Вечером перед нами пролетает ночной хищник — огромная полярная сова, тоже вся белая; перья на краях крыльев, видоизмененные особым образом, придают ее полету абсолютную бесшумность.
Наутро мы мельком замечаем рысь — великолепное кошачье, рыжеватое, с коричневыми пятнами, уши ее на концах увенчаны тонкими черными кисточками.
Мы увидели еще и двух лисиц, пробирающихся в кустах, и россомаху, жестокого хищника, весьма скромных размеров, но устрашающей мощи… А вот медведя мы будем искать напрасно. Может быть, еще слишком рано. Может быть, эти стопоходящие спят еще в своих берлогах, в то время как мы пролетаем над лесом.
Смерть волка
А затем, на шестой или седьмой вылет, вертолет погнал между деревьями волка. Этот хищник в жемчужно-серой шубе, с широким хвостом и узкой головой буквально охвачен паникой от шума винтов. Мы преследуем его всего лишь несколько минут, так как видим, что он буквально вжался в землю, жалкий, побежденный (больше морально, чем физически) этой механической силой, которая превосходит его. Покоренный, задыхаясь, он ожидает своего конца. Мы тут же отлетаем. И Филипп выражает вслух то, о чем я думаю про себя:
«Говорят, что самозванные „спортсмены“ еще охотятся на этого зверя. Поутру они залезают в автомобиль, приезжают в аэропорт, садятся в самолет, затем в вертолет и оттуда, из ружья с оптическим прицелом, убивают одного или двух волков… В тот же вечер вернувшись домой, они демонстрируют восхищенной (!) семье шкуры, пробитые пулями, сопровождая все это рассказами об опасностях, которые они пережили. Опасности! Какие там опасности?»
Бедный волк… Жертва глупых россказней, он исчез с большей части территории Европы и Северной Америки. Его сделали пугалом для малых детей, а он не заслужил этого. Все исследования показывают, что он занимал определенное место в экологических системах, в которых человек истребил его. Сейчас его просто нет! Он не только не пожирает маленьких красных шапочек и бедных поросят, как говорят, но и северные олени (и в Канаде тоже), в истреблении которых его упрекают, достаются ему в очень малом количестве. Большую часть года, кроме самого сурового времени — зимы, он удовлетворяется грызунами — мышами, полевками, лесными мышами — даже насекомыми! Заяц для него — неслыханный праздник, а куропатка — подобна банкету…
Я говорил до сих пор только об интересе к нему с точки зрения экологии. Но его социальная жизнь, его нравы, привычка уединяться в летнее время и сближаться со своими собратьями осенью; его язык (эти „ух! ух!“, которыми он пугает своих волчат); способ его охоты группой в периоды голода; его почти исключительная моногамия; метод воспитания волчат не только одной их матерью, но также и „дядюшкой“ — все это заслуживает изучения и еще раз изучения — и осмысления.
Весенний туман над озером Фостер.
Говорят, что волк и человек в определенный доисторический момент оказались прямыми конкурентами друг друга, так как занимали одну и ту же экологическую нишу и имели один и тот же тип социальной организации. Вот что может объяснить безрассудную и неугасимую ненависть, на которую мы его обрекли. Но сегодня, когда он почти исчез с лица земли, мы, победители, будем ли мы безжалостны к нему?
Запруды
Все бобры в Канаде, как только солнце стало пригревать, вышли из своего затворничества и отправились угощаться молодыми побегами водной растительности.
В сопровождении доктора Кейта Хея я прихожу опять на те каналы колонии бобров, которые мы вместе обследовали прошлой осенью.
Великое обновление природы.
Запруда на месте, построена она основательно. С точки зрения размеров она более чем средняя: метров двадцать длиной при высоте 1,5 метра. Нередко встречаются плотины длиной 100 метров и высотой 2,5 метра, а некоторые достигают даже длины более чем 300 метров при высоте 3 метра! (Бесполезно уточнять, что подобные плотины можно встретить лишь вдали от человеческой цивилизации: какая администрация мостов и дорог, какая служба Вод и Лесов потерпела бы такое?)
