Команда передала ему через боцмана требование уплатить деньги в Бергене. Капитан наотрез отказался, но пообещал, что деньги будут уплачены в Гамбурге. На Гамбург мы взяли в Бергене кое-какой генеральный груз.
Матросы покидали Берген злыми. На корабле, вопреки запрещению, появился спирт в цинковых бидонах, и пьяные матросы и кочегары то и дело ругались, грозили, причем имя капитана не сходило с уст.
Капитан заперся в своей каюте и, казалось, не обращал внимания на шум и пьяные выкрики.
Спирт был выпит в первый же день, и на судне снова стало спокойно.
Был еще такой случай.
Капитан приказал кормить арестованных только сухарями и супом, не давая им ни мяса, ни зелени. Несчастным грозила цинга.
Андрей вслух на палубе заявил матросам, что они не должны допустить такого издевательства над людьми.
— У меня нет для них денег! — закричал вышедший на шум капитан.
— Мы сами будем их кормить, — заявил Андрей. — Верно, братва?
— Коли он такой бедный, что ж! Мы из своего пайка уделим! — закричали матросы.
Капитан хлопнул дверью и ушел. Кок получил распоряжение выдавать арестованным полный паек.
В тот же вечер ко мне пришел Кованько.
— Николай Львович, когда же кончится это издевательство над людьми? Куда мы их везем? Кому они теперь нужны?
— Не понимаю, Сергей Иванович. Высадить бы их в Норвегии, в первом же порту. Выпустить на волю или сдать властям. Не понимаю капитана.
Мы решили поговорить со старшим.
— Никто их не берет, — заявил Чеховской. — Норвежцы, я знаю, отказались. Они считают себя нейтральными и вмешиваться в это дело не хотят. Предлагают выдать арестантов русским военным властям или союзникам. В Тронгейме портовые власти потребовали улучшения санитарного состояния помещения, в котором находятся арестованные. Вот и всё. Капитан пообещал, но ничего не сделал.
— Куда же мы теперь идем?
— Сейчас в Гамбург. Там получим груз и двинемся дальше.
— Куда?
— И сам не знаю. Куда предпишет контора.
Мы с Кованько вновь поднялись на палубу.
— Николай Львович, а что вы думаете о дальнейшем? Ну, о настроениях команды, о капитане?
— Думаю, что будет драка. Рано или поздно...
— Ну, а мы как?
— Не знаю, дорогой. Видно будет... Что ж сейчас гадать? Не нравится мне все это, но сейчас мы бессильны изменить обстоятельства. Придем в Марсель, можно будет перебраться на другой пароход.
— А вы думаете, — на других пароходах лучше? Очевидно, всюду творится то же самое. Офицеры тянут в одну сторону, команда — в другую.
— Тогда уедем.
— Куда?
— Я в Ревель, к своим.
— А я куда?..
Мне нечего было сказать бедняге. Один во всем мире, он и здесь мотался между кают-компанией и кубриком, не зная, на что решиться.
— А знаете что, Николай Львович, я, если что случится, с матросами пойду. Не могу я стоять за этого прохвоста, рыжего кобеля. Продувная бестия! Всех обжуливает. Я ничего в его торговле не понимаю, но вижу, что он все в свой карман норовит.
К ночи «Св. Анна» уже выходила на международные пути, пересекающие Северное море. Огни судов то и дело вставали из тьмы то за кормой, то впереди, то по борту. Приближались берега Европы.
Утром показался высокий плоский остров-камень — Гельголанд, а днем мы пошли по тихим волнам Эльбы, и к вечеру буксир подвел «Св. Анну» к одной из бесчисленных стенок гамбургского порта.
Когда-то шумный, переполненный кораблями Гамбург затих после войны. Лениво жмурились на солнце слепые, наглухо закрытые бетонные склады. Перед ними неподвижно, как солдаты, выстроились нумерованные подъемные краны.
Только в первом ряду бетонных пристаней сгрудились пароходы под флагами всех наций, начиная от датского креста и кончая желтым восходящим солнцем. Грязные «ферри» бороздили волны, сплошь покрытые тяжелыми кольцами нефтяных пятен. Полицейские катера выходили один за другим в русло реки встречать океанские пароходы. Вот отходит в Америку огромный трехтрубный лайнер. Два оркестра гремят на корме и на носу. На ослепительно белых палубах у бортов выстроились туристы. Зеркальные окна блещут на солнце, черный борт гиганта-купца высится над мелкими судами, и высокие трубы вздымаются в уровень с крышами многоэтажных домов города.
