Золотая лихорадка - Густав Эмар 12 стр.


ГЛАВА IV. Объяснение друзей

Охотники загнали скотину в обширный корраль, а сами отправились искать себе пристанища в месон, хозяин которого, вылитый портрет знаменитого рыцаря Дон Кихота Ламанчского, принял их очень любезно. После такого тяжелого и утомительного путешествия охотникам доставила большую радость возможность провести ночь не под открытым небом и хоть на несколько часов оказаться не в пустыне, а среди подобных себе людей, хотя и в жалкой деревушке.

Дон Луи и Валентин поместились в одном кварто, а дон Корнелио и Курумилла выбрали для себя кварто как раз напротив. После сытного ужина все поспешили разойтись по своим комнатам отдохнуть после перенесенных трудов и лишений.

Дон Луи, прежде чем лечь на скамью, покрытую бычьей кожей, должную служить ему постелью, подошел к Валентину, который, полуразвалившись на бутаке54 , курил сигаретку, выпуская кольцами голубоватый дым.

— О чем ты задумался? — спросил он друга, облокачиваясь о спинку бутаки.

— Я думаю о тебе, — отвечал Валентин, повертываясь к нему с улыбкой.

— Обо мне?

— Да. О чем же другом могу я думать теперь, как не о том, чтобы видеть тебя счастливым?

Граф опустил глаза и вздохнул:

— Это невозможно. Валентин посмотрел на него.

— Невозможно! — повторил он. — О-о! Неужели дело дошло до этого? Давай-ка подумаем, нельзя ли что-нибудь сделать?

— Ты прав! Теперь как раз настало время. Потолкуем по душам.

Граф притянул к себе бутаку, сел перед Валентином, взял сигару из портсигара, который протянул ему молочный брат, и закурил.

Охотник внимательно следил за всеми его движениями и, когда граф, наконец, уселся удобно, коротко сказал ему:

— Говори.

— Увы! Рассказ о моей жизни не заключает в себе ничего особенно интересного. Она похожа на жизнь всех искателей приключений. То богатый, то бедный, я бродил с места на место… Я исходил всю Мексику вдоль и поперек, таская постоянно с собой, точно цепи каторжника, воспоминание об утерянном счастье. Одно время, или, лучше сказать, одну минуту мне казалось, что для меня еще не все потеряно, что я сумею завоевать прежнее положение в обществе. Я отправился в Сан-Франциско, в это Эльдорадо, о котором стоустая молва рассказывала столько чудес. Там я смешался с толпой жадных и необузданных авантюристов, жизнь которых была сплошной оргией, а золото — единственной страстью. Там я прожил несколько месяцев и был свидетелем самых необыкновенных метаморфоз. Я видел, как создавались и неожиданно становились прахом колоссальные состояния и, погрузившись в эту бездну, я тоже стал требовать у судьбы мою долю лихорадочных радостей и опьяняющих волнений. Но мне не везло, мне ничто не удавалось. Я перепробовал все, что только было возможно, и что бы я ни задумывал, какое бы дело ни начинал, несчастье всюду преследовало меня, как неумолимый рок, и я, буквально, только что не умирал с голоду… Кем только я не был!.. Одно время я был даже носильщиком, но все мои усилия не привели ни к чему… Я погибал в этом новом Вавилоне, где царило отребье цивилизованного общества, преследовавшее только одну цель — наживу… Там одни разоряли других, чтобы на этих развалинах соорудить себе пьедестал из слитков золота и затем сейчас же потерять его. Наконец, мне опротивела эта жизнь среди крови, грязи, лохмотьев и золота, и я уехал разочарованный, решившись сделаться погонщиком. Не правда ли, какое благородное занятие для графа де Пребуа, предки которого участвовали в трех Крестовых походах! — добавил он с горьким смехом. — Но я знавал генералов, которые зарабатывали себе на хлеб чисткой сапог, и маркизов, служивших гарсонами в кафе, поэтому, значит, и я мог, не унижая своего достоинства, сделаться скотопромышленником. Кроме того, у меня была еще и другая цель при выборе этой профессии. С самого моего приезда в Северную Америку я искал тебя и надеялся, что, в конце концов, непременно найду. Сегодня счастье мне улыбнулось, как видишь. Я или, лучше сказать, ты нашел меня. Вот все, что я хотел рассказать. Теперь ты знаешь о моей жизни ровно столько же, сколько и я сам. Не спрашивай у меня ничего больше.

