Матросы с любопытством смотрели на развалины старых турецких замков, стоявших у самого входа в пролив, и на исковерканные, выброшенные на берег корпуса броненосцев и транспортов — следы небывалой бойни за проливы, на разоруженные и теперь уже не замаскированные турецкие батареи, которые несколько лет назад так успешно сражались с огромной эскадрой Антанты.
В Чанаке — долгий, томительный санитарный осмотр судна, а затем — синее Мраморное море с островом, огромной глыбой мрамора, где зеленые кусты упорно вьются по бело-розовым скалам, и, наконец, ранним утром в лучах розовой зари — чудо мира — Стамбул и Босфор.
Темно-зеленым массивом, пряча в зелени кипарисов и чинар невзрачные домики предместий, поднималась на востоке Эскидара-Скутари, кладбище Константинополя; на западе под прямыми лучами восходящего солнца на бортах пологого холма, розовые, белые и зеленые, поднимались стены Ильдыз-киоска и обширных дворцовых гаремов. Над невысокими домами вздымались мечети с широкими зелеными и красными куполами, и над ними остриями в небо летели, словно стрелы, стройные минареты с узенькими серыми кольцеобразными балкончиками. Внизу массивная Айя-София, выше ослепительная нарядная Ахметиэ, и совсем наверху высокого холма — Гамидиэ. На другом берегу усеянного мелкими и крупными судами Золотого Рога поднималась Пера, увенчанная круглой башней, и грязная Галата шумела внизу и переливалась интернациональной толпой.
Команда сейчас же рассыпалась по городу, а я и Кованько отправились к русскому консулу. Сознаюсь, не без трепета шел я на это свидание. Я не дипломат и не мастер сочинять. У меня на руках были нами же состряпанные радиотелеграммы, приказывавшие нам от имени марсельской конторы идти к Врангелю и сдать ему груз оружия. Правда, имелись у нас и старые телеграфные приказы, полученные еще капитаном у берегов Норвегии. Хорошо, если консул поверит! Ну, а если он вздумает проверить нас по телеграфу или пожелает задержать в Константинополе?! А что, если Врангель больше не нуждается в оружии? Еще в Гибралтаре мы читали, что дела его не блестящи. А что, если консул назначит расследование для установления причин гибели капитана и старшего? Что тогда? Тогда все откроется, и мы погибнем, и, конечно, в первую очередь мы, штурмана.
Шлюпка доставила нас на берег. В Константинополе места у пристаней дороги, и к стенке подходят только английские и американские пароходы самых богатых компаний. «Св. Анна» стала просто на рейде, ближе к скутарийскому берегу, у знаменитой башни Леандра.
По грязной набережной Галаты мы прошли к фуникулеру и через несколько минут оказались наверху, на блестящей европейской Гран Рю де-Пера. Здесь нетрудно было найти русское посольство. Это один из лучших дворцов на этой лучшей улице города. Под серыми тяжелыми воротами прошли мы во двор и, пройдя под колоннадой прохладного величественного вестибюля, вошли в зал для ожиданий. Через пять минут мы были приняты генеральным консулом. Высокий худой мужчина с аккуратным пробором принял нас сухо. Дела, по-видимому, не радовали врангелевского чиновника. Когда я стал рассказывать ему о приключениях «Св. Анны», лицо его приняло выражение неодолимой скуки и оживилось только тогда, когда я рассказал о буре в Атлантике и о гибели капитана и старшего.
— Так! Значит, вы сразу лишились капитана и его заместителя? Странно!
Я развел руками.
— Заявили ли вы об этом в Гибралтаре?
— Так точно. Мы заявили об этом английским властям.
— Была ли послана телеграмма марсельской конторе?
У меня потемнело в глазах, но я не колеблясь ответил:
— Да, была послана.
— Значит, вы получили утверждение в должности капитана?
Тут уж я не мог врать. Кованько отвернулся в сторону.
— Никак нет.
— Странно, странно, но ведь вы сносились в Гибралтаре с марсельской конторой?
— Да, разумеется.
— И вопрос о вашем назначении остался неурегулированным? Странно.
