— Это могла быть кобра, — сказал Дэвид.
Мы решили сделать последнюю попытку спасти зверьку жизнь, вспрыснув ему противоядие. Я быстро приготовила все необходимое, и Дэвид ввел виверре внутримышечно довольно большую дозу вакцины, поскольку, чем меньше жертва укуса, тем, естественно, выше концентрация яда.
Примерно через полчаса Шанель пришла в себя, пошевелилась и слабо мяукнула. Я снова взяла ее на руки и возблагодарила бога за то, что зверьку, несомненно, стало немного лучше. Я провела с виверрой большую часть ночи, время от времени стараясь заставить ее выпить хоть немного молока. Хотя у Шанель был еще один приступ, к утру ей стало заметно лучше — она могла даже стоять. Нас весьма ободрили хорошие симптомы, и мы решили, что Шанель уже на пути к полному выздоровлению, но в полдень она неожиданно потеряла сознание и умерла у меня на руках.
Дэвид так и не понял, в чем причина странной болезни Шанель. Мы еще раз внимательно перечитали все, относящееся к бешенству, и, рассуждая о причинах ее гибели, пришли к выводу, что не можем исключить этот вариант. Мы обратились за советом к доктору в Вои, но он также не смог сказать нам ничего определенного и порекомендовал отправить трупик Шанель в Найроби на исследование, что мы и сделали. Большим облегчением для нас был отрицательный ответ.
Еще много дней после смерти Шанель Спайс ходил как пришибленный: он был по-настоящему несчастен. И это понятно, ведь до сих пор они не разлучались ни на минуту. Его долгий, непрерывный вой просто разрывал нам сердца, но я ничего не могла придумать, чтобы отвлечь его от тоски по сестре. Время, однако, залечивает все. Спайс в конце концов примирился с потерей сестры и успокоился.
Став взрослым, Олд Спайс превратился в великолепное животное размером со среднюю собаку, с короткими, круглыми и белыми по краям ушами, черными глазами и белой мордочкой. Тело его покрывала жесткая темносерая шерсть с разбросанными то тут, то там черными пятнами; хвост был длинный, острый и разрисован черными поперечными полосами. Особенно поражала его черная грива, идущая вдоль хребта, которая становилась дыбом, если Спайс почему-либо тревожился или сердился.
Очень скоро он начал демонстрировать присущую всему племени виверр скрытность и днем, чтобы поспать, забивался в густые заросли кларсдендрона в дальнем конце сада. Теперь ему разрешалось свободно бродить по ночам, по с первыми лучами солнца Спайс начинал проявлять беспокойство и скрывался в густом кустарнике. Там он и засыпал до самых сумерек, до тех пор пока я не выходила и не звала его. Через несколько минут в кустах раздавалось шуршание листьев и появлялся зевающий Спайс с совершенно сонными глазами. Он был очень привязан ко мне, несколько меньше к Дэвиду, робок и даже пуглив по отношению ко всем остальным. Свою любовь Спайс демонстрировал, тыкаясь мне в руку носом; при этом он бешено работал передними лапами до тех пор, пока не начинало казаться, что рука у меня вся искромсана.
Ночью Спайс становился сплошным сгустком энергии и, вскакивая на кровать, пытался заставить нас принять участие в его играх. Мы, очевидно, казались ему ленивыми и довольно скучными субъектами, ибо спали тогда, когда он был наиболее активен. Дверь спальни мы всегда оставляли приоткрытой, так что Спайс мог по желанию свободно входить и выходить, но прежде чем удалиться на день в свой кустарник, он наносил нам прощальный визит и, желая доброй ночи, забирался на короткое время в постель.
Когда зверек жил в доме, нам не составляло никакого труда приучить его к аккуратности. Пока Спайс был маленьким, он, как и любой котенок, пользовался ящиком с песком, а позже, когда начал проводить большую часть времени на воле, сам подбирал себе необходимые местечки.
Спайс был неприхотлив и любил все, что ели мы сами. Больше всего ему нравились цветная капуста, сыр и бананы. Однако зверек с удовольствием ел также мясо, любые фрукты, хлеб с маслом и яйца. В дополнение к этому столу он сам ловил ящериц и жуков, не брезгуя и птицами. Если в ночных поездках кто-нибудь случайно подбивал птицу, то се всегда торжественно преподносили Спайсу.