Последние слова граф произнес сухим, отрывистым тоном и, откинувшись на спинку бутаки, опять закурил свою сигару, успевшую уже потухнуть. Скрестив на груди руки, он, по-видимому, твердо решил не говорить больше ни слова.

Валентин долго смотрел на своего друга, по временам покачивая головой и с неудовольствием хмуря брови.

Наконец, он решился возобновить прерванную беседу.

— Гм! — проговорил он. — Я теперь знаю, как ты жил здесь все это время, согласен… Судя по твоему рассказу, тебе не пришлось пережить ничего необычного, и поэтому ты, по-моему, не имеешь никакого права жаловаться.

— Я и не жалуюсь, — перебил его граф, — я только констатирую факты, вот и все.

— Совершенно верно, — сказал Валентин, — но из всего того, что ты мне рассказал, для меня остается неясным один пункт.

— Какой?

— Ты рассказал мне все о том, что ты тут делаешь, это правда. Но как бы ни была велика связывающая нас братская дружба, она не может, по моему мнению, служить достаточным основанием для того, чтобы объяснить причину, почему ты так упорно хотел меня найти.

Граф выпрямился, глаза его сверкнули.

— Разве ты еще не отгадал этого, Валентин?

— Нет.

Граф опустил голову, и на несколько секунд беседа снова была прервана.

— Ты прав, Валентин, лучше сразу с этим покончить и больше уже не возвращаться. Впрочем, ты знаешь так же хорошо, как и я, что я хочу тебе сказать, — продолжал граф.

— Может быть, — лаконично ответил охотник.

— Э-э, полно! Я ведь не дурак, и утром в тот день, когда ты явился в мой лагерь просить пристанища, ты меня должен был понять с первых слов, невольно вырвавшихся у меня.

— Очень возможно, — невозмутимо проговорил Валентин» — но так как я не заявляю никаких претензий на умение отгадывать загадки, будь так добр, объясни мне все, пожалуйста.

— Ты этого требуешь?

Охотник утвердительно кивнул головой.

— Ну ладно! — продолжал граф. — Ты все такой же, каким был и пятнадцать лет тому назад.

— А разве мы будем говорить в настоящую минуту не о тех временах? — улыбаясь, спросил Валентин.

— А! — вскричал граф, ударяя рукой по ручке бутаки. — Я же говорил, что ты и сам отлично знаешь, в чем тут дело.

— А разве я говорил тебе «нет»?

— Зачем же ты требуешь?..

— Затем, что так надо, — сухо ответил охотник.

— Хорошо, ты останешься доволен, потому что я повторю тебе твои же собственные слова.

— Я слушаю… Кстати, ты помнишь, это было в холодную зимнюю ночь… в спальне…

— Да, дождь хлестал в окна, ветер завывал в длинных коридорах отеля, и я с нетерпением ждал тебя… Наконец ты пришел… Мне грозило полное разорение… Я хотел умереть, но ты мне помешал.

— Это правда. Разве я поступил плохо?

— Может быть, — отвечал граф глухим голосом, — но только я приведу тебе твои собственные слова…

— Позволь, Луи, мне самому их повторить. Несмотря на то, что прошло уже пятнадцать лет, все так живо сохранилось в моей памяти, как будто случилось только вчера… Я сначала доказал тебе, что ты напрасно отчаиваешься, — торжественно проговорил Валентин, — и что для тебя далеко не все еще потеряно, а в ответ на последнее возражение, которое ты попытался мне привести, сказал: «Будь спокоен, Луи, будь спокоен! Если я через два года не исполню своего обещания — я сам отдам тебе твои пистолеты и тогда…» — «Тогда?» — спросил ты. «Тогда, — продолжал я, — не ты один покончишь с собой». — «Согласен», — отвечал ты. Вот то, о чем говорили мы в ту памятную ночь, решившую твое будущее и сделавшую из тебя человека… Верно ли это? Не забыл ли я чего-нибудь?

— Нет, ты ничего не забыл, Валентин.

— Ну?

— И вот после того, как я исполнил данное тебе обещание, я требую и от тебя, чтобы ты исполнил наш уговор.

— Я тебя не понимаю.

— Как! Ты меня не понимаешь? — вскричал граф, вскакивая со своей бутаки и выпрямляясь во весь рост.