Мы стали у крана за номером сто двадцать третьим, и над нашей кормой навис башнеподобный величественный нос тридцатитысячетонного гиганта. На черном фоне накладным золотом выложены буквы: «Германия». Впереди нас стало голландское судно — неуклюжий купец. Между этими рослыми соседями утонула, стала совсем маленькой наша скромная «Св. Анна».
Капитан не терял времени. Мастер с верфи уже вечером осмотрел машину. Портовый катер тем временем накачивал пресную воду. С барж грузили уголь. Заработал кран. Он поднимал сразу по пяти-шести больших ящиков. Расторопный шипчандлер уже взобрался на борт с корзинами и ящиками, наполненными дешевыми консервами, сигаретами, бумагой, шоколадом и бутылками с коньяком, ромом, виски и спиртом. На только что пришедшем судне — всегда пожива шипчандлеру. Но наши ребята угрюмо ходили мимо соблазнительных корзин. В кармане не было ни гроша, а капитан и не думал выплачивать жалованье. Только кок подошел и закупил для кают-компании шоколад, какао, консервированное молоко и мясные консервы да Глазов унес корзину в каюту капитана. Сморщив нос, набитый до отказа нюхательным табаком, шипчандлер презрительным взором окинул судно, велел подручному собирать ящики и корзины и спустился в собственную моторную лодку. Он что-то бормотал себе под нос. «Св. Анна» не внушала ему ни уважения, ни доверия.
Капитан пропадал на берегу два дня. На второй день к вечеру он вернулся пьяный в лоск.
Едва он появился на судне, к нему стеной подступили матросы.
— Когда жалованье, господин капитан?
Капитан раздвигал толпу огромными руками и шел, не отвечая ни слова, вперед к своей каюте.
— Жрать нечего! — выкрикнул кто-то. — Надоели солонина и сухари!
— Что мы, собаки, что ли? — поддержал другой голос.
— Сам коньяк трескаешь, а нам фигу с маслом!
— Наторговал небось?
Кто-то резко свистнул. Шум возрастал.
— Молчать, чертовы бунтари! Полицию вызову! — рассвирепел капитан, но тут же обмяк и лениво бросил:
— Завтра плачу, черт бы вас побрал!
— Не заплатишь — не уйдем из Гамбурга! — крикнул ему вслед Андрей.
Капитан еще раз обернулся.
— А ты у меня попляшешь, молодчик, — злобно процедил он сквозь зубы.
Глазов услужливо распахнул перед ним дверь. Шатаясь и держась за стены каюты, капитан ушел к себе.
Возбуждение на судне не стихало, и боцману долго пришлось уговаривать ребят, пока они разбрелись по своим местам.
Плотный шуцман в серо-зеленой форме, в лакированном кепи на бритой голове ходил по набережной, не спуская неодобрительного взгляда с беспокойного судна под русским флагом.
На следующее утро капитан съехал на берег, заявив команде, что младший штурман Кованько получил от него деньги для раздачи жалованья.
Действительно, на маленьком столике в кают-компании были разложены ведомости, лежали счеты, стояла чернильница в медной оправе с крышкой-куполом, и под рукою Кованько лежало несколько пачек германских кредиток. Команда выстроилась длинным хвостом по коридору и на палубе. Повеселевшие матросы балагурили, смеялись, что потопают сейчас в город за всяким добром, выпьют и заночуют в каком-нибудь кабачке. Но Кованько заявил, что выдает только аванс по 50 марок на брата, — таково распоряжение капитана. Вместо жалованья за 3 месяца полностью какие-то гроши! Поднялся крик. Ругань висела в воздухе. Имя капитана упоминали с проклятьями.
— Какой такой аванс? — кричал один. — Три месяца, сука, ничего не платил и вдруг — аванс!
— Не брать, ребята, ничего! Пусть заткнется своими марками.
— Жаловаться!
— Кому жаловаться-то?
— В контору.
— Поди ты под хвост со своей конторой. Где она, эта контора?
— А кому жаловаться? Немцам?
— Плевать на тебя немцы хотели.
