Лососи, бобры, каланы - Кусто Жак-Ив 9 стр.


Иван Жаколетто прибыл в наш лагерь в августе, проведя девять дней за рулем грузовика с нашим оборудованием для киносъемок и погружений… и стройматериалами. Между озером „Обглоданным“ и озером Фостер нет никакого другого способа сообщения, кроме гидросамолета: даже намека на дорогу здесь нет. Зимой 200 километров белой пустыни, отделяющей нас от ближайшего города, не одолеть никакому виду транспорта…

Ожидая, пока на „Далекий Север“ прибудет весь экипаж „Калипсо“, я провел долгие часы, снимая фильм о различных этапах постройки бобрами плотины в районе озера „Обглоданного“, я пролистал солидное количество источников по этой теме, столь соблазнительной для натуралистов, перед тем как приехать сюда, но ни у одного из авторов не нашел ясного указания на то, что бобры работают исключительно ночью: для кинооператора это непреодолимое препятствие… Каждое утро я находил все новые и новые поваленные деревья около того места, которое выбрали животные, но когда вечером я приходил с прожектором, чтобы сделать „портрет дровосеков“ за работой, увы… через мгновенье они исчезали. Я сделал, правда, используя всевозможные уловки, подводные съемки грызунов за работой — и одно это уже почти подвиг, настолько они дикие. Однажды на заре, вместе с Франсуа Шарле, я даже добился чуда — приблизился на три метра, притом с подветра, к одному из этих дикарей, занятому перетаскиванием ствола дерева толщиной с его собственное тело (увы, свет был слишком слабый). Но ни разу мне не удалось самому увидеть бобра, валящего березу или осину.

Ввиду полной невозможности снимать (по крайней мере сейчас) бобров за работой мы займемся таким приоритетным делом, как изучение проблемы соседства бобров с человеком. В 10 километрах от озера „Обглоданного“ эти животные совершенно откровенно воспользовались насыпью дороги, чтобы построить свою плотину. Доказательство разума? Может быть, и нет. Но во всяком случае превосходное использование места.

Вода, поднявшись, затопила шоссе уже на десятки сантиметров… Чтобы „решить“ проблему, Управление естественных ресурсов Канады обязало двух индейских трапперов поймать и переселить „неисправимых“ грызунов. Эти люди, привычные к своему делу, на наших глазах взорвали динамитом часть плотины, не для того, чтобы ее уничтожить, а для того, чтобы привлечь обеспокоенных животных к бреши и здесь поймать их в ловушку. Военная хитрость срабатывает, как и было задумано. Бобр буквально бросается в ловушку.

Его помещают на грузовик и в нашем присутствии отпускают на волю за многие десятки километров от родных мест, в реку, которая ничем не напоминает его былое обиталище, — она гораздо быстрее и шумнее, чем та, что была когда-то его царством.

Я не умею распознавать реакций бобров, но даже и на мой взгляд бедное животное было далеко не в восторге от своего принудительного переселения. Явно понуждаемый человеком, бобр долго колебался, прежде чем покинуть свою тюрьму, когда ему открыли дверь. И даже когда он решился нырнуть в быструю воду, кто из нас был уверен в том, что он выживет?»

У нас будет повод поразмышлять об этом погружении в неизвестность, среди зимы, когда холод станет нестерпимым: это случится, когда мы заметим на каскаде, среди льдов, неподалеку от нашей хижины, взрослую пару, оголодавшую, обессиленную, без крова над головой. Не эти ли животные предыдущей осенью, где-то на 200 километров южнее, готовились, ведомые инстинктом, к трудному времени года, укрепляя свою плотину и заготавливая провиант? И, может быть, это они были объявлены „вне закона“ местной службой мостов и дорог? [23]

Моя хижина в Канаде

Чтобы достичь озера Фостер, гидросамолет Филиппа пролетел над царством зелени и вод, которое когда-то было владением бобров.