Можно напомнить, что, как свои жилища (временные убежища, норы с пучками хвороста, хатки) бобры строят по разным планам, так и плотины они возводят самым разнообразным способом. Наиболее простая, наиболее примитивная — это запруда из грязи, которую животное сооружает через ручеек, нагромождая ил мордой и лапами. Иногда ему хватает одной такой запруды. Чаще же она дополняет более мощное сооружение, перекрывая боковой канал или рукав реки. Некоторые особенно сложные сооружения требуют целой серии подобных дополнительных запруд.
Вторым этапом постройки плотин являются запруды с перекрещенными ветвями: первые ветки втыкаются в ил, последующие более или менее правильно переплетают их. Этот тип постройки возводится на ручьях средней величины. Но когда река, облюбованная бобром, широка и стремительна, тогда строится настоящая плотина — непоколебимая запруда из дерева и земли. Животное удваивает свою активность: оно нуждается в большом количестве мелких стволов и ветвей дерева. В основание бобр укладывает слой ветвей, расположив их по направлению течения и воткнув в грунт. Каждый слой он покрывает камнями, песком, глиной и илом, чтобы придать ему прочность. Сделав таким образом основание, он поднимает свою плотину, прибавляя один за одним слои ветвей и камней, сцементированных илом. Начиная со второго слоя ветви наполовину расположены по течению, а наполовину перпендикулярны ему: получается настоящая плетеная „ткань“, придающая стене заметную плотность. Бобр улучшает свою постройку, покрывая ее изнутри грязью и затыкая комками земли, корнями или мокрыми листьями, чтобы предотвратить просачивание воды, которая может ее подмыть. Все эти материалы он переносит, плотно прижимая к груди передними лапами. Он поднимает плотину, все время расширяя ее основание бесконечными прибавками. И только тогда, когда вода в хатке останавливается на необходимом ему уровне, он прерывает свою работу. Затем весьма тщательно прочищает дно своего бассейна, с тем чтобы увеличить его глубину и избегнуть заиления.
В сооружении гигантских запруд, например 80 или 100 м длиной, участвуют многие поколения животных. Но работоспособность каждого индивидуума просто невероятна: запруда длиной 1,5 метра и высотой 0,8 метра может быть сооружена парой строителей всего за одну ночь. Плотина длиной 15, высотой 1,5 и шириной в основании 2 метра возводится самое большее за три недели.
Бобр переносит без всякого усилия шести-семиметровое дерево при толщине ствола 12–15 сантиметров. Существо весом 20 килограммов тащит с видимой легкостью груз весом 30–35 килограммов на суше и 40–50 килограммов в воде…
Сооружение плотин повсюду происходит с августа по октябрь.
„Весной, — как уточняет мне доктор Хей, — бобры не озабочены ни строительством, ни даже ремонтом своих плотин. В это время всегда много воды от таяния снегов, так что они могут не беспокоиться о том, что вход в их хатку окажется вне воды. Их бассейн всегда полон по самый край, несмотря на бреши, которые ледоход может проделать в плотине. У них на ремонт все лето впереди. Время их не поджимает“.
Бобры „запрограммированы“ на сооружение своих плотин так же, как на строительство жилищ. Во всех этих работах доля разума пренебрежимо мала. Животные переделывают свои запруды без всякой необходимости, лишь в силу чисто инстинктивного импульса. Иногда они сооружают плотины на прудах, уровень которых остается неизменным в течение ряда лет. И они совершают время от времени потрясающие ошибки: разве не зарегистрированы случаи, когда бобры сооружали запруду выше своей хатки?
