Таких примеров было множество. Зато она щедро наградила верных ей людей. Императрица раздавала направо и налево титулы, земли, деньги, крестьянские души. Подданным надо было доказать крайнюю необходимость июльского дворцового переворота, доказать, что свергнутый император вел Россию к гибели. И еще надо было заставить россиян забыть, что он был подло убит.
Второй претендент на трон с помощью Мировича исчез с горизонта, все шито-крыто, но остался сын Павел – вечная заноза в душе. Пока он еще мальчик, но он подрастет и предъявит свои права на власть.
Не знаю, хорошим ли воспитателем был Панин, но в чем он безусловно преуспел, так в том, что вкоренил порфирородному отроку уверенность, что со временем он займет русский трон. Вопрос только – когда? Если бы Екатерина действительно была регентшей при сыне, она должны была бы сложить с себя обязанности правительницы в день совершеннолетия наследника. Но Екатерина твердой рукой вела свой корабль – государство Российское, и никто не верил, что она добровольно отдаст руль в чужие, даже законные, руки.
Но были и сомневающиеся. Мало ли… Ведь обещала Екатерина, и не один раз было говорено, что со временем отдаст власть сыну. Панин любил Павла. Он не хотел замечать повышенной нервозности юноши, его подозрительности, обидчивости, но видел ум, пылкий характер и истинно рыцарский порыв к справедливости. Беда только, что каждый понимает справедливость на свой лад.
Конечно, в мечтах Панина присутствовало и своекорыстье, при новом правительстве он безусловно возвысился бы, а может быть, стал вторым человеком в государстве. И тогда, мечталось Никите Ивановичу, можно будет склонить императора строить управление Россией по шведскому образцу. Все должна была решить «краеугольная дата» – 20 сентября 1772 года, день совершеннолетия наследника.
При дворе загодя начали плести интриги. Образовалось два лагеря. С одной стороны братья Орловы – их пять, с другой братья Панины – их два. Но оба брата были могучими противниками. Петр Иванович Панин, генерал в отставке, автор многих побед, человек решительный, смелый до безрассудства и острый на язык, имел при дворе огромное влияние. Каждая группа вербовала сторонников.
А вдруг клан Орловых дал прокол. То ли Григорий, бессменный любимец Екатерины, повел себя слишком развязно и завел связь на стороне, то ли он прискучил императрице, и ей захотелось новизны, только в покоях ее появился новый фаворит, Александр Семенович Васильчиков. Вот уж воистину случайный человек. Поручик конной гвардии, красив, конечно, но не умен, разве только по части любовных утех мастак. Именно за них он получил звание действительного кавалера и был награжден боевым орденом Александра Невского. Сама императрица позднее писала о Васильчикове, что он «душен и скучен».
Но братья Панины очень поддержали эту кандидатуру. Васильчиков для них был ручным. Через него они надеялись влиять на государыню. Конечно, «влиять» сильно сказано, Екатерина всегда жила своим умом, но ведь иной раз какую-никакую нужную мысль и можно вдуть в уши и про наследника поговорить при случае.
Главное, Григорий Орлов удален из дворца, уехал в Фокшаны по поручению Иностранной коллегии. Вначале наш красавец не понял, что это отставка. Граф Григорий решил, что на него возложили важнейшее государственное поручение. Кроме него, прямо-таки некому заключить мир с турками.
Свою дипломатическую миссию Орлов провалил. Он не только не заключил столь необходимого мира, но поругался с Румянцевым и, решив, что ему все можно, приказал главнокомандующему идти прямиком воевать Константинополь. Румянцев был не тем человеком, которого можно было заставить выполнять абсурдные приказы. На Константинополь он не пошел. Орлов обиделся и вовсе отошел от дел. Мир был заключен без его участия на куда менее выгодных условиях, чем ожидалось ранее.
Только тут до Орлова долетел слух, что теплое место при императрице, которое он обживал столько лет, занято. Он бросился в Петербург, но не был принят Екатериной, а потом и вовсе уехал в Ревель, где снял себе на время дом.
Никита Иванович торжествовал. Клан Орловых потерял былую власть. Братья Панины ненавидели фаворитов, считая их болезнью русского двора. Кстати, и Васильчиков наскучил, получив отставку. Вертится подле Екатерины генерал-поручик Потемкин. Но его братья Панины не принимали всерьез.
