— Ладно. Зато открыточка ваша просто загляденье. («Перехваченное письмо считаю чрезвычайно важным».) Андрей Александрович, у меня тут приятели скоро соберутся, так что позванивайте. Не забывайте старых друзей. («Скоро предстоит серьезная операция, поэтому прошу постоянно поддерживать со мной тесную связь».) До свиданья. Был рад.
— Конечно, Иван Константинович. Всего доброго. («Буду постоянно держать вас в курсе событий».)
Утром четвертого, как только Ровнин проснулся и вышел в прихожую, он первым делом посмотрел на стеллаж, чтобы убедиться, что письмо «Пурхову В.» лежит в ячейке нетронутым, плашмя, вверх адресом, так, как он его оставил. Пока еще тетя Валя не сняла запор, он быстро сходил в туалет, умылся и сел за стол. После первой почты Ровнин поймал себя на том, что думает сейчас только об одном: а вдруг выявили себя и засветились те, кто дежурит в переулке? Судя по Семенцову, народ у него опытный и быть такого не должно.
Ну а вдруг? Ровнин попытался представить себе, как они вообще это делают, как они скрыты, а главное, как держат вход. Если подвижно, да еще если кому-то из них вздумается ходить по Плеханова, изредка сворачивая в переулок, тогда все, полный конец, пиши припало. Поразмыслив, он все-таки решил, что они этого не сделают; наверняка они тихо заняли скрытые точки. Но и в этом случае их помощь может быть очень ограниченной. Что, если придет кто-то им неизвестный? Они и ухом не поведут: ведь «пришлые», приходящие к девушкам, в эти дни так и мелькают. Заходят, спрашивают кого-то, оставляют документы, проходят в комнаты. С другой стороны, это хорошо: больше надежды, что банда рискнет взять письмо, воспользовавшись этим. Ладно, что там ни думай, его дело сейчас телячье — ждать. А когда придет время действовать — действовать.
В двенадцать пришла тетя Поля. Подождав, пока уйдет сменщица, тетя Поля посмотрела на него и вздохнула. Взгляд этот был со значением, и в ее глазах Ровнин прочел, что она понимает его состояние. Понимает, что он неспроста третьи сутки сидит за столом и чего-то ждет.
И снова он с тоской подумал: ну что стоило ему вчера оказаться в нужный момент у стола? Чепуха какая-то. Просто не повезло. Случайность. Глухая случайность.
В одиннадцать тетя Поля заперла общежитие.
Значит, теперь он должен ждать завтрашнего утра, даже не утра, а двенадцати часов: в это время должен прийти наблюдатель от Семенцова, который заменит его, Ровнина.
Пятого июня, встав рано — еще не было семи, — Ровнин понял, что настроение у него сегодня чуть-чуть получше. Он вышел в коридор, сделал зарядку. Обтерся до пояса холодной водой. Потом сам заварил себе чай. Пока он сидел за столом, до момента, когда тетя Поля сняла засов, он заставил себя прогнать еще раз на память всю карту города. Всю, до последнего переулка и знака. Основные маршруты; потом — маршруты машин Госбанка; потом — расположение крупных заводов, дорог, перекрестков, выездов за город; потом, один за другим, все основные дорожные знаки; наконец, мелочи: выезды на окраины и в пригороды, неожиданные повороты и тупики, проходные дворы. Что бы там ни было, сегодня он должен быть в форме. В абсолютной форме. В нем должна быть полная ясность и чистота, независимо от того, придет ли сегодня кто-нибудь за письмом или не придет, состоится ограбление или не состоится.
Сейчас, разглядывая гладкую дерматиновую поверхность стола, Ровнин в который уже раз попытался с предельной ясностью ответить самому себе на вопрос: раскрыт он или не раскрыт? С одной стороны, когда в ячейку положили письмо, он, хоть и упустил сам момент, все остальное сделал абсолютно чисто, по всем правилам. Засечь его, его неторопливый, медленный выход из дверей общежития, его нарочно замедленный проход к троллейбусной остановке, можно было только в одном случае: если для того, чтобы положить письмо в ячейку, сюда приходил не один, а как минимум два человека. Значит, как же тогда все происходило? Один вошел и положил письмо, тогда как второй, давно дежуривший где-то в удобном месте, допустим, на лестничной клетке противоположного дома, наблюдал, подстраховывая. Следил, не выйдет ли вслед за напарником кто-то из дверей общежития. Кто же мог оттуда выйти, по их мнению? Тот, кто по внешнему виду мог быть сотрудником милиции. Он, Ровнин, вполне мог вызвать их подозрения. Натянуто? Осторожно? Да какая разница! Пусть даже сверхосторожно, а кто им мешает вести себя сверхосторожно? Суммы, которые они берут, заставляют их быть сверхосторожными. Собственно, что могло им помешать лишний раз подстраховаться? Тем более если они, как считал Лешка, не что иное, как «инт. пр. гр.» — «интеллектуальная преступная группа»?
