— Неволить не могу… поступай, как знаешь!.. — ласково обратился он к Марку. — Значит, за чем-то другим приводил тебя сюда перст Божий!.. Ночуй у нас… брат Михаил поруководит тобой!
Он благословил обоих и ушел работать в свою келью.
Марк, сопровождаемый Михаилом, ознакомился со всем монастырем, побывал на уроке в школе, где учились бородатые люди, прослушал вечерню и засиделся в келье у молодого монаха. В крохотное оконце ее виднелись румяные горы; солнце уже садилось, пышное аббатство казалось пурпурным облаком, застывшим на чистом небе; носились и кричали стрижи.
Марк признался своему новому товарищу, кто он и почему очутился в Италии: после рассказа настоятеля об индиго эта, претившая ему, таинственность являлась ненужной.
— У нас нет тайн!.. — ответил монах. — Что мы сами знаем, то и людям сообщаем. Надо размножать знания — таков завет святого отца настоятеля! Что же ты теперь предпримешь — назад к себе вернешься?
Марк долго молчал, потупив голову.
— Нет… — твердо проговорил он наконец. — Что я принесу сейчас своему монастырю? Ничего! Отец Антуан сказал, что душа сама подскажет мне, что делать. Буду учиться!
— Будь двенадцатым!.. — мягко и просительно произнес Михаил и положил бледную руку на колено соседа. — Нас и было двенадцать, но один брат умер недавно. — Учитель у нас великий — вся жизнь его на пользу людям! Видел, как он бедно живет и одет?.. Знаешь, какое чудо с ним было? — блестя глазами, с возбуждением добавил он. — Однажды засиделся он далеко за полночь у себя, а масла в лампочках не хватило — стали угасать они. И что ж бы ты думал — начала светиться у него рука и все больше и больше — весь стол его осияла! А он и не заметил — продолжал до рассвета писать… Несколько человек из братии это видели!..
Горы уже скрылись; аббатство погасло и напоминало белый корабль с распущенными парусами; долина внизу поглотилась черною пропастью.
— А что он пишет? — осведомился Марк.
— Все, что случается: хронику событий, ученые трактаты, переписывает с нами сказания, разные ветхие хартии.
Сколько открытий он сделал, сколько мыслей и деяний великих людей спас от забвенья и тлена! Сидя здесь, на скале, мы, благодаря ему, видим невидимое — прошлую жизнь разных стран и народов, слышим песни и стихи рыцарей, речи святых отшельников. Господи, какое это счастье!!..
Монах прижал к впалой груди обе руки и умолк, устремив взгляд в пространство.
— Однако, время в скрипторию идти?.. — проговорил он, вставая.
— Всегда у вас по ночам пишут?.. — спросил Марк, подымаясь тоже.
— А то как же!.. — воскликнул Михаил. — Ночь самое лучшее время для нашей работы: тишина совсем особенная, звезды горят. Днем в работе восторга нет!
Над лестницей, ведшей в скрипторию, горела повешенная на трех цепочках глиняная трехрогая лампа.
Марк и его спутник надели туфли, миновали чуть освещенную библиотеку и вошли в скрипторию.
На каждом из столов горели по три лампадных бездымных огонька; словно ожерелье из золотых звездочек мерцало кругом стен; неизъяснимая тишина окружала низко нагнувшихся над пергаментом монахов: все были погружены в свое дело.
Марк долго, пока Михаил не тронул его за рукав, наблюдал за писцами; они казались ему виденьем не от мира сего.
Михаил отворил дверь на террасу и вышел наружу.
— Пойдемте на кровлю? — шепотом предложил он Марку.
Молча выбрались они по другой лестнице на ровную площадку, выстланную плитами. Михаил сел боком на невысокую стенку, служившую оградой; Марк поместился против него.
— За звездами отсюда хорошо наблюдать… — проронил Михаил. — Иногда мы собираемся здесь!
Стояла лунная ночь; аббатство и скалы, на которых раскинулось оно, сияли в синеватом свете; длинный ряд окон над самой пропастью блистал яркими огнями; можно было распознать двигающиеся фигуры людей.
Среди тишины ласточкой пролетел издалека высокий звук — будто струна прозвенела где-то; хор голосов покрыл ее — пели в замке аббатства. Слов разобрать было нельзя, но и Марк, и Михаил узнали знакомую веселую песню странствующих студентов. Грохнул хохот, защелкали дружные, многочисленные аплодисменты.