Таким было положение при дворе летом 1772 года накануне совершеннолетия наследника. В сентябре все точки над i будут поставлены. Если императрица не передаст наследнику трон, то, во всяком случае, после формального торжества поручит ему вести важные государственные дела. А там посмотрим. Никита Иванович потирал руки в нетерпении.
Но Екатерина опять всех обманула. Формально обязанности воспитателя великого князя слагались с женитьбой последнего. И императрица предложила отложить торжества по поводу совершеннолетия наследника на год до женитьбы Павла. При этом она словно вспомнила кровинушку свою, стала ласкова с сыном и, как добродетельная мать, приняла активное участие в выборе невесты. А где искать? Как всегда, среди немецких дворов. Княжество Гессен-Дармшадтское имеет целых три принцессы – выбирай любую.
У Павла был трудный характер, в наше время сказали бы подвержен депрессии, а тогда говорили – меланхолии. Он был некрасив, что подтверждают дошедшие до наших дней портреты, а и в то же время многие современники говорят о нем как об обаятельном, мягком человеке. В неправильных чертах лица его в минуты задумчивости появлялось своеобразное очарование, которое пленяло дам.
Но чаще великий князь выглядел насупленным. Окружающие думали, что он обижен на что-то, угодничали. Но Павел не замечал этого. Он пребывал в плену своих бед, забот и терзаний. Его мучил страх. Толковый психоаналитик, наверное, без труда выяснил бы подоплеку этих страхов, но самому Павлу это было не под силу. Он боялся темноты, гулких пустых комнат, снов, воя ветра в каминной трубе.
Но более всего он боялся призраков. Фавориты матери ведут себя с ним, законным наследником, непочтительно, а чаще просто не замечают, как мебель в гостиной. А ведь они убийцы! Убийцы законного государя, его отца, который является по ночам с бледным, искаженным мукой лицом. В этот момент Павел всегда слышал музыку, кто-то невидимый, пребывающий в высших сферах, играл на скрипке или на флейте.
Отец любил музыку, мать ее ненавидит. В опере она только прилежно делает вид, что слушает арии, а потом сама со смехом сознается, что не видит разницы между скрипом двери и пиликающей скрипкой.
Осталась странная легенда, записанная со слов самого Павла баронессой Беркирк. Кто бы не писал о трагической судьбе императора, он обязательно приводит эту легенду, чаще с насмешкой, реже с наивной верой в мистицизм. В любом случае ужасно жалко Павла I.
Случилось это ранней весной, где-то за полгода до его женитьбы. Павел любил белые ночи, они соответствовали его обычному меланхолическому настроению. Вдвоем с князем Куракиным он отправился прогуляться по городу. Шли без всякой охраны, мило беседовали. Петербург, его Петербург был прекрасен, он словно светился изнутри, от Невы несло прохладой. Улицы были безлюдны.
Вдруг Павел заметил на углу дома одинокую, высокую фигуру в испанском плаще и треуголке. Казалось, мужчина поджидает его. И действительно, как только Павел поравнялся с незнакомцем, тот, ни слова ни говоря, пристроился к гуляющим с левой стороны. Некоторые время все трое шли молча. Потом Павел не выдержал и сказал Куракину:
– Какой странный у нас спутник!
– Какой спутник?
– Ты никого не видишь? И не слышишь? – удивился Павел.
Шаги незнакомца гулко раздавались в ночной тишине, звук этот напоминал цокот копыт по мостовой. Страха не было, но Павел почувствовал, что замерз, левый бок вообще словно оледенел. Он попытался рассмотреть лицо незнакомца.
– Павел, – раздался вдруг низкий голос. – Бедный Павел.
– Кто ты и что тебе нужно? – воскликнул великий князь, схватив невольно руку князя Куракина, но тот ответил ему только удивленным взглядом, он по-прежнему ничего не замечал.
– Не увлекайся этим миром, Павел. Тебе не долго жить в нем.
Перед путниками лежала площадь Сената. Незнакомец дошел до середины ее и остановился. Только тут Павел узнал его – прадед, Петр Великий.