Сегодня ареал этих грызунов заметно сокращается: настоящая шагреневая кожа. Там, где они были в изобилии еще сто лет назад, нынче часто не находят и их следа — ни плотин, ни хаток. Жребий бобров Канады не столь печален, как в многочисленных районах США или (еще хуже) в Европе. Но он рискует стать таковым. Человеческая деятельность каждодневно сокращает размеры последних девственных земель. На Великом Севере „цивилизация“ наступает на природу со скоростью 50 километров в год. Через поколение, если ничего не предпринять, с дикой природой будет покончено навсегда.

Берега озера Фостер, однако, все еще производят невероятное впечатление дикого края — именно это так сильно поразило когда-то европейских первопроходцев в Америке. Ни дороги, ни жилья, ни дымка: только скалы, деревья и вода. Ах да! еще кое-что — восхитительный маленький пляж белого песка, на который так ласково ложатся мелкие волны озера. Здесь, на границе леса, будет выстроена наша хижина.

За несколько минут до того, как гидросамолет садится на озеро, подняв фонтаны брызг, подсвеченных низким осенним солнцем, Филипп и его товарищи замечают двух лосей на берегу. Эти гигантские кузены оленей и изюбрей, которых в Канаде называют сохатыми, объедаются листвой. Они, видимо, набирают силы для зимы. В самом деле, зимой, в суровый сезон года, они смогут найти только редкую и скудную растительную пищу — кору и лишайники, погребенные под снегом.

Среди излюбленных бобром деревьев — береза.

Приготовился грызть…

Они уже сбросили свои развесистые рога, а новые отрастут у них не раньше будущей весны, как у всех других оленьих. Это были два образца прекрасных статей: лось — весьма массивное жвачное. Мощная грудь, голова, словно вырубленная топором, горбатый загривок и широкие копыта, чтобы при значительном весе не проваливаться глубоко в снег, — таково это животное. Взрослый самец достигает двухметрового роста и весит более 450 килограммов.

Если мы хотим проследить неведомую судьбу бобров на Великом Севере Канады, у нас есть еще достаточно времени, чтобы приготовиться к подобному испытанию. Нешуточное дело — зимовка в этих широтах; не один неосторожный путешественник расстался здесь со своей жизнью.

Резцы бобра обладают редкой мощью

И если в Сен-Мартене все еще наслаждаются изумительно мягким летом, то здесь листья деревьев уже тронуты золотом — это достаточно ясно говорит о том, что время буранов и морозов не за горами.

Члены экспедиции с удовольствием разгружают материалы для строительства лагеря. (Гидросамолет — в самом деле идеальный транспорт в этом краю тысячи озер.) Хижина, в которой наш маленький отряд обретет пристанище на долгие зимние месяцы, должна быть надежной: фундамент будет сделан из собранных заранее и доставленных сюда по воздуху панелей.

Заготовленного за одну ночь едва хватит на семью бобров.

Остальное, естественно, будет из дерева, ибо этого материала здесь в изобилии. Массивные трехдюймовые доски, плотные-плотные! Крыша, все двери и оконные рамы будут двойные, чтобы свести к минимуму потерю тепла.

Ныряльщики с „Калипсо“ стали плотниками по нужде, им помогают в работе индейцы племени кри. Эти прямые потомки первых поселенцев Центрального Севера Канады оказались весьма умелыми работниками. Они производят очень приятное впечатление, но в их повадках, в их постоянной осторожности сквозит тщательно спрятанная горечь. Это смутное сожаление о потерянных девственных землях и старинных туземных обычаях свойственно, как мне кажется, всем покоренным народам, лишенным своих богатств колонизацией белых. Вот люди, которые всегда жили в полной гармонии с природой: а мы не извлекли из этого ни малейшего урока! Они сливались со своей средой, не разрушая ее: а мы еще смеемся над ними и называем их „дикарями“! Можно ли говорить о том, что они действовали „экологически“ бессознательно? Ведь они превосходно сознавали то, что делают, уважая свое окружение. Доказательство тому — их устные традиции, патетические предостережения, которые они обращали первым потокам опустошителей. Последние, очевидно, были туги на ухо.