Марк и Михаил долго и безмолвно вслушивались в ночь; души их были в неведомом…
Монах проводил Марка в свою келью и тот камнем уснул на жестком ложе хозяина; Михаил вернулся к своим товарищам и весь отдался любимому занятию.
До крика петуха звенели струны, пели и плясали в замке тени; до рассвета теплились среди безмолвия в скрип-тории тридцать три светляка перед склоненными головами безвестных писцов и антиквариев[2].
ГЛАВА XXIII
В воскресенье Бонавентури вместе со всеми подмастерьями был по обычаю в соборе и слушал мессу; народа было множество; пели все молившиеся и что то стихийное гремело в этом тысячеголовом хоре; звуки двух лютней вплетались в него хрустальными гаммами.
Ян, забравшийся в укромный уголок, подальше от окон, вдруг заметил далеко впереди знакомое голубое платье; молитвенное настроение разом соскочило с него и уже до конца службы он не отводил глаз от склоненной головы Габриэль; рядом с ней мощным монументом возвышался ее отец в белом с малиновым платье и тетка, не достававшая головой даже до плеча его.
Mecca кончилась. Ян вмешался в толпу, притаился у стены близ выхода и стал ждать появление Габриэль — ему хотелось хотя бы мельком повидать ее, побыть с нею рядом.
Скоро показался рыцарь; рядом с ним шла Габриель. Не дыша, Ян глядел на нее. Она точно почувствовала взгляд и лицо ее повернулось в его сторону. Она узнала Яна; улыбнулась и незаметно кивнула ему головой.
Яну захотелось закричать от восторга; он выскользнул вслед за нею на паперть, но Габриэль более не оглядывалась; Ян проводил ее до угла глазами и, ликуя, напевая и прищелкивая пальцами, пустился в гости к Луиджи.
Неаполитанец поджидал его в траттории и сейчас же увел его в свой излюбленный угол за бочками.
— Ты опять какой-то особенный!.. — сказал Луиджи, приглядевшись к приятелю. — Или еще синяков захотелось?
— Чем особенный?.. — ответил Ян. — А вот новости принес я тебе удивительные. Знаешь, что этой ночью случилось?
— Нет, не знаю. А что именно?
Ян нагнулся к уху Луиджи и шепотом произнес:
— Дьявол унес из епископской тюрьмы всех узников!
— Да неужели?.. — иронически удивился неаполитанец. — И кто-нибудь этого дьявола видел?
— Четверо человек: двое сторожей и двое монахов! Какая бурная ночь была!., они от страху пошли вчетвером проверить замки в тюрьме и вдруг из-под земли как взовьется огонь и высоченный демон весь в красном явился! Не успел никто крестного знамения на себя положить — туча бесов накинулась на них, швырнула их на пол, двери камер сами распахнулись, цепи со звоном послетели, заключенные повскочили на чертей верхом и унеслись сквозь стены… Страшные колдуны все там сидели!.. Вот какая история!
— Да… — протянул Луиджи. — А не тюремщики ли сами выпустили своих пленников?.. Не этот ли дьявол им помог? — он похлопал себя по зазвеневшему карману.
— Да как же это возможно? Ведь епископская тюрьма во дворе замка, там всегда полно стражи, у ворот тоже. И никто не видал, как девятнадцать человек ушли? Из них несколько брави было! Особенно, говорят, отличался небольшой чертик вот с тебя ростом, с такой же бородкой…
Луиджи поперхнулся вином.
— Да разве сторожа могли разобрать что-нибудь в темноте?
— Какая там темнота! Все подвалы пуще чем днем осветило. Сторожа говорят, что если бы они встретили этих чертей, сейчас же узнали бы их! Весь город у ворот замка, народу — толпа! Ведь пойми: все замки целы, стены тоже, а заключенных нет. Хочешь, сходим, поглядим?
— Нет, у меня что-то нога болит!.. — ответил Луиджи: рассказ простодушного Яна несколько обеспокоил его. Он смекнул, что не зря и не из пустой прихоти Маркони замаскировал место пролома: событие сваливалось благодаря этому на плечи нечистой силы.
— А из беглецов никого не поймали? — спросил неаполитанец.
— Ищут их сбиры, да ведь где же найти — они, я думаю, давно за сто парасангов отсюда! — Говорят, что его святость обещал сжечь на костре всех тех, кого поймают!
