«Болит?»
«Нет», — отвечала Инга, сводя брови.
«А так?»
«Тоже нет».
«Сейчас же на рентген!» — скомандовал врач.
Оказалось — перелом. Не трещина, не надлом — настоящий перелом левого предплечья. Инга неудачно упала вместе со своим новым велосипедом и сломала руку.
«У вас поразительная дочь, — покачал головой врач, рассматривая рентгеновский снимок. — Я впервые встречаю такого терпеливого ребенка».
Поразительная дочь…
«Мерседес» вырвался из потока машин, зажатых в переулке, на просторное бульварное кольцо. Большие электронные часы показывали половину третьего. Через полчаса библиотекарь общества «Восток — Запад» Отто Гербигер придет на свидание со мной к «Трем топорам». Он долго будет меня дожидаться. А потом позвонит: «Почему вы не пришли, господин профессор? Я вас так ждал».
А может быть, не придет и не позвонит…
Гроза прекратилась так же внезапно, как и началась. Ожили пустынные улицы. По обочинам стремительно «неслись мутные ручьи. На перекрестке длинноволосые ребята в плавках, смеясь, переносили через потоки дождевой воды визжащих девиц.
Мы стали у светофора. Что-то неладное делалось с неоновой рекламой на крыше углового здания. Саженные буквы то вспыхивали в беспорядке, то гасли.
„Пушкин“ — только для истинных мужчин!»
Подобная же неоновая реклама высилась на современном высотном доме неподалеку от нас. Инга при виде ее постоянно выходила из себя:
— Это же кощунство — назвать водку именем великого поэта! «Чистите зубы витаминизированной зубной пастой „Эрнест Хемингуэй“!», «Употребляйте туалетную бумагу „Жорж Санд“!» Самое настоящее варварство!
«Пушкин» — только для истинных мужчин!»
«Пушкин» только для…»
На этот раз буквы, составляющие последние два слова, вообще не загорелись. Что-то громко треснуло на всю улицу, с крыши на тротуар посыпался сноп искр. Прохожие в испуге шарахнулись в стороны.
— Капут! — Дузе хмыкнул и облизнул губы. — Короткое замыкание!..
У нашего дома на улице Марка Аврелия прохожих почти не было. Двое промокших до нитки агентов — один в воротах у подъезда, другой напротив, в дверях магазина трикотажных изделий — прямо-таки бросались в глаза даже непосвященному человеку. Они делали вид, что укрываются от дождя, хотя теперь им уже было все равно, а с неба падали лишь редкие капли.
Фреди вышел на тротуар, открыл дверцу, пропустил меня. Все другие остались в машине, повернув ко мне головы разом, как по команде. Я сунул руку в карман и тут же вспомнил, что ключ от подъезда остался в куртке, уложенной в чемодан. С собой у меня был лишь ключ от квартиры.
Я подошел к дощечке с номерами квартир и фамилиями жильцов. Но нажать кнопку домашнего телефона мне не дали — Фреди удержал мою руку.
— Нет! — сказал он и добавил, показав ключ: — Есть!
Он отпер подъезд своим ключом и пошел следом за мной. Сначала в лифт, затем на площадку. Не собирается ли он войти вместе со мной в квартиру?
Я сунул ключ в замочную скважину. Он упорно не влезал, что-то ему мешало. И вдруг дверь распахнулась.
Инга!
Я обернулся. Фреди исчез, словно растворился в полутьме лестничной клетки.
— Что с замком? — спросил я, едва справляясь с желанием схватить ее и прижать к груди. — Ключ почему-то не идет.
— Он правильно делает! — весело отозвалась Инга. — С другой стороны замка вставлен мой ключ, и двоим им здесь просто нечего делать.
— Зачем же? Там щеколда.
— В том-то и вся штука! Испортилось что-то. Щеколда даже не шевелится. И снаружи и изнутри замок отворяется только ключом… Что ты так долго?.. Я уже думала — тебя упрятали за решетку и пора звонить в посольство.
— Упрятать не упрятали, а ждать заставили. Да еще и объяснение писать. У них тут такие строгости!.. Наше ГАИ просто благотворительная организация.
— Да, вид у тебя какой-то помятый. — Она окинула меня критическим взглядом. — Есть хочешь? В наличии имеются дебреценские сосиски. И еще я сварила суп из пакетика.
