Но – внимание! Это только фон. А на всем этом фоне – цыганочка с выходом – русские на пасхальных каникулах. Бродят, как по лесу, аукают, перекликиваются («Ой, Вань, смотри, какие клоуны!»). Хуже русских только итальянцы, увешанные детьми, фотоаппаратами и приклеенные к мобильным телефонам («Кьяра! Ты знаешь, где мы сейчас? Вот ни за что не угадаешь! В Монте-Карло!»). Официанты-банкиры делают вид, что не понимают ни слова из того, что им не предназначено, вежливо слушают чудовищный французский и обслуживают публику почтительно и виртуозно. Счет тоже получается… виртуозный.
Как ни странно, нет такого размаха, как в Портофино, – там, например, был круглосуточный магазин бриллиантов «Голубая мечта». А здесь все сдержанно и достойно. Солидно и надежно. Обеспеченно и гарантированно.
И больше всего на всем Лазурном Берегу мне запомнился маленький магазинчик в Монте-Карло, сплошь заклеенный газетной хроникой из жизни королевской фамилии, а среди газетных статей – старая фотография принца, проходящего со свитой мимо дверей этого самого магазинчика. И хозяин в дверях стоит и благоговеет.
Мобили Милана
Некоторое время спустя загорелось мне купить какое-нибудь колечко симпатичное с сапфиром – все потому, что мы с Петрухой изучали книжку по минералогии. От теории пришлось переходить к прaктике и демонстрировать разные бабушкины и прабабушкины драгоценности. А вы думали? Кто же нам, родителям, поверит на слово, когда мы говорим что-нибудь вроде того, что на стекле можно писать, как на грифельной доске? Петька порисовал на стеклах, все пощупал, потрогал, поковырял, как и положено будущему ученому, а потом совершенно неожиданно пожаловался за ужином папе: вот, мол, бедная мама, а сапфира-то у нее ни одного и нету. «А что, – сказал добрый папа, – это мысль. Давай мы ей и подарим. А то мы ей не дарим драгоценностей, а она возьмет и убежит от нас. Говорят, женщинам обязательно надо дарить драгоценности, хотя я лично еще не пробовал, может, потому-то я от них убегал, а не они от меня». Оба принялись хрюкать в тарелку, представляя, как они убегают от разновозрастных девчонок, а я сначала подумала, что вот эти люди потом упрекают нас, женщин, в отсутствии логики, а потом решила присмотреться к сапфирам. А ну как не шутили? Надо было на всякий случай прицелиться.
Я честно стала разглядывать все подряд ювелирные витрины. И чем больше я разглядывала, тем больше понимала, что ничего из того, что я видела, даже в сравнение не шло с украшениями, доставшимися мне по наследству от бабушек и прабабушек. Я быстро потеряла и терпение, и интерес, так что не исключаю, что совсем не то или не так смотрела. Но у меня сложилось впечатление, что современные ювелирные изделия даже не пытаются делать красивыми. То есть они красивы ровно настолько, насколько может быть красив, например, бриллиант в полтора карата ну или в пять каратов – шкала ценности очень простая: чем больше, тем красивее. А эстетическая составляющая не то чтобы не имеет значения, а просто отсутствует изначально. Наверное, наши далекие предки так же переживали, когда вместо полновесных золотых и серебряных монет стали выпускать ассигнации, которые и на зуб не проверишь, и о прилавок со звоном не бросишь. Может быть, надо уже готовиться к моменту, когда женские украшения будут совершенно одинаковы по форме, но будут различаться по номиналу? Только цифру номинала придется очень крупно писать.
Так что, выходит, я к итальянским мебельщикам была несправедлива. Главное – чтобы было сразу видно, сколько товар стоит. А искусство, увы, объективных оценок не имеет.
