Мы знали обо всем этом, когда прибыли в конце осени сюда, на север Саскачевана. Или по крайней мере знали, в чем следует сомневаться. И мы должны были прожить зиму вместе с переселенными бобрами, объявленными „нежелательными“…
Один из „заблудившихся с каскада“ — окоченевший, несчастный, без дома на зиму.
Фостер и Касси
Они делят с нами наш дом — трап для выхода — лоси — заблудившиеся с каскада — построить хижину — трагедия — созидательная эволюция
В Канаде, следуя твердому распоряжению властей, бобров, уличенных в преступном действии по отношению к человеку, назамедлительно переселяют далеко от места „преступления“ (ох уж этот словарь!), на север. Так как в наше время цивилизация продвигается и в этом направлении, бобры оказались в положении краснокожих в прошлом веке: их содержат во все более и более ограниченных резервациях.
Когда Филипп и его группа в самом начале нашей операции на берегу озера „Обглоданного“ присутствовали при поимке и переселении бобров, ими был записан следующий печальный диалог:
„Филипп: Этих бобров, что вы достаете из ловушки, вы увезете за двести километров отсюда, не так ли?
Траппер из Управления естественных ресурсов: Верно. На Великом Севере они не затопят нам дорог, сооружая запруды где попало.
Филипп: Тому, кого вы только что поймали, ему ведь год, как мне кажется?
Траппер: Да, год ему исполнился в июле.
Филипп: Как вы думаете, у него есть семья?
Траппер: Возможно, но, может быть, их всего двое.
Филипп: Не знаете ли вы, это самец или самка?
Траппер: Трудно сказать.
Филипп: Не думаете ли вы, что его уже поздно переселять?
Траппер: Трудно сказать.
Филипп: Будет ли у него время построить или хотя бы найти жилье до зимы? Сможет ли он запасти достаточно еды, чтобы пережить трудное время года? Не приговариваете ли вы его, попросту говоря, к смерти, переселяя отсюда?
Траппер: Трудно сказать“.
Они делят с нами наш дом
Собираясь прожить зиму с бобрами, Филипп для очистки совести обратился к официальным службам, с тем чтобы ему разрешили взять двух „приговоренных к переселению“. Разрешение было получено с легкостью. Он выбрал животное, которое только что поймали на его глазах; другим оказался зверь, отловленный несколькими минутами позже в той же самой бреши в плотине. Осень уже надвигалась, и для этой пары животных зима могла оказаться, увы, роковой. Они уже не смогли бы построить себе хатку и запастись припасами на зиму до первых холодов. Сегодня на озере Фостер начал идти снег. Все затихло. Оголенные деревья стали белыми.
Внутри нашей хижины тепло. И два бобра, привезенные Филиппом, делят с нами наш дом.
Меньший из них, свернувшийся в клубочек в углу клетки, — мы тут же распознали в нем самку, — глубоко травмирован своим пленением. Мы назовем ее Касси. Ее „моральное“ состояние — шок, который она перенесла, — заставляет нас думать, что многие ее соплеменники, пойманные и перевезенные в еще худших условиях, попадают в свое новое окружение полностью обезоруженными, лишенными реакций. Непреодолимое препятствие. Тот из двух наших нахлебников, что побольше, самец, которого мы окрестили Фостер, по имени соседнего озера, кажется, лучше противится „морально“ и физически стрессу, вызванному лишением свободы. Он менее сжался, менее вдавился в клетку, чем его напарница. Но самое меньшее, что можно сказать, — держится он крайне недоверчиво.
Нас убеждали, что наилучший способ завоевать дружбу диких бобров состоит в том, чтобы угостить их яблоками — фруктами, которые они обожают. Мы без промедления приступаем к делу. Касси, дрожащая еще больше, даже не замечает нашего широкого жеста. Фостер, более смелый, все же не рискует взять из рук. Но он не отказывается захватить куски фруктов, которые мы небрежно роняем у входа, и сгрызть их с жадным удовлетворением, что приводит в восхищение всю группу с „Калипсо“.