Пищу зверьку я обычно оставляла на ночь в большой тарелке, которую ставила на камни. К утру она была пуста.
У Спайса была одна слабость — он обожал любые сильные запахи, особенно лосьона «Олд Спайс», которым Дэвид пользовался после бритья; этот запах доводил виверру просто до экстаза. Всякий раз, когда Дэвид отвинчивал пробку, Спайс начинал прыгать около него, безуспешно пытаясь добраться до источника чарующего запаха. Иногда за хорошее поведение он награждался каплей лосьона, которую стряхивали на его шубку. К несчастью, у зверька отсутствовала способность различать приятные и неприятные с нашей точки зрения запахи. Иногда он появлялся ночью благоухающий дикими цветами и свежей зеленой травой, а в другой раз приносил с собой такой невыносимый аромат, что вынуждал меня вставать с постели и отмывать его от той гадости, в которой он валялся в ту ночь.
Засуха
К концу сухого сезона 1961 года положение носорогов в районе Ати снова стало бедственным. Из результатов вскрытия, проведенных в предыдущем году, мы знали, что основная причина падежа объяснялась недостатком пищи в этом районе. Дожди шли редко, кустарник дал слабые побеги. Каждый кустик был объеден почти до самой земли, так что оставался лишь пенек. Недостаток воды в парке вынудил стада слонов держаться у реки, отчего растительность, естественно, страдала еще больше. Каждый день наши патрули приносили удручающие известия об умирающих носорогах. Эти данные глубоко огорчали нас, ибо черные носороги быстро исчезают в Африке, а парк Цаво оставался одним из последних их убежищ.
По какой-то не очень понятной причине многие считают носорога непривлекательным, опасным и совершенно несимпатичным животным. На самом деле его следует гораздо больше жалеть, чем бояться. Природа обидела носорога, наградив очень слабым зрением. В местах, где на него разрешена охота, носорог живет в обстановке постоянного страха перед врагом, который может подкрасться к нему невидимым. Становится понятным, почему он яростно бросается в атаку на каждый подозрительный звук. Это самозащита, а не агрессия. В неволе носороги всегда ведут себя спокойно и дружелюбно и даже взрослые особи легко поддаются дрессировке.
Донесения о бедственном положении носорогов в районе Ати заставили Дэвида принять решение выехать на место, чтобы определить, что можно сделать для их спасения. Конечно, мы взяли с собой Спайса и, как только лагерь на берегу реки был разбит, натыкали около нашей палатки веток, решив, что они послужат для него спальней. Затем открыли корзинку и пригласили Спайса в его дом, но зверек, бросив быстрый взгляд на плоды наших трудов, не пожелал здесь обосноваться, неторопливо направился в противоположную сторону и скрылся в кустах у реки. Когда наступили сумерки, я сходила за ним и принесла обратно в лагерь. Сперва Спайс вел себя беспокойно на новом месте, но вскоре утихомирился, с аппетитом съел свой ужин и занялся обследованием окрестностей.
Рано утром следующего дня я опять пришла за ним, решив убедиться, что он вернулся на то же место. Увидев зверька спокойно спящим после ночного похода, я вернулась в лагерь и занялась делами.
В этот день мы проехали вдоль реки на машине и своими глазами увидели ту трагедию, о которой докладывали объездчики. Положение носорогов в этом районе было действительно тяжелым, доклады не преувеличивали его. Мы встретили нескольких шатающихся от слабости и покрытых черными пятнами носорогов, а позже наткнулись на одного из них, который уже не мог стоять, и лежал под палящим солнцем. Сил у него хватало только на то, чтобы тихо фыркать, и он лишь слабо дернул головой при нашем приближении. Мы нарезали веток и попытались накормить его, но носорог уже потерял всякую волю к жизни и вскоре испустил дух.
В другой раз мы с болью наблюдали, как старый носорог пытался собрать силы, чтобы взобраться на берег после водопоя. Каждый шаг требовал от него таких усилий, что, выбравшись, наконец, наверх, он был уже не в состоянии двигаться.