– Ты скоро увидишь меня здесь. Прощай, Павел, – сказал незнакомец удаляясь. А молодые люди остались на том же самом месте, где со временем появился памятник, прозванный народом «Медный всадник».
Красиво звучит: «Прощай, Павел»», так и хочется добавить: «Прощай, прощай и помни обо мне». Была ли эта сцена навеяна любовью цесаревича к Шекспиру или Павел и впрямь что-то видел? Я верю последнему. У призраков, русалок, ведьм и леших есть одна особенность: их видят те, кто в них верит. И они никогда не показываются тем, кто считает их выдумкой. А Павел верил всю жизнь, что сам Петр вышел из могилы, чтобы предупредить его об опасности. В одном великий государь ошибся. Может быть, тридцать лет, а именно столько еще прожил Павел, с точки зрения вечности и «не долго», а для земной жизни это все-таки срок.
Призраки – плохая компания для общения. Павел был одинок, воспитатель, учителя и даже духовник не в счет, но судьба послала ему друга. Наверное, граф Андрей Разумовский не рассчитывал на столь высокое звание, но цесаревич относился к молодому офицеру с полным доверием и любовью. Разумовский был всего на два года старше Павла, но уже преуспел в жизни. Он был образован, учился в университете в Страсбурге, получил военное образование на английском флоте. Он был умен и красив! Именно с Разумовским Павел беседовал о предстоящем браке, к которому относился серьезно и с волнением.
Их трех принцесс Гессен-Дармшадтских выбрали среднюю Вельгельмину, но для знакомства с русским двором пригласили всех трех. Принцесс сопровождала матушка ландграфиня.
В славный город Любек из Петербурга была направлена свадебная эскадра. И надо же такому случиться, чтобы фрегатом, на котором везли Гессен-Дармшадтское семейство, командовал граф Андрей Разумовский. Он раньше жениха познакомился с невестой и потом не уставал рассказывать о высоких качествах прекрасной Вельгельмины своему другу цесаревичу.
Встреча царственных новобрачных состоялась в Петербурге. С первого взгляда Павел был очарован своей нареченной, на следующий день уже почувствовал, что влюблен, хотя Вельгельмина не сделала ответного шага навстречу жениху. Она выглядела сдержанной, если не сказать, надменной, в прекрасных голубых глазах вспыхивали вдруг искры, похожие на крошки льда. Она была великолепно воспитана, вымуштрована, словом, ни одной случайной фразы, ничего невпопад – настоящая королева!
Но что-то ведь усмотрел Павел в этой надменной девице. Может быть, она вполне соответствовала придуманному им образу средневековой дамы, ради улыбки которой он будет совершать рыцарские подвиги, но, скорее всего, он почувствовал в этой деве качества, которых самому ему недоставало. Он увидел в ней помошницу и друга, с которым можно будет достичь вожделенной цели – трона.
Но это все домыслы автора. Одно точно, и мы находим подтверждение этому в письме Павла. Сразу после венчания он пишет Разумовскому: «Дружба ваша произвела во мне чудо: я начинаю отрешаться от моей прежней подозрительности, но вы ведете борьбу против десятилетней привычки и побораете то, что боязливость и обычное стеснение вскоренили во мне. Теперь я поставил себе за правило жить как можно согласнее со всем. Прочь химеры, прочь тревожные заботы!»
Еще до свадьбы Павел в тайне от матери написал некое сочинение, которое назвал «Размышления, пришедшие мне в голову по поводу выражения, которым мне часто звенели в уши “о принципах правительства”». Панин знал об этом сочинении. Мало того, ненавязчиво (а может, навязчиво) подсказывая своему воспитаннику главный смысл. Вот что пишет Павел: «Законы – основа всему, ибо без нашей свободной воли они показывают, чего должно избегать, а следовательно, и то, что мы еще должны делать». Эта простая мысль дожила в полной свежести и до нашего времени, но много обходных путей, много…
Мы забыли сказать, что Никита Иванович Панин был масоном. Нет достоверных сведений, когда и в какой ложе он был принят в тайное общество, во всяком случае, мне они неизвестны. Сейчас Панин занимал среди вольных каменщиков ответственный пост, масонские заветы исповедывал свято и донес их до своего царственного ученика.