И Ровнин вынужден был сейчас сказать сам себе: считай, что они тебя раскрыла. Может быть, они тебя и не раскрыли. Но считай, что раскрыли. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Значит, скорее всего, они изменят место и, может быть, время налета.
До двенадцати, наблюдая за стеллажом, Ровнин утешал себя тем, что все-таки, в любом случае, жить этой преступной группе в Южинске будет теперь значительно хуже. Потому что кольцо вокруг нее пусть не сразу, пусть пока тихо, но сужается. Во-первых, уже само по себе письмо «Пурхову В.» — немалый козырь. На нем есть два почерка, на конверте и на листке. Потом, известно, что его положил в ячейку короткошеий низколобый блондин с голубыми глазами и прижатыми ушами. Блондин со взятыми у него чисто, чище некуда, отпечатками пальцев, да еще явно имеющий какое-то отношение к банку. Значит, рано или поздно, но ОУР на него выйдет. С Семенцовым — выйдет. Даже если сегодня не будет налета, выйдет.
От этих размышлений Ровнину стало чуть-чуть легче. Все-таки что-то он здесь сделал, и пусть слабое, но утешение у него есть. Надо просчитать все варианты их поведения, если они заметили слежку.
Сменщик пришел без пяти двенадцать. В общем, пришел довольно хорошо: в прихожей, если не считать Ровнина и тети Поли, в этот момент никого не было. Парень оказался неприметным, среднего роста, светлоглазым, в тенниске и спортивных брюках. По виду скромняга, такой тихарик-студентик. Семенцов не подвел, сменщик подобран — не придерешься.
— Это ко мне, тетя Поль, — Ровнин кивнул. — Товарищ. Он побудет в дежурке?
Тетя Поля вздохнула:
— Побудет, побудет. Валя же сейчас придет. Андрей, может, тебе чего нужно?
— Ганну позовите, если не трудно? А?
— Чего ж трудного.
Тетя Поля ушла. Сменщик сразу же показал, что основательно изучил фото Ровнина. Скромно остановившись в углу, он подождал, пока тетя Поля уйдет, кивнул и подошел к столу — не сразу, а только после ответного кивка.
— Я от Ивана Константиновича, — сказал он тихо. — Вы Андрей Александрович?
— От какого Ивана Константиновича?
— От Семенцова. Иван Константинович будет вас ждать в Кисловском переулке, в машине «Жигули» вишневого цвета, сегодня в два часа дня. Номер машины семнадцать — шестьдесят восемь.
Ровнин внимательно изучил сменщика и сделал вывод, что держится парень как будто ничего. Кивнул на дверь дежурки:
— Подожди, пожалуйста, в этой комнате, я сейчас.
— Хорошо. — Сменщик исчез за дверью.
Спустилась Ганна, и Ровнин отошел с ней в угол прихожей:
— Ганночка. Я сейчас ухожу, и сегодня меня здесь не будет. Так вот, у меня к тебе просьба. Посиди здесь, а?
Она странно посмотрела на него, то ли укоряя, то ли пытаясь что-то понять.
— Сегодня до одиннадцати, пока закроют дверь? А, Ганночка?
Настроение из-за этого ее взгляда у него сейчас хуже некуда. Но для нее он должен выглядеть веселым, ясным я легким. Как она не может понять, что ему самому сейчас несладко? Что поделаешь, иначе нельзя.
— Ганна?
— Не нужно, — она покачала головой. — Не объясняй. Хорошо. Конечно же я посижу.