— Поем… Чем ты занимаешься?
— Убираюсь, пылесосю.
— Идти никуда не собираешься?
— Если позднее, вечером. Тут пыли скопилось — откуда только берется?
Я помыл в ванной руки, лицо, пошел на кухню.
— Может, остыло? — Инга в кабинете шуровала пылесосной щеткой. — Могу подогреть.
— Нет, в самый раз.
Есть не хотелось. Я заставил себя проглотить несколько ложек пресной жидкой лапши, разжевал жирную, ярко-красную от обилия перца сосиску.
— Ты ничего не спрашиваешь о дяде Вальтере, — донеслось до меня из кабинета сквозь завывание пылесоса. — Как раз перед самым твоим приходом позвонила Эллен — она уже вернулась домой из клиники.
— И что же с ним?
— Пока еще ничего не известно — капитальное обследование начнется только завтра. Но Эллен к нему в палату не пустили, и она очень-очень беспокоится.
— Но хоть что-нибудь сказали?
— Предполагают, что нервное. Ему закатили здоровенный шприц успокаивающего… Давай, отец, сходим вечером к Эллен.
— Посмотрим, — ответил я неопределенно. — У меня самого не все ладно с головой.
— Что такое? — Инга тотчас же выросла в дверном проеме. Волосы убраны под платок, вырядилась в какую-то неимоверную хозяйскую хламиду. — Только этого еще не хватало для полного комплекта!
— Ничего особенного. Разболелась в полиции. Наверное, от грозы.
— А ты выпей таблетку анальгина и ложись…
В спальне Инга уже убралась. На окне негромко гудел вентилятор, нагоняя с улицы влажный после грозы воздух. Я лежал на мягком поролоновом матрасе, ощущая на лице свежий ветерок.
Время шло. Медленно, но неотвратимо. Секунда за секундой, минута за минутой…
Надо найти выход! Для Инги и для себя.
Прежде всего для Инги. Сам я как-нибудь выберусь. Я знаю по крайней мере, откуда и чего мне ждать. У меня есть опыт, у меня больше шансов выкарабкаться.
Бледный отсвет ярких неоновых огней уже начал мерно пульсировать на теневой стене дома во дворе.
«Пушкин — только для истинных мужчин!»
Но Инга…
Она ни о чем не подозревает. Она совершенно беззащитна.
Одному не управиться. Нужна помощь. Я знаю многих людей, которые могли бы мне помочь. Но как добраться до них? Как добраться — вот в чем вопрос!
Прежде всего, разумеется, товарищи из советского посольства. Они наверняка энергично вмешаются, подключат австрийские органы.
Но… Уж этот-то вариант Шмидт и его люди не могли не предвидеть! Может быть, именно в тот момент, когда у двери дома взвизгнут тормоза полицейских автомашин, в квартире через двор сипловато пискнет карманное радио. По нашим окнам заскользит оптический прицел, негромко щелкнет спусковой крючок снайперской винтовки.
И моей Инги не станет…
Зачем мне такая «победа»?
Зачем мне тогда весь белый свет?
Нет! Нужен какой-то совершенно неожиданный ход! Такой, который они не могли бы рассчитать даже на вычислительной машине!
Квартира превратилась в настоящую мышеловку. Четыре зарешеченных стены. Телефон?
Он прослушивается — это же ясно! Они прослушивают здесь все — и у нас и у соседей. С помощью современных технических средств это совсем не трудно.
И просматривают тоже. На приемном аппарате четыре экрана. Один — от камеры в квартиру через двор. Она позволяет им видеть все, что делается у нас в кабинете и в гостиной. И на кухне тоже — там, правда, жалюзи, но что-то случилось с механизмом, они не опускаются. Случайность? Ну нет, теперь уже, после всего, что я знаю, глупо верить в какую бы то ни было случайность.
Второй объектив показал Ингу в профиль. Он наверняка установлен в кабинете. Судя по углу наклона камеры, в чугунном украшении над книжной полкой.
Третий — в прихожей. Его назначение теперь совершенно понятно. Это недреманное око следит за тем, чтобы я не выскользнул из мышеловки через дверь на лестницу.
А четвертая камера? Где она установлена?
