По описанию Аполлония, Ясон двигался вдоль побережья Магнесии на север до горы Олимп. Там аргонавты повернули на восток, к мысу Посидонион, ближайшей оконечности полуострова Халкидики, который тремя «пальцами» выдается в море от фракийского побережья. Когда мы приблизились к Олимпу, причина такого поворота сделалась очевидной. Горы Осса и Олимп представляют собой отличные ориентиры для кораблей, уходящих в открытое море. Держа Оссу точно за кормой, можно пересечь залив Термаикос и благополучно достичь мыса Посидонион. До того, как был изобретен компас, морякам приходилось искать подходящие ориентиры на суше, чтобы попасть именно туда, куда они хотели. Идеальный день плавания проходил так: гавань покидали с первыми лучами солнца, шли в виду берега, а якорь бросали в сумерках. Я не собирался пользоваться компасом; гораздо интереснее плыть, как в старину, по солнцу, по воле волн и ветра, следуя изгибам береговой линии. Разумеется, компас имелся в наличии — на случай экстренной ситуации, но пока он еще не понадобился. Несколько членов моего экипажа были опытными яхтсменами, имели опыт хождения по Английскому каналу и Северному морю, где без компаса, лага, эхолота и радиопеленгатора не обойтись. Но в Эгейском море эти их знания и умения не пригодились. Мы успешно обходились без всяких современных штучек. Вполне достаточно было, как правило, установить, где мы находимся — по солнцу, по островку вдалеке, по месту ночной стоянки, наконец. Рации на корабле тоже не было — лишь два «уоки-токи», чтобы переговариваться с фотографами, покидавшими корабль на резиновой лодке, да радиомаячок, настроенный на «спасательную» частоту. Чтобы определить скорость корабля, мы опускали в воду ротор, но эти измерения были не слишком точны, особенно на малой скорости, чтобы подсчитать, основываясь на них, пройденное расстояние. Что касается измерения глубины, мы пользовались свинцовым противовесом с весла, привязанным к длинной веревке.
Впрочем, с картами мы решили не мудрить. Неизвестно, существовали ли карты в конце бронзового века; возможно, если и существовали, это были какие-нибудь условные схемы. Скорее всего, однако, что опытный кормчий Ясона Тифис вел корабль по маршруту, отложившемуся у него в голове за годы плаваний по Эгейскому морю. Когда же галера покинула знакомые воды, Тифис наверняка расспрашивал местных мореходов и рыбаков или даже нанимал лоцмана. Я старался следовать его примеру, но вот соваться без карт в Дарданеллы, где никогда прежде не ходил, признаться, не рискнул.
Завтрак на борту, а не на берегу, оказался отличным способом заставить новых аргонавтов поскорее покинуть сушу. Тарелка с овсянкой и два куска хлеба — такой перспективы вполне достаточно, чтобы голодный гребец выскочил из спального мешка и примчался на корабль. Так что в семь утра на следующее утро, проведя ночь в гавани Стонион под сенью Оссы, мы уже гребли прочь от берега, направляясь в открытое море по курсу, при котором гора оставалась точно за кормой «Арго». Переход до мыса Посидонион составлял 28 морских миль, и я надеялся проделать его за день. Увы, несмотря на возлияние морскому богу — стакан вина, вылитый за борт в гавани, — этого у нас не получилось. Поначалу море было спокойным, потом задул северный ветер Борей, потом все снова стихло, а затем поднялся юго-восточный ветер, который словно толкал «Арго» в скулу невидимой, но могучей рукой. Когда опустилась ночь, мы находились в 10 милях от берега, где мерцали огоньки; гребцы слишком устали, чтобы продолжать путь, и мы вынуждены были заночевать в море.
Ночь на борту галеры была для меня совершенно новым впечатлением. Аполлоний писал, что Ясону и его спутникам также случалось оставаться в море с наступлением сумерек, однако античные мореходы старались избегать таких ситуаций: они предпочитали к тому мгновению, когда солнце исчезнет, очутиться на суше. Иногда кормчий Ясона вел корабль и ночью, как правило потому, что не хотел терять попутный ветер; раз или два Ясону и прочим пришлось браться за весла в темноте, поскольку галера попадала в штиль. Но ни в одном из вариантов предания не говорится, что аргонавты спали в открытом море. У нас же не было выбора: мы слишком устали, чтобы продолжать грести. Каждый постарался подыскать себе на палубе местечко поудобнее, что потребовало немалой изобретательности. Ведь мы помещались в пространстве 54 фута длиной и 9 футов шириной в самом широком месте, причем треть этого пространства была занята мачтой, такелажем, снаряжением, камбузом, спасательными плотиками и иным добром. Пустоты под скамьями, где при желании можно было попробовать улечься, занимали припасы, личные вещи и бочонки с инструментами и одеждой.
