Тени разъединились. Одна медленно направилась ко Дворцу царевен. Другая вошла в реку и поплыла в сторону административных построек. Когда фигура, направляясь к реке, появилась на открытом пространстве между рекой и зарослями папируса и тростника, при свете звезд стало видно, что на стройном, словно вырезанном из металла теле блестят капли пота.
Вернувшись в свою темную спальню, влюбленная девушка сняла парик, разделась, бросила платье на кресло и вытянулась на постели. Она стала ласкать свое утомленное любовью тело, словно желая заново пережить ласки возлюбленного.
Ей вспомнилась их первая встреча.
Он был в группе писарей, прибывших через несколько часов после смерти царя по приказу Первого придворного Тхуту. Они должны были взять царские бумаги и отнести их в Архив. Она встретила его на лестнице, когда спускалась из покоев матери, которая только что прибыла из Северного дворца. Девушке сразу понравилось его уверенное нервное лицо, крепкие челюсти, красивая линия подбородка, выпуклый лоб, полные губы и округлые плечи.
Ей следовало бы отвести взгляд. Но она этого не сделала. Безумство!
А он украдкой следил за каждым ее движением. Она посмотрела на свои руки, потом показала пальцами — десять. Нет, одиннадцать. В одиннадцать часов. Безумство вдвойне! Она же царевна!
Она снова поймала взгляд юноши и указала ему на сад. Безумство втройне! Она же девственница!
Внезапная смерть фараона словно вывела ее из мрачного оцепенения, по крайней мере, на нее это так подействовало. До этого она была всего лишь куклой, игрушкой в руках отца и матери. Потрясение словно расколдовало ее — сняло заклятие.
Она была измучена вынужденным целомудрием, надоедливым вниманием кормилиц. Дворцовая атмосфера угнетала ее. Ей было семнадцать лет. Она хотела сама выбрать мужчину.
Девушка не знала, что опьянение жизнью очень похоже на смерть.
Она предусмотрительно отпустила кормилицу, ссылаясь на то, что ее храп мешает ей заснуть. Затем в назначенное время вышла на террасу. Полная луна великолепно освещала сад.
Он пришел. Жестом царевна указала на заросли кустарника — там было меньше света. Вскоре она присоединилась к нему. Это было хуже безумства!
Царевна вспомнила страх молодого человека. Ведь если бы его поймали, он бы получил сто палок. Или еще хуже. Он упал на колени перед ней. Девушка сняла платье. Это был умный и послушный юноша, к тому же очень пылкий. Он знал свое дело. Сначала действовал неуверенно, затем страстно.
Слегка хриплым голосом царевна приказала ему встать. Ее рука скользнула под набедренную повязку юноши. Безумству нет предела!
Юная царевна с удовольствием вспомнила удивленный возглас и страстное рычание молодого человека, когда она впервые в своей жизни дотронулась до мужской плоти. Она принялась ласкать его, затем целовать, а затем…
Прислонившись спиной к туе, она позволила овладеть собой. Боль. Кровь. Затем непередаваемая полнота ощущений. Объятия. Поцелуй, длящийся бесконечно.
Если бы он не ушел, она бы снова позвала его.
В это самое время в четырех-пяти часах ходу от Дворца царевен трое молодых людей, слушая хоровое пение лягушек, обдуваемые ночным ветерком, легким шагом двигались через маленький городок Хебену. Они направлялись к одноэтажному домику, расположенному на берегу Великой Реки, в стороне от других строений. Дом был заметен издали благодаря трем факелам, бросающим медные отсветы на поверхность воды, на заросли тростника и папируса у берега. При звуке цистр и кемкем, обещающих радость и блаженство, молодые люди ускорили шаг.
На пороге их встретил карлик. При взгляде на него казалось, что все его тело — это щеки и ягодицы. Он был известной личностью. Все звали его Малыш-Бес. Он и еще один такой же карлик принадлежали жене военачальника Хоремхеба Мутнезмут, которая была родной сестрой царицы. Видимо, дерзости Малыша надоели ей, и она даровала ему свободу. Через какое-то время Малыш-Бес открыл кабак недалеко от Ахетатона.