Консул нервно приподнялся и придвинул стул, на котором сидел, к столу, словно собираясь что-то писать. Мысли закружились у меня в голове. Кованько смотрел на меня с укоризной. Каюсь, я и сам подумал, — зачем не соврал? Авось бы консул поверил на слово. Консул открыл чернильницу и взялся за перо.
— Куда вы направляетесь теперь? Зачем пришли в Константинополь? — спросил он сухо.
— Я получил предписание идти непосредственно в Крым.
— В Крым? Зачем?
— Я уже докладывал вам, что на «Святую Анну» была погружена в Плимуте значительная партия оружия и, после ликвидации Северной области, это оружие было направлено генералу Врангелю. У меня есть целый ряд повторных распоряжений об этом.
Я полез в карман за телеграммами, они казались мне единственным спасением.
— Оружие Врангелю? — вдруг встрепенулся генеральный консул. — И много оружия?
Я понял, что он прослушал все мои объяснения о мытарствах «Св. Анны».
— Да, довольно много. Пулеметы, винтовки, патроны, снаряды. Вот опись. — Я опять отправился в карман за документами.
— Послушайте, но ведь это же замечательно! Вы немедленно должны отправиться в Крым! Немедленно! Идут бои за Перекоп. Оружие нужно, как воздух. Подлецы англичане отказывают нам в новых транспортах. Послушайте, ведь это замечательно! Кстати, вы завтракали?
Он позвонил. Немедленно появились сигары, и генеральный консул, усадив нас в кресла, стал рассказывать, как он устроит все формальности, после чего «Св. Анна» сможет немедленно выйти в Черное море.
— Кстати, капитан, у вас есть свободные каюты?
Я было начал уже успокаиваться. Но этот вопрос опять заставил меня разволноваться.
— Т-так точно. Есть.
— Да, но они в ужасном состоянии, — подхватил Кованько. — Во время бури они сильно пострадали, и мы не чинили их за ненадобностью и отсутствием времени.
— Это ничего! — спешно возразил консул. — Напишите сейчас записку, я перешлю ее на «Святую Анну» — так, кажется, называется ваше судно, — со своим человеком. Отдайте приказ привести все имеющиеся каюты в порядок. Ну, разумеется, по возможности. С вами в Крым отправятся десять офицеров с вестовыми, направляющиеся в распоряжение генерала Врангеля.
Мы с Кованько переглянулись. Это сильно усложняло наше положение. Но делать было нечего. Я написал записку на имя Загурняка, как боцмана. Я писал, что нужно приготовить каюты «для десяти господ офицеров и десяти вестовых». Я боялся сделать какую-нибудь приписку, которая облегчила бы Андрею и Гринблату понимание всего происходящего. Легко могло случиться, что консул пожелал бы прочесть мою записку, и мы попали бы в неловкое и даже тяжелое положение. Нам пришлось понадеяться на то, что у наших ребят хватит ума и осторожности не высказывать вслух при посланном свои мнения по поводу моего письма.
— Собственно, следовало бы оформить ваше назначение капитаном или же назначить вам кого-нибудь другого, — сказал консул. — Но знаете, оружие нужно так срочно и так это удачно вышло с вашим походом, что я думаю оставить в стороне формальности. Я дам вам письмо в штаб генерала Врангеля, в котором объясню положение вещей, и все формальности с вашим назначением будут совершены в Севастополе. Не так ли?
Я поклонился в знак согласия и подумал: «Неужели все рифы и мели позади? Неужели сошло все гладко?» Пассажиры-офицеры теперь не казались мне непреодолимым препятствием. Будет время, на корабле что-либо придумаем. Там Андрей, Гринблат... Что-нибудь сообразим... Консул поднялся. Встали и мы с Кованько.
— Да, вот еще что. Думаю я, вы не обидетесь на меня, если я назначу к вам на судно эмиссара. Все-таки, знаете, оружие, офицеры поедут, время такое. Вы издалека, из-за Полярного круга, — попробовал он пошутить. — Да, это необходимо сделать, — убеждал он сам себя.
«Опять становится тесно», — подумал я, боясь смоттреть на Кованько.
— Значит, вы не возражаете? — закончил консул. Мне оставалось молча поклониться.
