что девушка, смущенная этим вниманием, еще выше подтянула колени к груди.
— Уйди отсюда, Робби, — сказал Томас.
Он понял, что шотландец влюбился. Робби смотрел на девушку такими голодными глазами, что по его лицу было видно: любовь сразила его наповал, как удар копья.
Он наморщил лоб, словно никак не мог понять, чего от него хочет Томас.
— Я хотел спросить тебя, — начал он, но осекся и умолк.
— О чем?
— Помнишь, тогда в Кале, — сказал Робби, — граф велел тебе не брать меня с собой, да?
Томас удивился, что Робби именно сейчас решил об этом спросить, но рассудил, что тот вправе рассчитывать на ответ: — Откуда ты узнал?
— Мне сказал тот священник, Бэкингем.
Томас удивился, как вообще у Робби могла завязаться беседа с английским священником, но сразу понял, что сейчас его друг только хочет отвлечь его разговорами, чтобы подольше побыть рядом с девушкой, в которую так безнадежно влюбился.
— Робби, — сказал он, — завтра утром ее сожгут на костре.
— Не обязательно, — тревожно вскинулся шотландец.
— Ради бога, Робби, — простонал Томас. — Ее осудила церковь!
— Чего же ты тут торчишь?
— Потому что я здесь командую. Кто-то же должен был ее утихомирить.
— Это и я могу, — улыбнулся Робби и, не получив ответа, насупился. — Ну так почему же ты решил взять меня в Гасконь?
— Потому что ты друг.
— Бэкингем сказал, что я могу украсть Грааль, — сказал Робби. — Украду и увезу в Шотландию.
— Сперва его еще надо найти, — буркнул Томас.
Но Робби уже не слушал. Он так и пожирал взглядом девушку, которая съежилась в углу.
— Робби, — решительно сказал Томас, — поутру она отправится на костер.
— Раз так, то тем более кому какое дело, что с ней случится сегодня ночью, — упрямо ответил шотландец.
Томас с усилием подавил готовую вспыхнуть злость.
— Оставь нас, Робби, — сказал он.
— И что это тебя в ней так забрало за живое? — осведомился Робби. — Душа или все-таки плоть?
— Да иди ты наконец! — рявкнул Томас так сердито, что Робби вздрогнул от неожиданности, бросил на него враждебный взгляд, но, не выдержав, заморгал глазами и удалился.
Из разговора, который шел по-английски, девушка не поняла ни слова, но вожделение на лице Робби от нее не укрылось, и, когда он ушел, она обернулась к Томасу.
— Сам решил мной попользоваться, святоша?
Словно не заметив издевки, Томас спросил:
— Откуда ты родом?
Она помолчала, как бы взвешивая, отвечать ему или нет, затем, пожав плечами, сказала:
— Из Пикардии.
— Это на севере, далеко отсюда, — заметил Томас. — И каким ветром девушку из Пикардии занесло в Гасконь?
И снова она помедлила, а Томас подумал, что ей, наверное, лет пятнадцать-шестнадцать, по годам — давно пора замуж. А еще он приметил одну особенность ее глаз: казалось, будто они видят человека насквозь, проникая до самых темных глубин души.
— Мой отец был странствующим жонглером, — пояснила наконец узница. — Показывал фокусы, глотал огонь.
— Я встречал таких, как он, — сказал Томас.
— Мы ходили куда хотели, из города в город, и зарабатывали деньги на ярмарках. Мой отец забавлял и потешал людей, а я собирала монеты.
— А твоя мать?
— Умерла. — Она произнесла это так беззаботно, что сразу становилось понятно: свою мать она совсем не помнит. — Потом, полгода назад, здесь умер и мой отец. А я осталась тут.
— Почему ты осталась?
Она глянула на него насмешливо, всем своим видом показывая, что ответ настолько очевиден, что не требует никаких объяснений, но потом, решив, наверное, что монах мало что смыслит в обычной человеческой жизни, все-таки сказала:
— Неужели ты не знаешь, как опасны дороги? Там вовсю хозяйничают коредоры.
— Коредоры?
— Разбойники, — пояснила она. — Местные жители называют их коредорами. Кроме них полно еще и рутьеров, которые ничем не лучше.
Рутьерами называли шайки солдат из расформированных отрядов, скитавшиеся от замка к замку в поисках сеньора, который нанял бы их на службу. Вечно голодные рутьеры кормились тем, что силой отбирали у мирных жителей. Иногда такие шайки захватывали целые города, вымогая выкуп. Ну а беззащитную, путешествующую без покровителя и защитника девушку и рутьеры и коредоры рассматривали как подарок, посланный дьяволом им на забаву.
— Ты могла бы странствовать в компании других путников, — указал Томас.
— Так мы и делали, но тогда со мной был отец и за меня было кому заступиться. А в одиночку... — Она пожала плечами. — Короче говоря, я осталась здесь. Работала на кухне, стряпала.
— И потчевала народ ересью?
— Вас, церковников, хлебом не корми, подавай только ересь! — с горечью промолвила девушка. — Не будь ереси, кого бы вы стали жечь?
— Какое имя носила ты до того, как тебя осудили?
— Женевьева.
— Тебя назвали в честь святой Женевьевы?
— Наверное!
— Эта святая известна тем, — промолвил Томас, — что, когда она молилась, дьявол все время задувал ее свечи.
— Уж больно вы, монахи, горазды сказки сказывать! — насмешливо промолвила Женевьева. — Да сам-то ты веришь в это? В то, что дьявол заходил в церковь и задувал свечи?
— Отчего ж не верить?
— Коли он дьявол, так что же он ее не убил, а? Убил бы — и вся недолга? А он, видишь, только озорничал, как мальчишка. Подумаешь, свечи гасить — экое великое дело!
Я слышал, что ты нищенствующая, — сказал Томас, оставив ее презрительные слова без ответа.
— Встречала я нищенствующих, — призналась девушка. — Мне они нравятся.
— Дьявольское отродье — вот они кто! — возмутился Томас.
— Ты-то видел хоть одного? — спросила девушка.
Томас и впрямь никогда сам не сталкивался с нищенствующими и знал о них лишь понаслышке. Его смущение не укрылось от девушки.
— Если их ересь — вера в то, что Господь все создал для всех людей и хочет, чтобы всем всего было поровну, то да, я тоже такое чудовище! Однако ни к какой их общине никогда не принадлежала.