— А, наконец-то труженики Тота удостоили нас своим визитом! — воскликнул хозяин заведения. — Вы вовремя, представление начинается.
Один щелчок пальцами — и тут же появилась служанка, готовая обслужить пришедших. Девушка повела молодых людей через зал шестидесяти локтей в длину и столько же в ширину. В зале за низкими столами сидели человек двадцать-тридцать мужчин самого разного возраста. Небольшой оркестр из трех музыкантов расположился на кое-как сделанной из камней и досок сцене в центре зала. Присутствующие тем временем пили кто пиво, а кто вино или мед. Кто-то ужинал бобами или жареной рыбой, но в основном ели хлеб. Кроме того, на всех столах виднелись маленькие пучки ката. Раздались крики и смех.
— Суджо! Ренефер! Акхеру! Вот вы и попались!
Три писаря — а прибывшие были представителями именно этой профессии — выбрали наименее загроможденный столик. Их окружали друзья: торговцы, земледельцы, чиновники. Все это были люди среднего сословия. Высшая знать не посещала подобные заведения: они могли себе позволить устроить такие представления и дома.
— Что же вас так задержало?
— Составляли новые кадастры, — ответил Ренефер, у него за ухом все еще торчало перо.
Один из завсегдатаев за соседним столом закричал, перекрывая шум тамбуринов:
— Негодяи! Это надо же! Вот я расскажу вашим женам, где вы шляетесь по ночам!
— Ты мне сначала найди жену!
— Да у тебя скорее шерсть на ногах вырастет, сопляк!
Снова хохот.
Толстощекая служанка спросила, что будут заказывать новоприбывшие. Молодые люди выбрали маринованную рыбу, салат из лука, хлеб с сезамом и пиво.
— Мы вот тут думаем, что это заведение прикроют, — сказал Суджо своему соседу, писарю храма Беса, который жевал листики ката, смачивая время от времени горло глотком вина.
— Почему это его должны закрыть?
— А ты что, не знаешь? Царь умер.
— Ну и что? Я-то жив! В любом случае, он умер в Ахетатоне, а мы здесь, в Хебену. К тому времени, пока во всем царстве узнают об этом, пройдет дней тридцать. Не думаешь ли ты, что мы будем соблюдать траур тридцать дней?
— А уже известно, кто будет преемником? — спросил один из торговцев.
— Без сомнения, это будет регент Сменхкара, — ответил Акхеру.
— Ах, юная невеста! Ну-ну.
Обмен репликами был прерван грохотом дощечек и звуком тамбуринов. Карлик поднялся на сцену и жестом попросил тишины.
— Уважаемые! Сейчас вы увидите зрелище, достойное богов!
Это заявление было встречено громкими криками и шутками.
— Вот они: три танцовщицы Хатхор! — объявил карлик.
Послышался звук цистр и треск жемчужин минот, похожий на сердитое потрескивание гремучей змеи. Затем зрителей заставил вздрогнуть грохот тамбурина.
Карлик ловко спрыгнул со сцены, на которую тут же взобрались три танцовщицы. Девушки были полностью обнажены, если не считать бус, звенящих между их маленькими грудями. Танцовщицам было лет по пятнадцать. В зале воцарилась абсолютная тишина. Три девушки повернулись спинами к зрителям, они держались прямо, величественно. От вида их юных тел у всех мужчин зажигались взгляды и учащалось дыхание. И тут снова раздалось потрескивание минот. Тела танцовщиц затрепетали. Раздался грохот барабанов. Заколыхались груди. Еще барабаны. Пришли в движение ноги. Темп все ускорялся. Девушки отдалились друг от друга и стали пятками отбивать ритм. По обычаю зрители в такт щелкали пальцами. Танцовщицы начали выполнять вращательные движения. В игру вступили, заставляя дрожать деревянный помост, кемкем.
Дрожь пробрала присутствующих. Опустели кубки, а затем и кувшины. Служанки бросились наполнять их. Количество ката на столах уменьшилось.
Теперь танцовщицы казались одержимыми. Они-то причудливо изгибались, то кружились, словно весенние водовороты.