— Нет, — холодно отвечал Валентин. — Но если ты этого требуешь, клянусь Богом! — добавил он, в свою очередь оживляясь, — давай повторять старое, я ничего другого и не желаю… Что ты мне говоришь о выполнении договора? Разве я не исполнил моих обещаний? Разве я не помог тебе ее разыскать, — ту женщину, которую ты уже не надеялся когда-либо увидеть? Разве ты не был женат на ней? Разве ты не наслаждался с ней десятью годами полного, безоблачного счастья? По какому праву клянешь ты свою судьбу, неблагодарный человек? И за что? За счастье, которое продолжалось целых десять лет, десять долгих веков на этой земле! Посмотри вокруг себя и покажи мне человека, который мог бы сказать, что он хотя бы один год в своей жизни был так счастлив, как ты, и тогда я пожалею тебя, я поплачу с тобой, и если нужно, даже помогу тебе умереть! О-о! Все люди одинаковы, они слабы в радости, как и в горе, за несколько дней несчастья забывают целые годы счастья! Итак, ты опять, после пятнадцати лет, возвращаешься к тому же, с чего начал. Сумасшедший! Да знаешь ли ты, что значит вечно вести жизнь, полную страданий и ужасных мучений, чувствовать каждый час, каждую минуту, как разрывается твое сердце, без всякой надежды на лучшее, и при этом не только жить, но еще улыбаться и казаться веселым? Пришлось ли тебе терпеть хотя бы только один день эту ужасную пытку? И ты имеешь право так смело говорить о смерти?

Мало-помалу Валентин оживился, его лицо судорожно подергивалось, а глаза метали пламя.

Луи, испуганный тем возбужденным состоянием, в котором находился его друг, смотрел на него, не понимая, что это значит.

— Валентин! — вскричал он. — Валентин! Ради самого Бога, успокойся!

— А-а! — продолжал Валентин с пугающим смехом. — Ты говоришь, что ты страдаешь, ты несчастлив, — ну так слушай: женщина, которую ты любил, которую я разыскивал для тебя, на которой дал тебе, наконец, возможность жениться, ну… я… я… я… Нет! Я не любил ее!.. Я обожал ее!.. За то, чтобы иметь возможность сказать ей это, я с радостью отдал бы свою кровь каплю за каплей, а между тем я — человек, которому ты рассказываешь о своих страданиях… Я помог вам вступить в брак… Я даже улыбался… Понимаешь ты? Я улыбался!.. И никто не слышал от меня ни единой жалобы, ни единого слова, которое могло бы обнаружить страсть, сжигавшую мое сердце… Я убежал в пустыню!.. И там я страдал пятнадцать лет! О! Боже мой! Даже и теперь рана эта болит так же, как в первый день. Теперь и я сказал тебе все, что было у меня на сердце… Скажи же мне сам, Луи, что значат твои страдания в сравнении с моими? По какому праву смеешь ты искать смерти?

— О! Прости меня, прости, друг Валентин! — вскричал Луи, бросаясь к нему на грудь. — О да, ты прав!.. А я даже…

— Это и не нужно, Луи, — грустно отвечал Валентин, обнимая графа. — Это совсем не нужно… Ты поступил так, как поступил бы всякий на твоем месте… Я не могу, не имею права сердиться на тебя за это… Напротив, я должен просить у тебя прощения за то, что позволил себе увлечься и открыть тебе тайну, которую я поклялся навеки похоронить в своем сердце. Увы! Все мы на этом свете должны нести свой крест!.. Мне достался тяжелый крест, но это, по всей вероятности, потому, что я силен, — добавил он, пытаясь улыбнуться. — Ну, а теперь поговорим о тебе. Время юности и радужных надежд для нас давно уже миновало, и теперь мы знаем, что впереди лишь тяжелые испытания… Я тоже устал жить, как и ты, жизнь тяготит меня. Видишь ли, мой друг, я совершенно согласен с тобой и не только не помешаю тебе умереть, но хочу даже сдержать мое обещание до конца и последовать за тобой в могилу.

— Ты, Валентин? О нет, это невозможно!

— Почему? Разве наше положение не одинаково?.. Разве оба мы с тобой не одинаково страдали? Неумолимый кредитор, ты явился требовать от меня уплаты долга… Я согласен заплатить, но только с одним условием.

Луи слишком хорошо знал твердый и решительный характер своего молочного брата и поэтому не стал спорить.

— С каким? — спросил он.

— Я сам выберу род смерти.

— Согласен.

— Подожди, Луи, не торопись соглашаться… Я имею в виду не простое самоубийство, и поэтому мне нужно честное слово дворянина, прежде чем я яснее выскажу свою мысль.

— Я даю тебе слово.

Назад Дальше