Здесь? В спальне?.. Я с трудом одолел желание осмотреться по сторонам.
Скорее всего, именно здесь. Спальня — единственная комната, за которой нельзя наблюдать из квартиры напротив. Мешает выступ стены. К тому же — шторы. В любой момент можно подойти к ним и задернуть.
И еще одно — в спальне стеклянная дверь. Через нее, если соответствующим образом расположить объектив, легко просматривается большая часть коридора.
Да, здесь. Вверху в оконной стене лепной бордюр. Ничего не составляет спрятать в нем миниатюрный стеклянный глазок.
Электрическое питание, разумеется, подведено к камерам заранее. Да, работы тут было немало! К нашему вселению готовились основательно. И загодя!
Капкан расставлялся умело, предусмотрительно, со знанием дела.
Знали, значит, знали… Стоп, об этом пока не надо! Позже, потом…
Выход! Найти выход!
Была бы хоть тоненькая ниточка, за которую зацепиться.
Должна же быть ниточка!
«Пушкин» — только для истинных мужчин!»
«Капут! — сказал этот жирный старик с полуидиотским смешком. — Короткое замыкание!»
Короткое замыкание…
А ведь передающие телекамеры тоже работают на электричестве. Если добраться до источника питания, то можно их ослепить. Все сразу. Они тогда лишатся глаз.
Щиток находится тут же, на кухне… Нет, так не годится. Они сразу же поймут — и конец.
А если замкнуть там, внизу, в подвале?..
Но туда не добраться. Мне не выйти из квартиры. Глазок телекамеры против двери стережет меня бдительнее, чем самый свирепый цепной пес. Он тотчас же воспроизведет на одном из экранчиков мой уход. И пока я буду в подвале, они расправятся с Ингой.
Вот если ослепить камеру на короткий миг. Будто случайно. На один миг, чтобы успеть отворить и затворить снова дверь.
Разыграть представление? Самое главное, чтобы они ничего не заподозрили. Иначе…
Подключить Ингу?
Выдержат ли у девочки нервы? Одно дело — стойко переносить боль. Другое… Ей ведь никогда не приходилось ползти ночью, припадая к земле, под белыми щупальцами прожекторов, по верху окопов, набитых фашистами.
«…Только для истинных мужчин!..»
Но ведь была, была однажды ночь, когда и я полз впервые! В маскхалате, по снегу, отдающему отвратительным запахом горелого металла…
Да, я тоже не начинал ни со второго раза, ни с третьего, ни с четвертого. У всех все сначала бывает впервые. Второй и третий раз всегда следуют за первым.
Если все-таки посмелее потянуть за эту мою ниточку? И размотать весь клубок?..
Целых три часа пролежал я в мучительных раздумьях. Намечал комбинации, прорабатывал их в уме. Разбивал вдребезги. Начинал сызнова, опять отыскивал слабое звено.
Все вертелось вокруг короткого замыкания.
Наконец вырисовалось что-то стоящее.
Риск, конечно, был. И значительный. Но когда на карту поставлена жизнь, не рисковать нельзя. Главное, чтобы риск не выходил за рамки разумного. Скажем, пятьдесят на пятьдесят. Один шанс из двух.
В моих расчетах так примерно и выходило. Причем большую часть риска я принимал на себя, давая возможность Инге выйти из жизнеопасной зоны.
«…Только для истинных мужчин…»
К тому же еще я и отец…
Я снова и снова мысленно репетировал свой спасительный вариант.
Чисто умозрительно получалось неплохо. Даже не слишком много «если». Понятно, на долю везения тоже кое-что приходилось. Но без везения нельзя и улицу пройти на зеленый свет. Вдруг выскочит из-за угла какой-нибудь ошалелый водитель.
«Не повезло», — скажут люди.
И все-таки этот вариант нравился мне все больше и больше. Не просто бежать без оглядки, не просто спастись во что бы то ни стало, а еще и по ним удар нанести…
Только бы что-то не проглядеть! Только бы не упустить из виду какую-нибудь роковую мелочь!
А ну-ка еще раз все по порядку, шаг за шагом, обстоятельно и терпеливо.
Инга несколько раз на цыпочках наведывалась в спальню. Но глаза у меня были закрыты, и она, постояв возле кровати, так же неслышно уходила.