Навскидку выходило, что места на всех на палубе физически не хватит, даже с учетом того, что у каждого гребца имелась скамья — 8,5 дюйма в ширину и 4 фута в длину, не слишком просторная для человека ростом под два метра, в особенности если ее приходится делить с веслом, поднятым на борт. Однако новые аргонавты совершили невозможное. Они заполнили своими телами все доступное (и, мягко выражаясь, не слишком доступное) пространство. Вообще-то картина изрядно напоминала сцену занятий по йоге.
Костас лег на спину на своей скамье; поскольку через ту проходила мачта, ему пришлось задрать ноги вверх под прямым углом. Большинство других тоже скрючились на скамьях, а Марк Ричардс ухитрился выкопать себе под скамьей что-то вроде гнезда, куда и забрался, похожий в темноте на труп в тесном гробу, и немедленно заснул. Остальные последовали его примеру: все настолько вымотались, что уснули даже в столь неудобном положении, а «Арго» покоился на водной глади, столь ровной и неподвижной, будто мы находились в доке.
Вокруг в ночи мерцали огоньки — навигационные огни грузовых судов, которые исправно отворачивали в сторону, когда луч прожектора падал на безвольно обвисший парус галеры. Время от времени мимо проплывала целая вереница огней; это рыбацкие лодки шли на ночную рыбалку, волоча за собой на буксире маленькие гребные лодочки. На каждой лодке имелся яркий газовый фонарь для привлечения рыбы.
Постепенно облака на небе порозовели, спальные мешки на палубе и на скамьях зашевелились, и оттуда стали выбираться удивительно довольные люди. Из-под скамьи показалась бритая голова Марка, теперь похожего на мумию из какого-нибудь фильма ужасов. Закатив глаза в притворном отчаянии, он наклонился и сделал вид, что хватает зубами за ногу Тима Редмена. «Я голоден!» — простонало наше новоявленное привидение. Питер Моран, с неизменной сигарой во рту, жарил яичницу и варил кофе, а команда готовилась к трем часам гребли, отделявшим нас от мыса Посидонион.
Греческие рыбаки тепло отреагировали на появление «Арго» на их заповедных территориях. Весть о нашем прибытии передавалась из порта в порт по самой надежной разновидности радио — сарафанному. Отдохнув в бухте у мыса, мы двинулись дальше, бороздя веслами странно неподвижную воду. На небе тем временем заклубились тучи, закапал дождь; на мгновение возникла радуга, вспыхнула и тут же исчезла. Легкий ветерок задувал то с суши, то с моря, «Арго» полз вдоль берега, а команда то разворачивала парус, ловя ветер, то снова его сворачивала, либо в очередной раз бралась за весла. Внезапно нам навстречу из гавани Неа Скиони вышли три моторных лодки. Когда они приблизились, мы увидели, что на них полным-полно детишек. Каждую группу детей сопровождал учитель. Когда лодки заглушили моторы и прошли вдоль борта «Арго», мы услышали столь хорошо запомнившееся нам пожелание: «Кало таксиди! Кало таксиди!»
Небритый рыбак, на вид — сущий злодей в мятой и рваной куртке, грязных штанах и высоких сапогах, вскарабкался на нос своей лодки. Как ни удивительно, в руках он держал букет розовых, алых и белых роз, составлявших поразительный контраст с его обликом. Цветы полетели к нам, их подхватил Питер Доббс, тоже смахивавший на пирата в своем тюрбане. Со второй лодки нам кинули коробку с конфетами, подарок женщин Неа Скиони; эту коробку поймал Майлз. Лодки отвалили в сторону, поблизости от галеры осталась лишь маленькая, видавшая виды лодчонка. В ней стоял старик; он заглушил мотор и теперь греб по-гречески, стоя лицом к носу суденышка. Должно быть, он промышлял ловлей осьминогов и кальмаров, потому что на дне лодки валялось несколько трезубцев, а на носу висел ржавый светильник, обернутый куском твида. Ночами этот старик наверняка разжигал фонарь, чтобы приманивать добычу, как поступали его предки еще во времена Гомера, используя, правда, не фонари, а факелы. Старик окинул «Арго» оценивающим взглядом и окликнул нас — лаконично, как и подобает опытному моряку:
— Привет! Это Неа Скиони. Как у вас дела?