— Вот сволочь рыжая, чертова паскуда!
— Ребята! — кричал Кованько. — Чего дурака валяете? Бери, сколько есть. А потом спорить будете. Что я тут, до вечера сидеть буду?
Отплевываясь и ругаясь последними словами, матросы начали выводить каракули в графе «причитается к выдаче», а Кованько, неловко, слюня пальцы, отсчитывал новенькие бумажки с изображением пожилой толстой женщины в старонемецком наряде.
Получив деньги, большинство матросов повалило в город. К вечеру аванс был пропит в крошечном прокуренном кабачке. Кабачок этот держал расторопный русский эмигрант. Его две дочери — Стеша и Марфинька — пели под гитару заунывные русские романсы — «Утро туманное», «Пара гнедых» и даже «Коробейников» и «Дубинушку». Здесь «пахло русским духом», говорили по-русски, варили борщ и кашу. Матросы русских судов предпочитали незатейливый кабачок чистым немецким пивным, куда, ходят семейными парами небогатые бюргеры, и шумным портовым притонам, где кричат и бранятся матросы на всех языках мира.
К ночи стали прибывать на судно первые партии «трупов».
Товарищи, не столь охмелевшие, складывали их под тентом и в кубриках на койки, подобно бревнам. На другое утро, выспавшись и выпив по бутылке пива на последние гроши, они опять начали требовать денег у капитана.
Капитан как ни в чем не бывало вышел к команде и заявил, что ему уже ранее было известно, куда уйдут деньги — на пропой, и что потому, дескать, он выдал только аванс.
— Сколько вам ни дай здесь, — всё пропьете. Больше в Гамбурге не получите ни пфеннига!.. Подождите, подождите! — поднял он руку, чтобы прекратить поднявшийся шум. — Я обещаю выдать вам деньги в море за день до входа в гавань... В первый французский порт. Сегодня ночью мы уходим, и вам здесь деньги больше не нужны. Зато, когда вы попадете в Марсель, у вас будут сбережения. Там вы, может быть, захотите покинуть судно или перейти на другое. Мало ли что может случиться? А растранжирить всегда успеете. Вот и все.
Он повернулся и ушел.
Шум голосов утих не сразу, но возбуждение спало.
Все дни, пока мы стояли в Гамбурге, производилась погрузка генерального груза на «Св. Анну». Ящиками и свертками был заполнен весь свободный твиндек; кроме того, большие ящики с частями машин заняли добрую половину верхней палубы. Днем я и Кованько съездили в город за покупками, посидели в плавучем кафе на роскошном «Альстере». По поверхности огромного бассейна взад и вперед, круто заворачивая у гранитных берегов, носились крошечные двухместные яхточки, по эспланадам вереницей неслись блестящие автомобили. Вечером, когда первые огни зажглись над водой, мы покинули кафе и вернулись на судно. Через час мы уже двинулись по волнам Эльбы на буксире у крошечного, но мощного пароходика.
Ночью прошел мимо Гельголандский маяк, и медленно, экономическим ходом, пошли мы по одной из оживленнейших морских дорог — из Гамбурга и Кильского канала к берегам Англии, Голландии и Франции. Впереди, позади и с боков дымили трубы других пароходов. Колыхались на волнах большие парусники. Чем ближе к Ла-Маншу, тем гуще клубились туманы. Море вспухло тяжелыми перекатывающимися волнами, пароходы закивали носом и едва волочили по волнам тяжелую, низко сидящую корму.
Поздней ночью вызвал меня на палубу из кают-компании Кованько.
— Николай Львович, а нам тоже платить не будут? Что ж, нам деньги не нужны?
— Не знаю, что и думать, Сергей Иванович! — ответил я. — Раньше я как-то спокойно смотрел на все это. Думал — пусть копится. Но сейчас мне это не нравится. Будь у меня деньги, я, может быть, из Гамбурга или из Марселя поехал бы в Ревель. Ну, а без гроша в кармане куда же денешься?
— Черт знает что такое! — возмущался Кованько. — Сам делает, что хочет. Никому ничего не говорит. И потом, знаете что? Меня очень удивила одна вещь.
— Какая вещь?
— Вы обратили внимание на адреса нашего груза?
— Нет.
— Пойдемте, я вам покажу кое-что любопытное. Пойдемте, не ленитесь. — Он тянул меня за рукав.