Сейчас индейцы уйдут: каркас дома уже сооружен, полы настланы, крыша наведена. Полезная площадь составляет около 100 квадратных метров. Тут есть четыре небольшие комнаты, баня (пока в теории) и „квадрат“ — то есть большая центральная комната, которая послужит и приемной в официальных случаях, и столовой, и кухней.

Первым, кто вошел в хижину, была собака индейцев, ирландский сеттер, очень гордый и очень рыжий, как и полагается сеттеру… Что до членов экипажа „Калипсо“, то они бодро черпают из аптечных запасов,

то перевязывая порез на пальце, то ноготь, почерневший от неосторожного удара молотком.

Трясины мастера-землекопа

Когда я в свою очередь выгрузился из гидросамолета, хижина была уже совсем готова. Она оборудована, как корабль, снаряженный для трудного зимнего времени, говорил я себе. Одним словом, „Калипсо снегов“…

«Этот дом, — рассказывает Филипп, — мы сделали его проект сами. Это не бог весть что, но много лучше плота „Медузы“. [24] Я осмелюсь утверждать, после всего, что он не так уж плохо сооружен, потому что даже при 43 °C снаружи мы никогда не страдали от холода».

Я попросил Кейта Хея, непревзойденного специалиста по поведению бобров, присоединиться к нам. Об этом я никогда не буду сожалеть. Он станет нашим старшим советником, нашим Ментором в краю запруд и бобров. Его знания и чуткость сотворят чудо. Обостренное инстинктивное понимание реакций его любимых животных позволит нам провести самые сложные и интересные наблюдения.

Мы сделаем съемки бобра за работой, на свободе: редчайшие фото. И воистину, как уже успел заметить Филипп, это похоже на лотерею, так как это недоверчивое ночное животное соглашается покинуть свой комфортабельный дом (да еще с какими предосторожностями!) только лишь в самом конце дня, когда свет резко уменьшается. Надо знать заранее, какой галереей или каким каналом он воспользуется, какие деревья начнет валить сегодня вечером своими четырьмя резцами, чтобы суметь воспользоваться теми краткими минутами, которые отделяют день от полных сумерек. Без абсолютно точного знания повадок животного удачи не жди.

— Изумительное местечко! — роняет доктор Хей, впервые ставя ногу на наш маленький пляж. — Песок вы тоже привезли с собой? — Разумеется, — отвечает Филипп, — он прибыл самолетом с юга Франции. — Да нет же, — поправляю я, — он из южной Пацифики! Лед сломан. Работа начинается без промедления. Кейт Хей и я идем знакомиться с окрестностями нашей хижины. Мы вымокаем до бедер, проходя через болота, окаймляющие озерцо. Здорово мы в этом преуспели. Едва начав наш путь, мы с трудом, по колено в грязи, переправляемся через широкое болото с окнами, куда мы остерегаемся ступать, и трясинами, подобными зыбучим пескам…

Трясины эти — искусственные. Они возникли не от совместного действия воды, растений и бактерий, разлагающих последние. Это бобры их создали. Они являются одним из способов их самозащиты: даже обезумевший от голода медведь никогда не осмелится сунуться в подобные водяные ловушки.

— Посмотрите-ка! — восклицает вдруг доктор Хей, стоя в воде по бедра. — Ноги у меня попали в один из их каналов. Они выкапывают их во множестве на дне своего бассейна, и эти каналы ведут в различные места их „пастбищ“. Этот идет прямиком до твердой земли, в направлении кустарников, и бьюсь об заклад, что он тянется вон до той купы ив. Некоторые каналы достигают более сотни метров в длину, и по ним легко проплыть на лодке. Таким образом, бобр полностью защищен от хищников от момента, когда он покидает хатку, до того, как он доплывает до своей „столовой“. И наоборот, если угроза возникла в то время, когда он питается, канал за несколько минут приведет его под водой к спасительному убежищу, так что ему не придется выпутываться из травы и барахтаться в грязи. Более того, канал очень удобен для транспортировки заготовленных бобром ветвей, которые он использует для постройки и ремонта своей плотины и хатки. Наконец, канал позволяет создать, недалеко от хатки, запас пищи на зиму. Эта забота о комфорте, это умение бобра оборудовать со вкусом свою территорию восхищает меня не меньше, чем его данные архитектора-конструктора.