— Все отлично, — ответил Элиас, перегнувшись через борт.
— Чуть выше по берегу есть гавань, Старая гавань. Ее затопило морем, но в ясный день, если нырнуть, можно увидеть под водой колонны. Мы — потомки тех, кто вернулся из-под Трои!
Нечасто услышишь такое из уст рыбака! Впрочем, старик не преувеличивал. Согласно греческому историку Фукидиду, Скиони был основан ахейцами, которые возвращались из-под захваченной и разоренной Трои. Один ахейский отряд — галеры ломятся от добычи и от прекрасных троянок — высадился в Скиони, чтобы передохнуть, и троянки воспользовались случаем и восстали, не желая становиться рабынями. Они сожгли галеры, и ахейцы были вынуждены остаться на этом берегу. Они взяли в жены непокорных пленниц и основали поселение.
Я не собирался заходить в Неа Скиони, но нам пришлось скорректировать планы. Вскоре после встречи со старым рыбаком задул восточный ветер, грести против которого было бесполезно. Я развернул «Арго», и мы устремились к пирсу, словно намереваясь разбить галеру о камни. В последний миг раздалась команда: «На гитовы!», Трондур и Питер Уилер потянули разом все девять фалов, убирая парус. «Весла на воду! Греби!» Десять лопастей вонзились в воду и «Арго», заложив вираж, проскользнул мимо оконечности пирса. Должно быть, наш корабль со стороны выглядел сошедшим с какого-нибудь полотна XIX столетия: рыбацкая лодка, спешащая укрыться в гавани от непогоды. Школьники Скиони получили второй выходной — уроки отменили, чтобы дети могли прийти на песчаный пляж в гавани и полюбоваться галерой.
«Арго» научил нас многим премудростям древнего мореходного искусства. То и дело случайное замечание или наблюдение перебрасывало мостик через многовековую пропасть и позволяло осознать, каково приходилось морякам в незапамятные времена. В Неа Скиони местный житель Антонис спросил, можно ли ему присоединиться к нам на следующий день пути. Он сказал, что много плавал с маской и хорошо знает побережье. Вскоре после выхода из гавани мне снова пришлось искать укрытие от встречного ветра. Единственным вариантом оказалась открытая бухточка с каменистым дном, за которое якорь никак не мог зацепиться. Я тревожился и не скрывал своих опасений, заметив вслух, что при таком коварном ветре наше положение далеко от приятного.
— Точно, — согласился Антонис. — Эта часть побережья имеет дурную славу. Мы с друзьями нашли на дне обломки десятка греческих и римских кораблей, совсем близко от берега.
Не желая оставаться в этом негостеприимном месте, я попросил экипаж снова взяться за весла. Весь день мы потратили на то, чтобы пройти мимо зазубренных скал мыса Пальюрион; мачту опустили, чтобы ее не повалил ветер, и крепко привязали к борту. Наш мучения сопровождались вспышками молний и раскатами грома, а море сделалось тускло-серым. Едва мы обогнули Пальюрион, я налег на кормило, и «Арго» помчался к просторной бухте, обозначенной на карте к северу от мыса. Когда мы вошли в эту бухту, Антонис указал за борт.
— Вот тут мы нашли римский корабль. Видно, он тоже искал убежища, но все равно затонул.
Бродя вечером по берегу, я наткнулся на дикие груши на склоне холма над нашей стоянкой. Я позвал остальных, и вскоре все собирали груши, а Трондур и Питер Уилер пытались поймать на трезубец осьминога (безуспешно). После ужина мы растянули парус над стоянкой, поскольку явно собирался дождь, а ночью нам довелось пережить жуткую грозу: молния за молнией пронзала тьму, ветер так и норовил сорвать наш импровизированный навес, так что приходилось держать тот изо всех сил, а ливень хлынул такой, что капли буквально расплющивались о поверхность моря. Но за всю бессонную ночь я не услышал ни единой жалобы, только шутки и смех насквозь промокшего экипажа.