— Я думаю, письмо это сегодня никто не возьмет. Но если кто-то его все-таки возьмет, кто бы это ни был — ты ему не мешай. Только нажми незаметно четыре раза звонок. И все. В дежурке вместо меня останется мой товарищ. Хорошо?
— Хорошо.
Ганна отвернулась.
Перед тем как открыть дверь своей квартиры, Ровнин прислушался. Тихо. Сейчас двадцать минут первого. Значит, у него почти целый час. Убедившись, что за дверью сплошная, матовая тишина, Ровнин бесшумно повернул ключ, вошел. Всё на своих местах. Прошел на кухню, поставил чайник, заглянул в холодильник. Так, яйца и масло, больше ничего не нужно. Быстро побрился, принял душ, переоделся. Ловко поджарил яичницу.
После чая он несколько секунд сидел, обдумывая, куда лучше положить «Малыша».
Для «Малыша» у него были ремни, приспособленные, чтобы носить автомат под курткой. Кроме того, из Москвы он захватил с собой плоский черный кейс, подобранный по размерам автомата. Но может быть, лучше просто засунуть «Малыша» за пояс, скрыв его под рубашкой и брюками? Нет, сейчас слишком жарко, на солнце градусов тридцать. И ремни не подойдут, ведь тогда придется надевать куртку, а в куртке он спечется. Подумав, Ровнин решил, что лучше всего взять кейс.
Пройдя в комнату, он открыл нижнюю полку книжного шкафа. Вынул книги: все в порядке, «Малыш», завернутый в синюю байку, лежит в оставленной для него нише точно так же, как он положил его туда в последний раз, проверяя и смазывая, — примерно неделю назад. Ровнин вынул автомат, аккуратно поставил на место книги, закрыл полку. На диване развернул тряпку и стал тщательно, не торопясь осматривать оружие. Разобрал затвор, проверил патронник. Все в порядке. Он еще раз проверил каждую деталь и только после этого собрал автомат, завернул «Малыша» в тряпку и положил в кейс. Все. Можно идти.
«Жигули» вишневого цвета Ровнин увидел, как только свернул в Кисловский переулок с Большой Садовой. Переулок был совсем маленьким, и, пройдя несколько шагов, он заметил, что в машине, стоящей у тротуара недалеко от булочной, сидит Семенцов. Полковник был в светлой рубашке с короткими рукавами и открытым воротом. Семенцов кивнул, и Ровнин открыл дверцу:
— Здравствуйте, Иван Константинович.
Произнеся это, он вдруг поймал себя на мысли, что думает сейчас о том, что он, Ровнин, должен делать дальше. Сел рядом с Семенцовым, положил кейс на колени, захлопнул дверь. Полковник поправил ворот рубашки; чувствовалось, что ему сейчас очень жарко.
— Здравствуйте. Все по-прежнему?
Да, он думает совсем о другом. Что же он должен делать? Выбора нет, он должен идти в засаду. Но почему — должен? Ведь он убежден, на все пятьсот процентов убежден, что ограбление будет не там, где указано в письме, и не там, где поставят засады. А где-нибудь в другом месте.
— По-прежнему.
— Как добрались?
— Хорошо.
— В кейсе у вас оружие?
— Оружие.
Как будто есть ощущение — он, Ровнин, должен сейчас переломить инерцию. Во-первых, он не должен быть в засаде. Засада прекрасно обойдется без него. Полковник вздохнул. Черные брови сошлись; глаза Семенцова в самом деле непроницаемые, и, что за ними, не поймешь.
— Вот что, Андрей Александрович. Конечно, о том, что вы сделали, я буду писать отдельно, в докладной.
Что же делать? Что делать? А вот что. Вот что, Ровнин.
— Это вы о чем? О том, как я проморгал связного?
Семенцов усмехнулся:
— Перестаньте, Андрей Александрович. Не становитесь в позу.
— Я не становлюсь.
Становись не становись, а связного он, конечно, упустил бездарно.
— Я хочу написать о другом. О вашей высокой профессиональной выучке, сознательности, ответственности и чувстве долга. О том, что благодаря вам мы вышли на это письмо.
Приятно все это слушать, но благодарность не по адресу: на письмо они вышли только благодаря Лешке. Из вежливости он все же кивнул:
— Спасибо.
— Помимо докладной я хотел бы поблагодарить лично вас. Просто по-человечески.
— Ну что вы, Иван Константинович. Не за что.