Луиджи выспросил у приятеля все подробности о передаче записки синьорите и в свою очередь кратко поведал о своем посещении Маркони; о получении золотого и обо всем дальнейшем он умолчал.
Ян слушал с жадным вниманием.
— А Маркони молодой?.. — будто между прочим, обронил он.
— Так, средних лет… — ответил Луиджи. — Рожа порядочная…
— Да? в самом деле?..
— Да чего же мне врать: уж если я что говорю — значит, сама истина!.. Тут, брат, не любовь, а политика… это уж ты мне верь!.. Вот что, брат… кажется, мне на днях придется на некоторое время из города уехать, так ты с Марком почаще заглядывайте в собор — не будет ли там пометочки от меня!
— А куда ты собираешься?
— Дело наклевывается…
Приятели распили кувшин вина и, отуманенный им и мыслями о синьорите, Ян отправился домой; Луиджи поднялся на третий этаж в свою каморку; ворон, сидевший на спинке стула, с радостным карканьем перелетел к нему на плечо и стал тереться головой о щеку. Луиджи поласкал птицу, накормил ее и погрузился в раздумье — ему начало казаться, что он попал в скверную историю.
Через некоторое время он спустился вниз и пообедал, прислушиваясь к застольным разговорам; велись они о событии, взбудоражившем весь город; толковали шумно и горячо и доходили до таких прикрас, что если бы Луиджи не знал дела, то и не догадался бы, что речь шла именно о том, в котором он только что участвовал.
Наслушавшись вдоволь, Луиджи встал и направился к выходу. Проходя мимо стойки, он услыхал легкое «пст»… и оглянулся; мрачный, как всегда, хозяин подмигнул ему единственным глазом.
Луиджи подошел к прилавку и звякнул об него монетой.
— Надо обриться!.. — шепнул кривой, придвигая под видом сдачи деньги обратно. И сейчас же отвернулся и занялся резкой хлеба.
Луиджи дрогнул от неожиданности, но, зная нелюбовь хозяина к объяснениям и разговорам, молча вышел из тратторий.
Совет был дельный: догадливый хозяин видел, что его постоялец вернулся откуда-то в бурную, грозовую ночь весь мокрый до нитки и сопоставил эту ночную отлучку с происшествием у епископа.
Участие хозяина почему-то успокоило неаполитанца: он почувствовал у себя за спиной надежную, давно испытанную опору.
В первой же попавшейся лавочке перрукиери ему быстро смахнули усы и бородку и, преображенный и опять довольный собою, Луиджи отправился пошататься.
Издали, от угла, он посмотрел на дворец епископа, около которого продолжал толпиться народ, и свернул на другую улицу. Вскоре он заметил, что забрался далеко — перед ним оказался красный дом. Сердце у Луиджи ёкнуло: на среднем окне верхнего этажа висела красная занавеска.
Первым намерением Луиджи было немедленно исчезнуть от этого опасного места, но что-то подшепнуло ему, что этот сигнал имеет важное значение и для него лично. Стоять и раздумывать не приходилось: Луиджи осторожно огляделся, перешел через улицу и стукнул молотком. Дверь словно поджидала его и сейчас же отворилась; тот же густобровый слуга провел неаполитанца наверх к своему господину; он стоял в зале и внимательно рассматривал какую-то мраморную богиню. Услыхав шаги, Маркони оглянулся.
— Кто это?.. — с недоумением произнес он, не узнавая Луиджи. — В чем дело? Ба, да это ты, петушок?!
— Я самый, синьор!.. — ответил с низким поклоном неаполитанец. — Вы вывесили сигнал и я здесь.
— И притом первый!.. — с улыбкой сказал Маркони. — Твое усердие будет оценено по заслугам. А пока синьорита велела тебе передать на память вот это… — он достал из сумочки блеснувшее золотое кольцо с изумрудом и дал его Луиджи; неаполитанец раскланялся и надел его на палец.
— Теперь нам предстоит вот что… — продолжал, опустившись в кресло, Маркони. — Ты уже, конечно, слыхал городские толки про наше похождение?
— Как же, синьор… Все свалено на чертей — это самое приятное!
— Да, но я слышал, будто один из сторожей запомнил двоих из нас. Ты, между прочим, хорошо сделал, что обрился. Это предусмотрительно! Так вот… в городе оставаться нашим друзьям очень опасно: черти чертями, а вся полиция на ногах и у ворот усилена стража. Необходимо вывести беглецов из города…
— Это очень трудно, синьор!