Мужчины стонали. Они все быстрее и быстрее отбивали пальцами ритм. Как ночные бабочки летят на огонь, так с каждым кругом, покачиваясь, танцовщицы приближались к столам, к горящим взглядам, к полуоткрытым ртам, к жадным, хищным рукам, хватавшим девушек за лодыжки, ягодицы и груди.
Так же, как все вокруг было заполнено звучанием кемкем и минот, так и в мужских сердцах не осталось места ни для кого, кроме прекрасных танцовщиц.
— Клянусь богом Мином! Если я заполучу одну, уж я спляшу у нее между ножек!
Оглушительный похотливый хохот сотряс воздух.
Снова заговорили тамбурины. Танцовщицы замерли. Затем, вытянув руки и хлопая в ладоши, прямые, как натянутые струны, девушки отступили в центр сцены. Жемчужины минот оглушительно затрещали в последний раз, и танцовщицы застыли, словно изваяния.
Последний удар тамбуринов. Тишина. Затем зал взорвался аплодисментами, восторженными криками, непристойностями и смехом. Танцовщицы скрылись за дверью в глубине зала. По дороге им пришлось с трудом вырываться из мужских рук, так как зрители норовили приласкать девушек.
Снова служанки наполнили кувшины и заодно угостили музыкантов.
Теперь было слышно кваканье лягушек, еще более громкое, так как шум напугал их.
Все знали, что в соседней комнате, не такой большой и не такой светлой, как общий зал, всегда ждали развеселившихся посетителей несколько продажных девиц. Но на жалованье писаря нельзя было позволить себе подобной роскоши. Они и так заплатили за этот вечер больше, чем он того стоил. К тому же один из них помнил предостережение старших: именно в таких местах быстро привыкаешь к удовольствиям.
Два зажиточных торговца удалились удовлетворить свою страсть. Остальные вернулись к прерванным разговорам.
— Возможно, управляющий объявит траур уже завтра и заведение закроют, — предположил один из писарей.
— Да ты что! Малыш-Бес дает ему на лапу предостаточно!
— И не он один!
— На самом деле, — сообщил торговец Суджо, — взяток не дают только вам, чиновникам казначейства!
— Точно! А какой в этом смысл? Все равно все идет в казну!
В зале одобрительно захихикали.
— Лично мне все равно, жив Эхнатон или мертв, потому что налоги останутся прежними.
— Не бывает царя без налогов, — поучительно заметил Акхеру. — Даже боги нуждаются в налогах, только их сборщиками являются жрецы.
Присутствующие, согласные с этим утверждением, ухмылялись.
— А ты славный малый, угощу-ка я тебя пивком! — Торговец улыбнулся.
У лягушек наверняка был какой-то праздник, потому что их пение не утихало ни на минуту. Они же не платили налогов. Недопустимое упущение казначейства! Ведь они тоже подданные живого бога, чем они лучше других? Значит, пусть платят, как все! «То ли еще будет!» — подумал Акхеру, и на губах у него заиграла мрачная усмешка.
На следующий день посланник царского казначея прибыл в Мемфис. Он направился прямиком к городскому голове, чтобы передать ему сообщение своего господина: погребение фараона будет стоить очень дорого, а казна государства опустела, поэтому самые богатые жители города должны будут заплатить особый налог. Голова собрал после обеда самых состоятельных торговцев и землевладельцев, после чего посланник казначея изложил его требование. Лица слушающих были мрачными. Когда посланник закончил свою речь, один из торговцев заявил:
— Мы не дадим ни копейки!
От такой наглости посланник растерялся и сразу не нашелся что ответить.
— Он не был нашим царем. Его воины разрушили статуи бога Пта, покровителя и защитника нашего города, они уничтожили его изображения в наших храмах и на могилах наших родственников и друзей. Нам все равно. Пусть хоть шакалы его разорвут!
Посланник побагровел.
— Это кощунство! Речь идет о теле живого бога!
— Он не был живым богом, потому что ни один бог не позволяет себе уничтожать другого. Ты глуп, если считаешь, что мы будем платить за ленты и благовония для этой сдохнувшей гиены.
— Вы будете арестованы за святотатство!
— И кем же?
— Охраной регента.
— Нам плевать на него.
Посланник повернулся к голове.
— Приказываю тебе арестовать нечестивцев! — потребовал он.