Лепет новорожденных, сосущих мать
В это утро солнце светит вовсю. Мы предпринимаем генеральный обход бобровых хаток, которые мы отметили прошлой осенью на озере Фостер и вокруг него. Экипаж „Калипсо“, усиленный присутствием доктора Хея, исполнен единодушного энтузиазма, как если бы мы решили навестить друзей после долгой, очень-очень долгой разлуки. Что идет хорошо, а что плохо, какие новости у родителей, не больны ли дети, увеличились ли семьи или, наоборот, чья-либо смерть повергла их в траур, — вот что нам не терпится узнать.
Большинство хаток, которые мы посетили, имеют вид прекрасных преуспевающих домов. Их обитатели запасли пищи вдоволь и благополучно пережили зиму. Ярким днем большие и маленькие бобры прячутся там и сям, отдыхая, — целую ночь напролет они гуляли и паслись на богатых травами прибрежьях, которые подарила им весна.
Время от времени, однако, мы замечаем животное, которое весна заставила изменить ночному образу жизни. Сильный удар хвостом по воде — и оно исчезает, обрызгав нас грязью.
Ги Жуас, наш звукооператор, выдвинул идею прослушать некоторые хатки, введя микрофоны в отверстия для вентиляции, устроенные бобрами.
Подобно человеку, бобр изменяет свое окружение для того, чтобы жить.
Что же там происходит?… Он надевает наушники, и при первой же попытке лицо его расплывается в улыбке. Вместо ответа на вопрос, который я ему задаю, он протягивает мне наушники, я надеваю их и тотчас же разделяю радость Ги: в глубине хатки отчетливо слышатся звуки, производимые всей семьей, — ворчанье взрослых, возня малышей — все, вплоть до причмокивания новорожденных, сосущих мать. Успех нас окрыляет. Мы пойдем „пошпионить“ к хатке, которую усердные бобры заняли прошлой осенью.
Весеннее купание Ги Жуаса и Бернара Делемотта.
Бобр поплывет сейчас к своей хатке вблизи от берега.
Когда мы подплываем туда на зодиаке, нас уже поджидает Бернар Делемотт. Тот энтузиазм, с которым бобры запасали себе провизию на зиму и чинили хатки, заставляет ожидать и тысячи свидетельств их весенней активности: поваленные деревья, кучки свежей надерганной травы, пахучие горки, срезанные ветви и т. д. Однако ничего подобного нет.
Ги Жуас просовывает микрофон в одно из вентиляционных отверстий. Ни звука. Он снимает наушники, и все мы по очереди их надеваем. Но в глубине хатки, там, где должны были бы лепетать новорожденные, царит тишина, ужасающее молчание.
Я говорю, что, по-видимому, дом этот покинут уже довольно давно. Доктор Хей отвечает, что, если бобры оставили его посреди зимы, ни один из них не имел ни малейшего шанса выжить.
Для очистки совести мы решаемся раскрыть хатку сбоку. Бернар и Иван с предосторожностью разбирают часть купола, ветку за веткой, слой цемента за слоем: а вдруг внутри кто-нибудь есть? Может быть, они все же выжили, несмотря ни на что? (В человеческом сердце надежда теплится до последнего.) Волнение, переполняющее нас, много сильнее, чем нетерпение археологов, ожидающих, когда снимут крышку с еще неведомого саркофага.
Сквозь отверстие в хатке мы видим сначала гнездо из обглоданных ветвей, а уже затем замечаем вытянутые тела бобров. Все они мертвы.
Умерли от голода. Они обглодали до древесины внутренние стенки хаты. Здесь самка и два молодых бобра, два годовика — жалкие трупики, страшно исхудалые. У матери почти нет плоти под шкурой: она весит всего лишь 15 килограммов, а должна была бы по норме тянуть на 25–30… Ее тусклая шерсть и маленькие открытые глазки с застывшим в них выражением тоски достаточно говорят за то, что она боролась до конца, чтобы высвободиться из своей ледяной тюрьмы. Причина этой трагедии очевидна — мы обнаружили тоннель, который ведет в воду из центральной жилой камеры.