— Есть за что. Ладно. Теперь о деле. Наверное, у вас есть какие-то соображения по поводу письма? И о возможности налета?
Соображения, конечно, у него есть, но при чем тут эти соображения, когда он, Ровнин, начинает постепенно понимать, что ему делать дальше? Все, что жило в нем раньше отдельными кусочками, разорванными мелкими соображениями, теперь как будто начинает соединяться в одно целое. И прежде всего он отчетливо понимает, что ни в одной из трех засад он Семенцову не нужен. Напрочь не нужен.
— Особых соображений у меня пока никаких.
Что он, лично он может добавить к засаде? Да ничего. Он должен сейчас решить: что бы он делал сам на месте налетчиков? Если бы, допустим, подозревал, что письмо перехвачено? Если бы знал, что на всем пути следования машин с деньгами и у всех трех заводских проходных будут организованы засады? И еще: если бы при этом вся техническая часть налета была бы тем не менее тщательно подготовлена? Что? Вот именно — что? Подумав об этом, он спросил:
— Эти три транспортировки предусматривались без радиоконтроля? Поэтому и наводка?
— Одна без радиоконтроля. Но на всех трех не очень опытный состав групп. И все три следуют по отдаленным маршрутам.
— Значит, у них свой человек в банке.
— Да, свой человек. Но только никуда он не денется.
Они долго молчали. Наконец Семенцов взялся за ключ зажигания.
— Нащупывается этот человек. Найдем мы его, думаю, самое большее, через неделю. Крайний срок — дней через десять.
Возможно. Но если эти налетчики возьмут сегодня большие деньги, они могут вообще навсегда исчезнуть из Южинска.
— Какие суммы на перевозках, Иван Константинович?
— На «Цветмет» и «Пролетарий» везут по сто пятьдесят тысяч, на «Судостроитель» — двести пятьдесят.
Хорошие цифры. Но ты, Ровнин, давно уже знаешь, что вряд ли они покажут нос у одного из этих трех заводов. Хотя ограбление сегодня будет. Вот где только?
— Засады, конечно, у всех трех проходных?
Ясно, что ограбление будет совсем в другом месте. В каком? В каком?
Семенцов достал платок и вытер пот на висках и лбу:
— У всех. У заводов и на всем пути следования машин.
Сегодня день зарплаты, денежных перевозок много, по всему городу. А под ними уже земля горит. Если они раскрыли его, то, наверное, понимают, что о заводах тоже известно. И если они теперь предполагают, что там поставлены капитальные, плотные засады, то естественно, что над остальными денежными перевозками контроль будет поневоле ослаблен. И могут воспользоваться этим.
— Поедете со мной? — спросил Семенцов.
— А вы где?
Семенцов включил зажигание:
— У «Судостроителя». Думаю, если они попробуют, то, скорей всего, сделают это там.
— Иван Константинович, какие еще сегодня перевозятся крупные суммы?
— Крупные суммы? — Полковник осторожно вывел машину из переулка, оглянулся перед поворотом на улицу. — Ну, по двести тысяч — зарплаты на фабрику «Большевичка» и «Сельмаш». Примерно столько же — недельная выручка городского трансагентства.
Мимо проплыли дома Большой Садовой. Семенцов вел «Жигули» на средней скорости — так, что многие машины их обгоняли.
— Всё?
— Относительно крупная сумма — сто десять тысяч, это перевозка в аэропорт.
— Они контролируются по радио?
— Кроме аэропортовской. Но там подобраны опытные инкассаторы.
— И в какое время?
— Примерно от трех до четырех часов.
Сейчас они едут к южной окраине, к морю, к «Судостроителю». Все, что перечислил сейчас полковник, — в противоположной части города, которая как раз не перекрыта засадами. Фабрика «Большевичка» — в центре, завод «Сельмаш» — в северо-восточной части, трансагентство — примерно между ними. А аэропорт еще дальше — в двенадцати километрах от города к северо-востоку. Все складывается как раз одно к одному. И все-таки он очень бы хотел, чтобы они пришли к «Судостроителю». Он хотел бы лично встретить их и посмотреть на них. Но почти точно, что они туда не придут.
— Иван Константинович, у меня будет просьба. Вы могли бы выделить мне оперативную машину?
— Оперативную машину?