Павел всей душой отдался новым идеям. Уж кто-кто, а он понимал шаткость материалистического учения. Заигрывания матери с Дидро и Вольтером глубоко его раздражали. Павел был мистиком по природе своей. Масонские истины шли из Германии, и цесаревич считал, что принимает книги и рукописи из рук самого Фридриха Великого, который и сам был масоном. В орден Павел не вступил, но он знал, что «братья» желают видеть его на троне, и рассчитывал на их поддержку. Впрочем, в восемнадцать лет трудно рассчитывать, можно только мечтать. Устав ордена запрещал масону заниматься политикой. Но помочь законному наследнику получить трон – это не есть политика, а есть воплощение высшей справедливости промысла Божия. И жена поможет ему в этом…
Перед венчанием принцесса Вильгельмина приняла православие под именем Натальи Алексеевны. Венчание состоялось 29 сентября 1773 года, а уже на следующий день в Петербург пришло сообщение, что на реке Яике объявился беглый донской казак Емелька Пугачев и публично объявил себя императором Петром III, счастливо избежавшим смерти.
Нельзя сказать, чтобы сообщение это перепугало или всполошило двор. Самозванцев на Руси было всегда пруд пруди. За последние десять лет царствования Екатерины появилось семь ложных Петров III. Все они были благополучно пойманы, биты, клеймены и с вырванными ноздрями сосланы в Сибирь. Теперь появился восьмой. Бывает. Но умные люди сразу почувствовали опасность самозванца, потому что тот правильно выбрал место и время.
Яицкие казаки давно были занозой в теле петербургских чиновников. Жили казаки вольно, по своим законам, охраняли границу, а если атаманы их и старшины превышали власть, писали жалобы в столицу и требовали справедливости. Военной коллегии в Петербурге не нужны были казачьи вольности, а нужна была регулярная армия с рекрутским набором, которая подчинялась бы общеармейским правилам. Особенно возмущало казаков желание коллегии направить формирующийся казачий легион служить вдали от родных мест. Опять письма в столицу, опять комиссии из Петербурга. И что? Всего-то и добились от этих комиссий, что разрешения не брить бороды, но зато для создания легиона людей стали хватать прямо на улицах Яицкого городка.
Дело кончилось бунтом. Для усмирения казаков на Яик был послан генерал-майор фон Траубенберг, человек крутой и суровый. Он приказал для острастки палить по бунтарям из пушек. Казаком это не понравилось. В результате предавший своих атаман, Траубенберг и вся комиссии были убиты, дома их разграблены. Ужас, одним словом.
Вот здесь, в Петербурге, зашевелились. Решено было наказать бунтовщиков со всей строгостью. И наказали. В Яицкий городок пришла регулярная армия. Комиссия после расследования дела многих присудила к четвертованию и повешению, но Петербург смягчил приговор, отменив смертную казнь. Зато кнут вдоволь погулял по казацким спинам. В Сибирь ссылали целыми семьями. Оставшихся казаков поделили на полки, должности старшин и атаманов были упразднены.
В казацкой среде началось брожение. Их лишили законной свободы, расправились с ними как с бандитами. Несправедливо! Каждый дом был согласен защищать попранные свободы с оружием в руках, а воевать казаки умели. Кто-то поверил, что новоявленный, прозываемый для конспирации Емельян Пугачев, и есть Петр III, кто-то нет, но это было не важно. Главное, появился вожак, и не абы кто, а законный, свергнутый государь. Был зачитан манифест, и сразу восемьдесят казаков присягнули воскресшему императору. А там пошло-поехало…
В октябре армия Пугачева – огромная! 24 тысячи человек – уже стояла под стенами Оренбурга. До столиц старой и новой доходили страшные слухи о беспримерной жестокости повстанческой армии. Шайка воров и бродяг – так называли ее в Петербурге. Естественно, на усмирение бунтовщиков была послана армия, собранная в основном из тыловых гарнизонов. Боевые полки находились далеко, война с Турцией продолжалась. С амвонов церквей неслись воззвания, разоблачающие злодея: «Император Петр Федорович III помре, Емелька Пугачев есть вор и похититель чужого имени».