«Вот это и есть аномалия природы, которая редко, но встречается, — объясняет доктор Хей. — Как правило, бобры превосходно рассчитывают свои постройки: но и им случается ошибаться. Они могут оказаться под тем деревом, которое сами же подсекли, или построить плотину выше своей хатки… Здесь они соорудили свое жилище на скалистом берегу озера. Они плохо рассчитали глубину, до которой вода промерзает зимой. А так как берег здесь скалистый и твердый, то когда вода замерзла, стало совершенно невозможно вырыть новую галерею между их хаткой и запасом пищи. Эта „пищевая постель“, которую они с такой любовью сложили прошлой осенью, оказалась недостижимой для них. Они умерли от голода — ведь бобры не впадают в зимнюю спячку».
День, который начался такой радостью — слышать, как сосут мать новорожденные бобры, — окончился так печально…
Семейный уклад бобров
Однако еще один вопрос возник в ходе этой вылазки: в злосчастной хижине, которую мы исследовали, должен был быть самец. По крайней мере один самец всегда наличествует в хатке бобров.
А этот, куда же он делся? Умер от болезни или погиб по несчастной случайности вне хатки, еще до того, как лед заковал озеро? Или же он оказался в ледяном плену вместе со своей семьей и в одиночку попытался выбраться наружу? И если это ему удалось — для чего ему пришлось прогрызть лед более чем метровой толщины, — то куда же он отправился? И почему самка и малыши не последовали за ним? Слишком много вопросов, на которые нет ответа. Может быть, его просто убил траппер еще в конце прошлой осени?
Именно эти вопросы мы задаем себе, так как знаем, что бобры живут строго обособленными семьями. Профессор Лавров (1938) говорил даже о моногамии у бобров, основываясь на изучении 35 семей этих животных в Воронежском заповеднике. По крайней мере европейские бобры живут верными семьями, сохраняя подле себя новорожденных и годовиков и регулярно выставляя за дверь более взрослых детей.
Что касается американского бобра, его супружеская верность, или, точнее, верность самца, не кажется столь непоколебимой. Молодые, как и в случае с европейским бобром, изгоняются из родного дома в начале второго года жизни, то есть когда они достигают возраста возмужалости. Но главенствующие самцы, как правило, единственной супруге предпочитают гарем из двух или трех самок. Они ведут себя по отношению к такой „расширенной“ семье — отпочкованию от многочисленных побегов, — как настоящие патриархи. Эта полигамия была показана многими исследователями, особенно профессорами Уорреном, Бейли, Грином Диксоном и Линсдалем, проводившими наблюдения в 1920–1921 годах. Хотя при рождении sex ratio вида (соотношение числа самцов и самок) равно 1:1, во взрослом возрасте в популяции животных насчитывается 67–68 % самок и едва 32–33 % самцов. Так как все половозрелые самки должны быть оплодотворены в одно и то же время, получается, что моногамия не может быть законом, по крайней мере в период течки…
Мало что известно о социальных отношениях бобров. Неизвестно, например, какие формы принимают у них территориальные отношения. Но что известно достоверно, так это то, что бобры не знают жалости: никогда не наблюдалось, чтобы „чужой“ бобр был принят в уже сложившуюся группу…
Приближение к хатке на каноэ…
.. и в гидрокостюме.
Фостер и Касси, подбодренные весной.
То, что мы пишем о несоответствии sex ratio у новорожденных и взрослых особей, с этой точки зрения кажется весьма очевидным: определенное число молодых самцов, достигших половой зрелости, гибнет исключительно в ходе борьбы за обладание своей хаткой, своим водоемом, своей родной территорией — и невозможности обрести свое владение до начала зимы. Если господствующие самцы безжалостно поступают со своими собственными отпрысками, вряд ли можно надеяться, что они проявят дружелюбие к своим соплеменникам из „сильной“ половины, если таковые появятся. Территория отвоевывается в ходе настоящей борьбы. Пусть схватки непродолжительны, пусть дело по большей части ограничивается символической дуэлью, — эмоциональный накал бойцов от этого не становится слабее.