Наши новые напарники не умрут от голода зимой: даже застенчивая самка соблазнилась запахом фруктов. Но, чтобы выжить, животные должны непременно остаться с нами: предоставленные сами себе в пургу и мороз, они погибнут через несколько дней.
Одно дело — остаться в живых. Другое — как мы будем общаться. Захотят ли наши двое компаньонов вступить с нами в контакт? Выразят ли они знаки дружбы (или по крайней мере терпимости и взаимного уважения) по отношению к людям? Не будет ли слишком требовать от этих животных примириться со своими единственными настоящими недругами?
В то же время, если мы очень уж преуспеем, если мы приручим Фостера и Касси, останутся ли они к будущей весне, когда их отпустят на природу, „настоящими“ бобрами, способными жить самостоятельно? Никоим образом мне не хотелось бы, чтобы эта очаровательная пара (в настоящее время очень обескураженная своим положением, правда, в разной степени) превратилась за зиму в двух призраков грызунов. Я бы жаждал этого, если бы мы делали из них „отщепенцев“ (в полном смысле слова „заблудший“, „сошедший с ума“), потерявших свои защитные реакции и естественные способности, полностью зависящих от человека в пищевом отношении и развращенных своим окружением. К несчастью, к этой категории животных принадлежат звери, которые живут в зоологических садах, даже организованных наилучшим образом.
Касси и Фостер, после того как вы проживете в нашей хижине долгие зимние месяцы, забудете ли вы охотно человека, вернетесь ли вы, веселые, в озера и реки, чтобы выстроить себе там свой собственный дом?
Вот тщетность человеческих вопросов: Касси пофыркивает на свою подстилку, пока я себя допрашиваю, а Фостер добросовестным образом скоблит свою голову; что происходит в ней — вот что мне хотелось бы знать.
Трап для выхода
Сейчас на бесконечных просторах северного Саскачевана безраздельно царит зима. Снег падает, не переставая, на лес и озеро. Все звуки замирают под плотным белым покрывалом. Оголенные деревья, горы вдали, озеро, покрытое полуторафутовым льдом, — все исчезло под снегом.
Фостер и Касси спят в безопасности человеческого жилья, в то время как наш друг Франсуа Дорадо делает специальный трап, для того чтобы бобры могли выходить из дома по своим делам. Это наклонная доска, ведущая через отверстие в полу дома к ограниченному решеткой пространству вне его.
Поручая это дело Дорадо, я надеялся, что бобры быстро освоят выход, предназначенный специально для них… Так, навещая (по крайней мере время от времени) наружное пространство, они сохранят контакт с внешним миром — со своей естественной средой. Это позволит им не столь быстро потерять свою „дикую душу“. Кроме того, этот трап будет постоянной компенсацией за присутствие человека, которое они вынуждены будут терпеть всю зиму.
Бобры обожают яблоки.
В доме Фостер занимается хозяйством.
И вот момент настал: установка трапа и наружной загородки закончена, мы открываем двум бобрам дверь клетки.
Как всегда, когда человек организует подобные мероприятия с животными и ждет от них наилучших результатов (все объективы нацелены на „актеров“), ничего существенного не происходит. Это уже после, в ходе приведения материала в порядок, мы придумаем, что нерешительные звезды на мгновенье предоставили свободный ход своему изобретательному гению.
Касси, все еще в шоке, не шевелится, сжавшись в комочек в углу своей тюрьмы, — покинуть которую она, однако, не решается. Эта реакция наблюдается у всех пойманных диких животных; они превращают клетку в свой собственный клочок территории, символический кусочек гнезда или логова.