О мальчиках
[2] .На этот случай придуман супружеский секс. Чтобы одному под фонарями не бродить, в незнакомом троллейбусе людям в глаза не заглядывать, да что уж говорить: тут тебе и легитимность, и социальность, и дом, и дерево (это если вдруг кому надо), и соития, разумеется (чтобы никто на сей счет не обманывался, на всякий случай сразу оговорили: называется «супружеский долг», а если кто будет уклоняться, то от головной боли можно ту же но-шпу принять), и все это чтобы сразу заснуть и ни о чем не печалиться. В сущности, остроумно, но… именно в силу широты спектра действия выявлено множество побочных эффектов. А кроме того, может бессонница случиться. Или этот самый долг может приключиться днем. Или вообще не приключиться. Тогда нарушается причинно-следственная связь между коитусом и печалью, и ни фига теория больше не утешает.
У Булгакова хуже, у него грустна вечерняя земля. Вот так поживи на земле и не почувствуй ее грусти. Если только сначала на метро, а потом на 14-й этаж… и то вряд ли… А если присмотреться, то и море к вечеру грустнеет. Вздыхает тихо, качает лодочки, яхты, парусники. Сегодня такой красивый фрегат в Старую Гавань пришел. Встал, паруса, как крылья, сложил, только что голову под крыло не спрятал, и замер… Негры на пирсе сложили свои дольчи, габбаны, версачи и луи виттоны в пакеты, взгромоздились на парапет и сидят, ноги длинные поджали, нахохлились, молчат. Вечер. Китайцы, как муравьи, успевают спрятаться до захода солнца. А негры – нет. Видимо, они легче мимикрируют. Ни тебе полиции, ни тебе гвардии ди финанца, даже ветра и того нет. Красота. Тишина. Фонари, море, яхты. Даже пальмы. Только мамаши сосредоточенно толкают коляски с присмиревшими чадами домой, да разновозрастные парочки так же сосредоточенно пытаются шагать в ногу. Я думаю, что негры по вечерам наблюдают, кто чаще подстраивает свой шаг под другого – тетки или мужики. А потом издают в Нигерии социопсихологические исследования со статистическими выкладками.
Или, может быть, они тоже грустят о своей милой Африке?
Все возвращается, все проходит, и все возвращается снова. И даже если кажется, что это затянувшееся до бесконечности влажное и сумрачное лето («Вот такое, Мариванна, хреновое нынче лето!») спутало нам все карты и сбило нас с привычного круга, и даже если кажется, что все прошлое – прошло, все пережитое – пережито, что все выгоревшие дочерна проплешины коротенькой нашей биографии затянуло свежей травкой-муравкой, по некоторым и незатейливые собственной, домашней выделки стежки анекдотов и баек за жизньпротянулись, и резвится на них в сумерках сивка-бурка и сколько еще можно про кровь-любовь, ведь кровь, королева, давно ушла в землю, и выросла лоза, и пустила побеги, и даже виноград зреет, протяни только руку, и сорвешь, и вкусишь, и… и протягиваешь руку, и привычно нащупываешь ручку окна, и распахиваешь его – а там все то же: гудок парохода, далекие огни, теплые сумерки, вечная тоска.
Urbi et orbi
Веселый ветер трамонтана и демонстрация под красными флагами
Правы, ах как правы были великие романисты, предваряя всякую сцену развернутым описанием природы. Хоть и язвил Бунин, говоря, что длинные описания нужны русскому читателю, чтобы спокойно заснуть, раз уж он книжку берет в руки в постели как снотворное, – но куда же от них денешься, если без этих самых описаний природы некоторые события начисто теряют свой смысл… вечор, ты помнишь, вьюга злилась… и кто из нас тогда не сидел печальный?
Итальянцы климатозависимы более других. Обыкновенный серенький денек повергает их, бедных, в депрессию, а три дождливых дня подряд – это уже просто национальный траур. Солнце, понятно, не воспринимается как редкое и долгожданное счастье – это некая данность, на которую все честные итальянцы имеют право от рождения и очень обижаются, ежели их лишают этой привилегии хотя бы ненадолго. А вот ветер – это вполне персонаж, точнее, несколько персонажей, поскольку в здешних краях ветра дуют разные, и все обладают своим характером и именем. Мой любимый ветер называется трамонтана – это обжигающе холодный, быстрый и резкий ветер с гор, разгоняющий тучи и приносящий холода.