— Ты не можешь приказывать мне. Ты приехал один, без свиты. В царстве безвластие. Царь умер, и некому занять его место. Ты просил меня созвать этих людей. Ты слышал, что они ответили.
Такое откровенное неповиновение царской власти ввергло посланника в отчаяние. Что он скажет в Ахетатоне?
— Вы еще ответите за свои слова! — гневно пригрозил он.
Присутствующие были не менее сердиты.
— А пока что получи милостыню! — сказал один из них, наклоняясь и давая ему пощечину.
Посланник в долгу не остался и влепил обидчику затрещину. Началась драка. Городской голова безуспешно пытался вмешаться, и хоть у дверей стояли человек десять охранников, ни один из них даже не пошевелился. Писарь посланника бросился на помощь своему господину, но один удар кулака распластал его на полу.
Посланник казначея был быстро побежден. Весь в крови, он сначала кричал, потом потерял сознание. Его вынесли на улицу и бросили на землю.
Три дня понадобилось несчастному, чтобы восстановить силы на обратную дорогу. Вернувшись в Ахетатон, он рассказал Тхуту об устроенной ему встрече.
В царстве хватало забот и помимо распоясавшейся знати в провинциях, но тем не менее рассказ посланника разгневал Тхуту. Торговец был прав: безвластие царило в Двух Землях.
Нельзя управлять царством, опираясь лишь на слабый чиновничий аппарат.
Дерзость мух
Мертвец — это не живой человек, лишенный жизни, это нечто совсем другое. Смерть думает, что хватает живое. Ха! Как только она заполучает его, у нее в руках оказывается не то, на что она рассчитывала.
Это осознавали шесть принцесс, пришедшие вместе с матерью, величественной как никогда, оказать почести отцу, перед тем как его тело будет перенесено в Царский дом. Там в течение семидесяти дней бальзамировщики будут работать в поте лица над его сохранением.
Тело покоилось на торжественно украшенном ложе, обтянутом вышитой тканью и снабженном позолоченной талью для переноски. Ноги отца казались крупнее и более плоскими, чем при жизни, а живот вздулся из-за начавшегося брожения. Заостренное лисье лицо. Челюсти сжаты ремнем, к которому крепилась заплетенная фальшивая борода. Мертвенно-бледная кожа.
Эта жуткая оболочка была тем не менее вместилищем власти — тиранической власти, навязавшей всей стране культ Солнечного Диска.
Царевны оцепенели, слезы навернулись на их глаза. Это был их отец. Царь. И вот что осталось от него!
Служитель Ка стоял в ногах ложа, его голый череп блестел от пота.
Пришедшие женщины расположились по правую сторону, около сводного брата покойника и соправителя царства, Сменхкары, за которым стоял его слуга с веером. Сменхкара, двадцатилетний юноша с таким же лисьим лицом и четко очерченным ртом, как и у его сводного брата, был гурманом и любителем наслаждений. У него был такой же узкий торс, как у умершего фараона, но менее растянутый живот. Сейчас Сменхкара был печален и серьезен. Он взглянул на только что вошедшую Нефертити, но тут же отвел взгляд.
Отстраненная от жизни царской семьи, затем на протяжении трех лет лишенная власти в пользу Сменхкары, Нефертити теперь являла собой лишь свою тень. Ее присутствие было необходимо только для соблюдения формальностей. Нефертити одолевали горестные воспоминания.
Прямая как струна, с мальчишеской фигурой, она была одета в просторное тонкое льняное платье, на ногах у нее были позолоченные сандалии, ногти накрашены золотым лаком. Одноглазая — так называли ее враги: жрецы и их окружение. Войдя, она окинула своим страшным взглядом собравшихся, сразу определив, кто из них враг, а кто друг.
С этим взглядом была связана одна легенда. Во время какого-то праздника во дворце один из придворных протянул Нефертити чашу с вином и допустил при этом непростительную оплошность — подошел к ней слева. Царица только взглянула на чашу, и она разлетелась вдребезги. Стали поговаривать, что ее левый глаз опасен. Нефертити знала это, и с тех пор, если она подозревала кого-либо в нечестности, закрывала правый глаз, чтобы нагнать на нечестивца страху.