Еще дальше нам попался детеныш носорога. Он печально стоял возле трупа матери, время от времени тыкал ее в бок, явно недоумевая, почему не получает ответа. Егеря быстро окружили малыша, который, невзирая на маленький рост и очевидную беспомощность, мужественно отказался покинуть мать и, нагнув голову, бесстрашно встретил тех, кого считал своими врагами. Благородное поведение малыша глубоко тронуло меня, и я пожелала ему от всего сердца спасения. Хорошо было бы вырастить его, но внимательный взгляд на тщедушное тельце заставил меня осознать, что надежды здесь очень мало. К несчастью, мое предвидение оправдалось. Мы взяли маленького носорога в лагерь, и, хотя сделали все, чтобы спасти его, он умер в ту же ночь.
Еще одного носорога мы нашли лежащим на берегу реки в крайней степени истощения, причем стая грифов терзала его живого. Носорог был настолько слаб, что не мог отогнать их и молча терпел эту страшную муку. Пуля прекратила его страдания.
Каждый день приносил все новые и новые свидетельства ужасающих лишений, которые приходилось переносить этим несчастным животным. Один случай особенно расстроил нас — погибла хорошо всем нам известная старая самка, носившая пару необычно длинных рогов. Пытаясь дотянуться до зеленых листьев на ветке, вытянувшейся над самым берегом, она потеряла равновесие и упала с обрыва вниз на кучу плавника. Ее ноги оказались крепко зажатыми между двумя бревнами, а голова — всего лишь в нескольких футах от воды. По всей видимости, самка находилась в таком положении много часов, если не дней, и можно представить себе, какую пытку она терпела, умирая мучительной смертью от жажды, когда холодная вода текла совсем рядом.
Когда мы нашли ее, самка носорога была еще жива. Пока Дэвид и егеря, работая топорами, пытались освободить ее, я опустила мой свитер в реку и выжала воду на ее совершенно сухие губы. Она сделала несколько слабых глотков, но мы и здесь опоздали — с тяжелым вздохом животное испустило дух через несколько минут. Мне оставалось лишь надеяться, что я хоть чуть-чуть облегчила последние мгновения ее жизни.
Мы были убеждены, что если срочно не доставить какой-нибудь корм, то немногие носороги переживут засуху. Мы раскладывали люцерну и сено вдоль троп, по которым носороги ходили у реки, но к нашему великому огорчению корм так и остался нетронутым. На каменистых склонах холмов, в местах, недоступных для носорогов, остались целыми сочные кустарники. Мы срезали их и клали вместо люцерны, но отчасти из-за запаха, оставленного человеком, отчасти из-за того, что под лучами палящего солнца кустарники быстро увядали и высыхали, носороги их почти не трогали.
Итак, оставалась единственная надежда — попробовать качать из реки воду и подавать ее к отдельным участкам зарослей, создавая тем самым условия для роста кустарника и предоставляя носорогам возможность продержаться до дождей. По счастью, в Фонде поддержки диких животных оказалось достаточно денег, чтобы купить четыре передвижные насосные установки с комплектами легких алюминиевых труб. Все это оборудование было спешно доставлено к нам в лагерь, и мы немедленно начали орошать выбранные для этой цели участки. Все наши отряды разбились на смены, и насосные установки без перерыва работали день и ночь.
Какими бы мизерными ни казались наши усилия по сравнению с масштабами беды, они давали по крайней мере то удовлетворение, что позволили спасти хотя бы часть носорогов. В удивительно короткое время перекачивание тысяч галлонов воды в час принесло свои результаты: на деревьях и кустах появились зеленые побеги, казавшиеся особенно свежими благодаря покрывающим их каплям. Постепенно в местах полива возникли маленькие оазисы, и мы были полностью вознаграждены, когда увидели там цепочки следов носорогов. Сюда собирались и другие животные, которые также предпочитали полакомиться свежей листвой — импалы, геренуки и водяные козлы стали постоянными посетителями оазисов.