— Знаю. И тем не менее — надо. Ты ловкий и сметливый молодец; скольких же человек ты возьмешь на себя?..
Луиджи задумался.
— Двоих, синьор, не больше!..
— Хорошо… — подумав, согласился Маркони. — Но помни, что епископ зол до бешенства и если кого поймают, то за сношение с дьяволом тому не миновать костра!
— Огонь неприятная штука, синьор. Охотников изжариться живьем найдется мало и они дороги!
Маркони достал из сумки вязаный кошелек и бросил Луиджи; тот подхватил его.
— Срок два дня!
— Три, синьор, не меньше!
— Пусть будет по твоему. Бартоломео?.. — обратился Маркони к слуге, стоявшему между каменных статуй. — Условься с Яном, где и в какое время ты сможешь найти его. Твое имя Ян, кажется?
Луиджи закашлялся.
— Да, синьор… Но чаще меня зовут Луиджи!..
— Отлично. Итак, помни: я надеюсь на тебя, как на себя самого. Действуй!
Движением руки Маркони отпустил неаполитанца.
Луиджи вышел озабоченный. На улице подозрительных лиц не было и он, раздумывая, что предпринять, поплутал по закоулкам и вдруг вспомнил о Марке; в голове его появилась мысль попытаться выпроводить из города беглецов под видом студентов, отправляющихся в обход по монастырям.
Луиджи поспешил в общежитие. Как назло, Марка не оказалось и никто не мог сообщить, когда можно было ожидать его возвращения в город. Раздосадованный неаполитанец вернулся в свое убежище и, не желая показываться в траттории, потребовал вина к себе наверх и стал забавляться с вороном.
ГЛАВА XXIV
На другой день Луиджи побывал в соборе и сделал в определенном месте условленный призывной знак. Выполнив это, он боковым ходом вышел наружу и только повернул за угол — крепко столкнулся с машисто шагавшим человеком. Луиджи отлетел от толчка в сторону, выругался и вдруг уцепился за рукав встречного.
— Маркушка, ты?!.. — радостно вскрикнул он. — А я тебя ищу везде!..
— Мы только что вернулись из обхода… — улыбаясь, ответил Марк. — Я в собор шел… посмотреть!..
— И я оттуда же… теперь ко мне пойдем!..
Луиджи оглянулся через плечо и, хотя никого не было, шепотом произнес:
— Очень важное дело есть!
Близ университетской площади они заслышали какой-то странный гул и крики.
— Что бы это значило?.. — проговорил неаполитанец.
— А тебе не все равно? — равнодушно отозвался Марк.
— Как все равно?!.. — возразил, начиная воспламеняться, Луиджи. — Да ведь там дерутся!!.
— Ну и пускай!..
— Нет, брат, надо взглянуть!.. — Луиджи чуть не бегом бросился в сторону шума; Марк, не торопясь, следовал за ним.
На площади они остановились. Часть ее, ближайшая к университету, кишела народом и происходило нечто невообразимое — над головами мелькали кулаки и палки, как цепы, молотившие кого и по чем попало; стена из нескольких сот человек наседала на другую, куда менее многочисленную; она подавалась назад, слышался рев, вой и дикие возгласы.
— Что такое?!.. — в полном недоумении проговорил Марк.
— Студенты с профессорами своими дерутся!.. — хихикая, пояснил незнакомый пожилой сосед, с интересом следивший за боем. — Ученый спор какой-нибудь разрешают!..
Луиджи весь кипел.
— Вот здорово!.. — так его!., вали-вали!!. — то и дело приговаривал он, забыв все и видя только побоище.
Студенты явно одолевали. Но в ту минуту, когда профессора, бакалавры и лиценциаты уже были притиснуты к самой стене, та часть бойцов, что была загнана внутрь университета, вдруг хлынула обратно, но уже в шлемах, латах и в железных перчатках; за ними выбежали сторожа, кто с метлой, кто со скамьей или палкой, и с яростью обрушились на студентов; опять закипел бой. Передние, поразбив себе кулаки о железо лат и шлемов, отхлынули под градом ударов и черная лавина, усеивая свой путь отступления сшибленными с ног товарищами, стала откатываться от университета. Свалка шла уже около Марка и Луиджи.