Фостер, молодой самец, первым соглашается выбраться на середину нашей центральной комнаты. Но для этого ему потребовалось предварительное (и очень тщательное, предмет за предметом) обследование этого неизвестного ему мира. Он принялся шнырять повсюду. Затем он сел на свой хвост (приняв при этом невероятно грациозную позу), как будто для того, чтобы получше разглядеть то, что его окружает, и в этот момент у него был такой вид, словно он позволяет Филиппу снимать себя.
Приободрившись, он, разумеется, все же обнаружил в конце концов отверстие в полу. Он громко фыркает, он делает круг, обходя отверстие, кажется, что он колеблется: все члены экипажа затаили дыхание… Но нет! вместо того, чтобы попытаться выбраться на природу — навстречу потоку свежего воздуха, который щекочет ему ноздри, — он предпочитает вернуться к тому, что стало для него сейчас более обыденным, более успокаивающим (хоть на мгновенье): в свою золотую клетку, где Касси чахнет у себя в углу.
Зима бесконечно растягивает наши дни. Скука сгущается в нашем маленьком коллективе, несмотря на всеобщие усилия побороть ее. Бесконечные, снежные бури, не дающие высунуть нос наружу, давят на нас все более и более. Малейшее прояснение воспринимается как благодать: каждый тотчас же находит снаружи тысячу неотложных дел — предлог для того, чтобы выйти подышать воздухом.
Малейшее событие — уже праздник. Эта монотонность нашего бытия внезапно ломается, когда однажды самолетом с провизией к нам привозят в подарок от индейского траппера серенькую кошечку по имени Спанки.
Взаимоотношения этого миниатюрного представителя кошачьих и наших двух семейных грызунов развлекали нас, как мы и предположить не могли.
Очень быстро Фостер — основной владелец здешних мест — расценил кошку как самозванку. Она явно нарушала территорию, которую он пометил как свою: это вся хижина. У Спанки, со своей стороны, такой вид, словно она делает авансы бобру (о, весьма осторожные). Но представьте себе этот „разговор“ (положением тела, движением ушей, вздыбливанием шерсти, плевками и т. п.) между двумя животными, которые принадлежат к различным видам и, весьма вероятно, ни разу в жизни не видели своего теперешнего „собеседника“. Фостер делает вид, что презирает приглашения Спанки, — и он бунтует, когда фамильярность кошки переходит границы. Она, со своей стороны, как будто вовсе не обеспокоена тем фактом, что зубы ее визави способны перекусить одним ударом толстую ветку березы…
По истечении времени стало ясно, что если нас Фостер и Касси терпят, то все попытки кошки к сближению они тщательно отметают. Самец, когда он принимается за свой туалет (а это церемония, которая требует массы времени), не сводит глаз со Спанки. Касси, которая осмелилась наконец выйти из своей клетки и сделать несколько осторожных шагов по комнате, боится кошки еще больше прежнего: как только Спанки делает вид, что сейчас побежит или прыгнет, бобриха торопливо скрывается в своем любимом убежище. И к тому же то, чего мы не могли добиться никакими усилиями сами — убедить Фостера воспользоваться трапом, — Спанки подала нам просто на блюдечке с голубой каемочкой. Как-то утром, после целой серии прыжков и наскоков на мебель, кошке удалось довести бобра до крайности. Опьянев от гнева и желая только лишь одного — спокойствия, — Фостер решительно направился к отверстию в полу и по наклонной плоскости спустился до уровня земли.
Тотчас же весь экипаж устремился наружу — камеры лихорадочно зажаты в руках…
Для бобра свежий воздух — а также и свобода — полны непреодолимых запахов. Фостер, как я думаю, в этот миг изменил бы нашей компании без всяких угрызений совести. Но, сделав круг около решетки, он быстро заметил, что на самом деле попал в новую клетку. Холод пробрал его до костей. Хижина и корм, получаемый от человека, — это его единственные ресурсы. И он вдруг взбирается на доску, которая выводит его наверх, к нам, то есть к нему, в дом. За всю зиму он ни разу больше не выйдет наружу. Начиная с этого момента мы затыкаем дыру каждую ночь (то сапогами, то чем придется), чтобы самим не замерзнуть от холода.