В это трудное время огромную, неоценимую помощь оказали нам доктор Гловер и доктор Фрэзер Дарлинг, которые, несмотря на крайнюю занятость, нашли время приехать к нам, чтобы увидеть все собственными глазами и дать ряд ценных советов. В большом долгу мы также и перед Ноэлем Саймоном за его пристальное внимание к нашим нуждам. Мы также благодарны судьбе, пославшей нам Руфуса, — он дал нам возможность облегчить судьбу диких носорогов.
Внезапно в этом районе разразилась буря. За несколько дней кустарник покрылся свежей листвой, а внутренние водоемы наполнила обильная влага. Носороги смогли покинуть опустошенные берега реки и перебраться в глубь страны, на лучшие пастбища; падеж резко сократился.
К этому времени уже имелись твердые планы ликвидации тяжелого положения в Цаво. Был утвержден проект перекачки воды из реки на плато Ятта с тем, чтобы оттуда она самоходом поступала в естественные водоемы. Началось строительство головного сооружения. Мы были уверены, что это позволит на время сухого сезона превратить обширный участок парка в отличное пастбище, уменьшит плотность животных в речной зоне и восстановит растительность.
Строительство шло с большим напряжением. Мы должны были завершить все работы до начала сезона дождей, которые, как правило, приводили к наводнениям. При свете электрических ламп, питаемых от аккумуляторов наших грузовиков, люди работали круглые сутки, пробивая траншею в скалистом русле реки, которое должна была перегородить бетонная плотина с заделанными в нее заборными трубами. Очень сложно было отвести воды от места работ. Две из наших четырех помп день и ночь откачивали воду, просачивавшуюся сквозь мешки с песком, из которых была сооружена перемычка. На помощь к нам из Западного Цаво прибыл Саймон Тревор. Они с Дэвидом все время пропадали на строительстве, с трудом выбирая минутку, чтобы перекусить в лагере.
Бессонные ночи и полные тяжелого труда дни стали сказываться на Дэвиде и Треворе. Однако они успели закончить плотину за два дня до начала паводка. Если бы они не сделали этого, вода перелилась бы через гребень плотины. Их теперь волновало только одно — как бы бетон поскорее затвердел, чтобы вся их работа не пропала даром.
Начался паводок. Меня беспокоил Спайс, который до сих пор ночевал на самом берегу на куче тростника. Сонного его мог унести разлившийся поток. Но Спайс, видимо, сам осознал такую возможность и перебрался в кусты, подальше от реки. Я попыталась найти его новое логово, но он не очень-то любил, когда вторгались в его личную жизнь. Мне все же удалось увидеть Спайса, по он исчез в густом подлеске, окаймлявшем овраг. Тогда я оставила его в покое и ушла в лагерь.
Вечером, однако, я вернулась на место, где видела утром Спайса, и позвала его. Ответа не последовало, и я поняла, что после моего ухода Спайс сменил квартиру. Он явно предпочитал хранить место своего ночлега втайне и как только чувствовал, что мы догадываемся о его местопребывании, немедленно менял его. Мы уважали его право на личную жизнь и не делали попыток найти убежища. Терпеливо ждали в лагере по вечерам. Ведь обычно в это время зверек возвращался и, приветствуя нас, терся о ноги.
Как-то вечером, когда мы все тихо сидели у лагерного костра, Спайс решил проверить, как высоко он сможет забраться на большую акацию, раскинувшуюся над рекой. Когда он начал громко мяукать, рискованно раскачиваясь на самом конце одной из веток, я решила, что зверек попал в беду и не может спуститься вниз. Дэвид, который полагал, что Спайс просто бахвалится, поворчав, все же полез на дерево, продираясь сквозь длинные и острые колючки. Наконец он добрался до Спайса и благополучно доставил его на землю. Но тут Спайс немедленно вспрыгнул на дерево и через секунду оказался на той же самой ветке и в той же позе. Дэвид уже не хотел повторять эту весьма болезненную для него операцию и ждал до тех пор, пока она не станет действительно необходимой. Он оказался прав, ибо когда внимание Спайса привлек большой жук в траве под деревом, зверек с удивительной ловкостью развернулся и спрыгнул, чтобы познакомиться с ним.