Я потянулся, зевнул сладко, имитируя пробуждение.
— Инга!
Она появилась моментально, будто стояла в ожидании рядом, у двери спальни.
— Проснулся? Ну как, голова еще болит?
— Нет, теперь все в порядке.
— Пойдем к Эллен? Половина седьмого.
— Боюсь, не успеть. Мне еще много писать.
— У-у…
— Завтра у меня выступление — ты забыла?
— Ах да!..
Я уселся за письменный стол в кабинете. Стеклянный глаз, конечно, зафиксировал, что я начал писать. Но подсмотреть он не мог. Бумагу загораживала моя спина.
«Доченька! Я угодил в капкан, и без твоей помощи мне не выбраться. В квартире установлены подслушивающие устройства и телекамеры. Свободны от них лишь ванная, туалет, кладовая и часть коридора до двери спальни. Прочитай внимательно и спрячь. Вот что ты должна сделать…»
Письмо получилось подробным и длинным. Но это был единственный выход. Сказать ей я ничего не мог. Даже на латышском — они наверняка учитывали такую возможность.
Подсунул я письмо в ванной — Инга отправилась туда замачивать белье.
Она подняла на меня изумленные глаза, но спросить ничего не успела — я предостерегающе поднес палец к губам.
Затем, пока она читала, я расхаживал по квартире — пусть почаще переключают камеры, наблюдая за мной. Это их будет отвлекать от Инги.
— Инга, где мои желтые носки?
— Посмотри в чемодане, — доносилось из ванной сквозь шум льющейся воды.
Я перерывал весь чемодан.
— Нет их здесь.
— Ох, прости, я забыла. Они уже на полке в шкафу.
Я шел в спальню и смотрел на полках.
Наконец Инга появилась из ванной. Разрумянилась, глаза блестят. Кажется, ей даже понравилось — приключение! Стала спиной к камере — я указал в письме их точное расположение. Подмигнула: мол, все поняла.
— Отец, надеюсь, ты ничего не имеешь против, если я ненадолго слиняю.
— Куда еще?
— Да вот, прошвырнусь с твоего милостивого разрешения по близлежащим тропкам, — сказала она в своей ехидно-вежливой манере в полном соответствии с моей письменной инструкцией.
— Никуда ты не пойдешь! — торопливо отрезал я.
— Начинается! — сразу вскипела Инга. — Неужели ты ни на минуту не можешь забыть о своих родительских прерогативах!
Ее возмущение было на удивление искренним; впрочем, подобные словесные баталии происходили у нас с ней довольно часто, и моя милая доченька в них изрядно поднаторела.
— А не можешь ли ты хоть на минуту вспомнить об обязанностях дочери? — достойно отпарировал я. — Или тебе совершенно безразлично, здоров ли твой отец, болен ли.
— Но ведь ты сам сказал, что все прошло.
— Ну, если угодно, то только для того, чтобы тебя успокоить.
— Ах так!.. Хорошо, я остаюсь. Только, пожалуйста, не надо аплодисментов!
Инга сердито протопала в кабинет каблучками своих босоножек и забралась там в кресло, закрыв лицо «Бурдой» — так назывался западногерманский журнал мод, который она усердно изучала в свободное от беготни по венским улицам время.
Теперь мне предстояло привести в порядок старый телефонный аппарат, брошенный хозяевами на полку в кладовой, отыскать отвертку и еще кое-что по мелочам. Времени было достаточно.
Инга продолжала мусолить свою «Бурду».
Около девяти вечера я пошел в ванную и открыл кран. Предварительно продефилировал на виду у камер в хозяйском, чуть коротковатом для меня купальном халате.
Шум воды послужил для Инги условным сигналом. Она тут же возникла у двери ванной.
— Ты что, задумал купаться?
— С твоего милостивого разрешения.
— Значит, я могу считать себя свободной?
— Отнюдь! Подстрахуешь меня. Мало ли что может случиться в воде с больным человеком.
Инга фыркнула недовольно и отправилась в прихожую глядеться в захомутованное зеркало — опять же в точном соответствии с моей инструкцией.
Сейчас она «заметит» глазок телекамеры.
— Ой! — услышал я, и тут же по коридору простучали каблучки: Инга побежала в кладовку за стремянкой.
— Что ты там?