Хижина экипажа „Калипсо“ на берегу озера Фостер, зимой.

Мускус

Доктор Хей замолкает, потому что мы замечаем в нескольких метрах от себя что-то похожее на миниатюрный островок всего несколько дюймов в диаметре. Это купол из нагроможденных ветвей, тростника и мокрой травы, немного выступающий из воды.

Это то, что называется „пахучей горкой“. Доктор Хей уточняет, что иногда бобры добавляют сюда еще немного камней или грязи. Но самое главное — бобр роняет на эту кучу несколько капель своего мускуса, или бобровой струи.

Гидросамолет — незаменимое средство связи в этих удаленных ледяных просторах

«Вы почувствуете это на небольшом расстоянии, — говорит Кейт Хей. — Вы легко различите сладковатый запах, являющийся „подписью бобра“».

Я приближаюсь. Я принюхиваюсь в направлении, указанном Хеем. И мое обоняние, обыкновенное атрофированное обоняние Homo sapiens, очень четко доносит до меня это пахучее „послание“ бобра. Если бы я еще умел понять его смысл…

Индейцы племени кри были первыми поселенцами в этом районе.

Пахучие горки, или „кучи-сигналы“ (по-английски sign heaps), возможно, служат бобру для маркировки его территории. Это его „личные границы“, указательные надписи, говорящие соседям: „Внимание! Здесь начинается частное владение!“ Кроме того, может быть, эти пахучие метки имеют большое значение в начале сезона любви, когда самец и самка должны найти друг друга и завязать знакомство.

Большинство диких наземных млекопитающих помечают границы своей территории то мочой, то кучами экскрементов, то несколькими каплями специализированных выделений. В этой области бобр обладает двумя возможностями. С одной стороны, будучи строителем, он не довольствуется тем, что метит травы или камни при случае, — он сам воздвигает рубежи, которые метит. С другой стороны, его специализированные железы производят вещество с устойчивым запахом — предмет вожделений человека в прежние времена.

У бобра много желез разных сортов, открывающихся на поверхности тела. Так, например, в области ануса есть два мешочка, где вырабатывается жирная жидкость, которой животное пользуется, чтобы сделать свой мех непромокаемым.

Паховые железы, где образуется мускус, представлены парными образованиями 8 сантиметров длиной и около 4 сантиметров шириной; по своему происхождению они аналогичны сальным железам, которыми изобилует наша собственная кожа. Там образуется „себум“ — густая маслянистая жидкость, светло-коричневая, когда она свежая, но становящаяся все более и более темной по мере старения и распространяющая тошнотворный запах, в том случае, когда она имеется в значительном количестве. Однако на своей пахучей горке бобр оставляет всего несколько ее капелек: в этой крайней степени разведения бобровая струя имеет сладковатый и приятный для нас запах.

Мускус был повинен в истреблении бобров в многочисленных речных бассейнах. Когда-то о его лечебных свойствах ходили легенды. Вообще все части грызуна были в чести. Толченые бобровые зубы, добавленные в суп, считались средством от множества болезней; эпилептикам рекомендовали спать на шкурах бобров… Что же до бобровой струи, то в нее верили как в действительно чудодейственное лекарство, как в панацею. Она была объявлена основным средством против всех болей в животе, и в особенности колик. Восхвалялось ее действие против спазм, ломоты, апоплексии, эпилепсии и против любых прочих нервных припадков. Ее давали при таких серьезных инфекционных заболеваниях, как плеврит и туберкулез. Утверждали также, что бобровая струя останавливает икоту, улучшает слух и вообще делает жизнь полновеснее.

Назад Дальше