— Да иду, иду, что вы теребите мою куртку? — смеясь, говорил я взволнованному юноше.
Мы прошли на бак. Здесь хитрыми морскими узлами были привязаны к обухам и рамам громоздкие ящики с машинными частями. Кованько подвел меня к одному из них, приподнял брезент и показал на ряд мелких черных букв на неотесанной доске ящика. Я прочитал:
«Valparaiso».
«Так, так, — подумал я. — Вальпараисо. Значит, Чили, Южная Америка!»
На другом ящике, рядом с названием фирмы, стояло:
«Montevideo».
Дальше на ящике — еще раз «Вальпараисо».
— Поняли? — спросил Кованько.
— А кто принимал груз? — ответил я вопросом.
— Старший.
— Значит, он знал, куда идет груз? Он ведь записывал адреса в судовую книгу.
— Значит, знал.
— А нам ни слова?
Кованько подошел ко мне вплотную и взял меня за руку.
— Николай Львович, дорогой. Эти сволочи делают с нами, что хотят. У меня к ним не осталось никакого доверия. Вообще, после бегства Миллера, этого предательства, этого постыдного бегства штаба, бросающего на произвол судьбы фронт, я уже ничему не верю. Ну, может быть, один предатель, один случайный изменник, но когда все таковы, этот лагерь надо бросить.
— Давно пора! — прозвучал около нас уверенный, с горячими нотками, голос.
Мы вздрогнули, но удивление наше мгновенно рассеялось, — это был Андрей.
— Давно пора, говорю я вам, Николай Львович. Я еще до Архангельска говорил вам. Капитан наш прохвост. Но скажите, товарищи, что вы здесь такое вычитали?
Слово «товарищ» я слышал впервые за два года. Это запретное слово всюду, где хозяйничала белая власть, говорили только на ухо, оглядываясь. Для «товарища» место было в тюрьме, на Иоканке.
Мы рассказали Андрею об американских адресах наших грузов.
— Тю-тю-тю! — засвистал Андрей. — Вот что! Это крепче, чем я сам думал. Это мне невдомек. Я думал, ближе. Вот черт атлантический, вот холера рыжая! Ну, мы его на этом поймаем. В Америку? А жалованье перед первым французским портом обещал, сукин сын! Жди этого французского порта до второго пришествия. Ну, посмотрим, что он запоет, когда мы в Бискайю попадем. Скотина!
— Дда, нехорошо! — вырвалось у меня против воли.
Я уже давно чувствовал, что капитан что-то затевает, но что именно, я не знал и ждал развития событий. Груз, адресованный в Америку, сбил меня с толку. Поездка через Атлантический океан мне не улыбалась, а тем более в Вальпараисо, гавань на Тихом океане.
— Странно! Уж не в Сибирь ли он пробирается? — подумал я вслух.
— Эх, Николай Львович! — с досадой подхватил Андрей. — Все-то вам странно. Все-то вы раздумываете.
Вам хоть на голову сядь, а вы все будете думать: а может, это не всерьез? Ничего нет странного. Дурачит нас капитан. Всех — и вас, и нас. А вы все хотите знать, что он думает, каким манером полагает вас за нос провести. Надо действовать. Опытный вы человек, а словно невдомек вам, что в Сибири теперь красные, а если уж к красным идти, так в Питер ближе. Незачем по океанам кружить. А грузы из Гамбурга в Южную Америку можно и без перегрузки послать. Из Гамбурга хоть на луну — без пересадки... Чего тут думать?
Конечно, Андрей был прав. Его практический ум не блуждал между трех сосен. Но я все еще не мог поверить тому, что капитан — человек с положением, образованный, благородный — на деле самый обыкновенный мошенник.
— Я вам скажу, — продолжал Андрей, — в чем дело. Капитану «Святая Анна» улыбается. Хочет он ее у компании сцапать. Заведет судно в Америку, нас разгонит, пароход продаст, а денежки себе в карман. Попомните мое слово, Николай Львович!
— Ну, ты нагородил, Андрей, — вмешался Кованько. — Как это так — денежки в карман? Компания не допустит. Что «Святая Анна» — щепка, что ли, да еще с командой? Ерунда!
— А я вам говорю, — не ерунда. Иначе, чего ему хлопотать? Хочет рыжий черт на революции капитал нажить.