Ясону и аргонавтам посчастливилось вновь поймать попутный ветер. Новый «Арго» передвигался вдоль побережья, так сказать, урывками, а Ясону и его спутникам вообще не пришлось браться за весла. Они за одни сутки прошли мимо Посидониона и Пальюриона, а на рассвете следующего дня увидели гору Афон — третий главный ориентир Халкидики. Кормчий Тифис решил довериться ветру и плыть дальше, к плодородному острову Лемнос. Решение оказалось оправданным, попутный ветер не стихал. Аполлоний пишет: «Весь этот день и всю ночь крепчал на пользу героям / Ветер попутный, и был на судне парус распущен. / С первым же солнца лучом тот ветер утих — и на веслах / К скалам Лемносским подплыл Арго…»
Лемнос стал тем местом, где аргонавтам пришлось выдержать первое испытание на долгом пути. Незадолго до их прибытия женщины Лемноса перебили всех мужчин на острове, потому что те оказались повинны в массовой семейной неверности. Лемносцы разорили побережье Фракии и вернулись домой с плененными фракиянками, которых они предпочли собственным женам. Вскоре те фактически выгнали местных женщин из их домов, и тогда последние возмутились и истребили не только неверных мужей и их наложниц-фракиянок, но и всех детей мужского пола на острове. Единственным, кого пощадили, был старый царь Фоант: его дочь Гипсипила «в ящике полом… его в море спустила, чтоб мог он / Так хоть от смерти уйти». Позднее царя подобрали рыбаки, и с ними он уплыл на другой остров.
Некоторое время после избиения мужчин лемносские женщины прекрасно управлялись со всеми делами. Они взяли на себя заботы прежде сугубо мужские: пахоту, сев, уборку урожая. Однако при этом они жили в постоянном страхе, опасаясь нападения фракийцев. И потому, завидев «Арго» в гавани столицы острова, Мирины, они приняли аргонавтов за фракийцев и, облачившись в доспехи, устремились на берег, чтобы отразить нападение.
Ясон действовал осторожно. Увидев на берегу вооруженных людей, он послал к ним вестника, «сладкозвучного» Эфалида, который обладал столь «нетленной памятью» и был столь красноречив, что мог выдать за правду что угодно, не произнеся при этом ни единого лживого слова. Эфалид быстро убедил женщин в том, что, по крайней мере, «Арго» можно позволить остаться на ночь в гавани Мирины. Переговоры вдобавок заставили женщин задуматься над их положением. Созвали собрание на главной площади города, и старая царская нянька Поликсо сказала, что, истребив всех мужчин, женщины Лемноса обрекли себя на вымирание. Либо однажды их перебьют те самые фракийцы, которых они так боятся, либо они просто вымрут — ведь без мужчин не зачать детей. И тогда женщины Лемноса во главе с Гипсипилой, которая стала царицей, решили на следующий день пригласить аргонавтов в город и предложить им остаться на острове навсегда. Отсутствие же мужчин они собирались объяснить тем, что тех изгнали из-за их неразумного увлечения фракиянками.
План оказался удачным. Ясон, в парадном облачении «со звездою сияющей схожий», сошел на берег и был принят Гипсипилой во дворце. Она предложила ему трон Лемноса, если он и его спутники согласятся поселиться на острове. Трон Ясон отверг, заявив, что продолжит поиск золотого руна, однако не отказался задержаться.
Столь приятным было пребывание на острове, сопровождавшееся пирами и празднествами, танцами и весельем в чарующей компании прекрасных женщин, что поход за золотым руном едва не закончился на Лемносе. День сменялся следующим, а «Арго» по-прежнему стоял в гавани. Команда корабля нашла себе приют на берегу: Ясон пребывал во дворце Гипсипилы, а прочие аргонавты — в гостях у своих новых подруг. Лишь Геракл — в большинстве вариантов предания утверждается, что он еще не покинул аргонавтов — не желал предаваться неге. Он сторожил «Арго» в гавани и однажды понял, что с него довольно, и, преисполненный гнева, устремился в Мирину, где принялся колотить палицей в двери домов и созывать товарищей на берег — на встречу без женщин. Когда все собрались, он обрушил на спутников укоры: они не добудут славы, коли откажутся от поисков золотого руна и предпочтут «целые дни проводить… на ложе» с лемносскими женщинами, и вся Греция будет над ними потешаться.
Устыдившиеся аргонавты на следующий день попрощались с местными красавицами. Никакие ссоры и упреки расставание не омрачили. Женщины Лемноса приняли как данность тот факт, что аргонавты должны продолжать путь: «И кто рукой, кто словами привет посылали им нежный / И умоляли блаженных богов о возврате счастливом». Царица Гипсипила, подозревая, что понесла от Ясона, спросила у того, как ей быть. Ясон отвечал, что, если родится мальчик, его следует отправить в Иолк на воспитание к деду.