Лоси
Нам хорошо в тепле нашего дома, а снаружи буря как с цепи сорвалась: у себя в доме мы чувствуем себя в безопасности, и это сообщает всем членам нашего экипажа безграничное удовольствие. И я не могу не испытывать уверенность в том, что дикие бобры в своих хатках зимой пребывают в том же „расположении духа“. И вдруг я ощущаю себя очень близким тысячам окрестных бобров, которые, как и я сам, терпеливо ждут в своих деревянных убежищах, когда пурга и холод прекратятся.
Я обсуждаю с Филиппом проект воздушной разведки, которую мы проведем, как только погода нам это позволит. Сейчас же об этом нечего и думать: генеральша-зима на Великом Севере атакует нас всеми своими армиями. Трубы для подачи воды в дом замерзли, несмотря на наши усилия их заизолировать.
Чувство порядка у бобров не противоречит таковому у человека.
Фостер, Касси и кошка Спанки: взаимное недовольство и раздел территории.
Ныряльщикам с „Калипсо“ пришлось вооружиться лопатами и заступами и продолбить прорубь во все утолщающемся льду озера Фостер. Пока не наступит оттепель, мы будем брать воду для своих хозяйственных нужд из проруби.
Как следствие этой ситуации (и весьма немаловажное) — наши W. C. должны быть вынесены… на вольный воздух, в „вигвам“, в снег. «Я знаю, — говорит Франсуа Шарле, — что нет ничего героического в том, чтобы по обледеневшей дорожке добежать раз сорок до „вигвама“, но повернуть кран, чтобы наполнить ванну горячей водой, — это уже слишком». Внутри дома, хотя наш туалет и сведен к „омовению“ тела по частям, все же имеется горячая вода, и это благодаря невероятной изобретательности Ги Жуаса, радиста и главного умельца экспедиции. Этот находчивый человек, зная, что нам наверняка придется отапливаться дровами, заплатил совершенно астрономическую сумму за перевоз мазута гидросамолетом и снабдил нас сногсшибательным аппаратом, сооруженным из отжившей свой век печки, старой чугунной сковородки начала века, двух огромных бидонов и укороченного медного змеевика; мы потеряли на этом четверть „квадрата“, но зато имеем горячую воду в достаточном количестве!
На карту „генерального штаба“ мы нанесли все хатки бобров, которые отметили предыдущей осенью на берегу озера. Обойти их все посреди зимы, изучить их снаружи и пронаблюдать предполагаемые выходы их обитателей — такова новая задача, которую я поставил.
Однако прежде чем мы „откроем“ нашего первого дикого бобра в бесконечности снегов и льдов, которые пришли на смену свободной воде и золотой листве осени, нам доведется познакомиться с лосями.
Проведя долгое время в плену у проклятой капризной погоды, мы наконец поднимаемся в ясный и свежий воздух для первого полета над окрестностями. В красоте бесконечности снега, расчерченного здесь и там серыми стволами деревьев, тесно прижатых друг к другу, в нетронутости каждого звериного следа на расстоянии многих десятков километров есть что-то немного пугающее. Глухое беспокойство заползает в наши сердца — несмотря на поразительную красоту спектакля, разыгрывающегося перед нами. Мы уже хорошо осведомлены, с какой жестокостью холод терзает человека и животных. Здесь выживание — это постоянное пари с природой, выиграть которое можно только при условии эффективной приспособленности — у животных и тщательной подготовки к зиме — у человека.
Под самолетом, среди деревьев, мы замечаем вдруг одинокого лося, который с трудом продвигается по глубокому снегу в поисках пищи, ставшей редчайшей удачей. Это животное, принадлежащее к оленьим, питается листвой и корой, но не упускает случая полакомиться водными растениями: одним словом, после того как облетит листва с деревьев и озера и реки скует лед, до самой весны лосю мало что удается, так сказать, положить на зуб.