Консул поднял трубку телефона и сказал что-то по-турецки, должно быть, номер абонента.
«Вот не было печали», — думал я в это время.
— Как? Его нет? — разочарованно протянул консул. — Гм! Досадно!
— Ну, что делать. Об эмиссаре я подумаю, — сказал он мне. — А пока за работу.
Через несколько часов «Св. Анна», имея все установленные разрешения, снялась с якоря и двинулась вверх по Босфору. Об эмиссаре ничего не было слышно.
Но на этот раз я уже не мог любоваться ни беломраморными стенами Долма-Бахче-Сераля, ни прекрасным загородным дворцом Буюк-Дере, ни рядами домов константинопольских предместий, живописно уходивших своими фундаментами в воды пролива. В кают-компании шумела, пела, кричала офицерская компания, доставившая на борт несколько ящиков вина и пива.
На судне был образцовый порядок. Ни одного лишнего человека не было видно на палубе. Я мысленно поздравил Андрея с догадливостью и с организационным талантом.
Только когда живописные анатолийские берега скрылись за горизонтом и кругом раскинулось спокойное голубое море, я вызвал к себе в каюту Андрея, Яковчука и Кованько и мы, наконец, смогли обсудить положение. Гринблат скрывался в матросском кубрике, и мы не рискнули вызывать его на палубу. Его сугубо штатский вид — он никак не походил на матроса — мог внушить подозрения подвыпившим офицерам.
Андрей предложил дождаться поздней ночи и, когда все разбредутся по каютам и лягут спать, арестовать всех вместе или по очереди. Мы согласились с планом Андрея, но пьяная компания разбила наши надежды. Уже занималась заря нового дня, а компания еще и не думала расходиться. Только два молоденьких прапорщика, упившись до положения риз, едва добрались до своих кают с помощью вестовых.
«Св. Анна» была уже на середине Черного моря. Ночью или на рассвете следующего дня, по нашим расчетам, мы должны были подойти к Одессе. Медлить было нельзя. Каждый момент какая-нибудь мелочь могла возбудить подозрение у офицеров, и тогда нам пришлось бы выдержать новый бой на судне с хорошо вооруженными, отчаянными людьми. На новом совещании было решено действовать немедленно.
В полутьме еще только начинавшегося утра команда в 20 человек, вооруженных винтовками, окружила кают-компанию. Вооруженные матросы стали по двое у каждого из шести окон, выходивших в коридоры под спардеком и на бак, а Андрей и Яковчук, с револьверами в обеих руках, вошли в кают-компанию. Подвернувшегося вестового, который спешил с папиросами к своему офицеру, сгребли за ворог и бросили в одну из кают.
Я не счел возможным уклоняться от участия в этой решительной схватке и пошел, хорошо вооружившись, вместе с Яковчуком и Андреем. Через их плечи я увидел нашу кают-компанию, утонувшую в клубах табачного дыма. На столе стояли и лежали бутылки. Целая батарея пустых пивных бутылок валялась под столом. Один из офицеров барабанил на разбитом пианино, издававшем резкие звуки. Двое лежали на диванах, остальные сидели, положив руки и головы на стол.
Когда Андрей и Яковчук переступили высокий порог, сначала никто на них не обратил внимания; но потом один из офицеров с погонами артиллериста, с орлиным профилем, с густыми косматыми бровями и черными волосами, в которых пробивалась преждевременная седина, поднял голову от рук и спросил:
— Тебе чего?
— Слушай! — выкрикнул Андрей.
На его резкий неестественный крик подняли головы почти все офицеры.
— Слушай. Вы все арестованы! Кто двинется — тому пулю!
С дальнего дивана сорвался высокий плечистый офицер, и пивная бутылка, со свистом перелетев из угла в угол большую комнату, ударилась в стену около Андрея.
Андрей поднял руку, прогремел выстрел, и в тот же момент острым режущим звуком звякнули, запели шесть оконных стекол, и двенадцать ружейных стволов вошли в каюту.
Я больше не видел ничего из происходившего в кают-компании. Кто-то, не то Яковчук, не то Андрей, оттолкнул меня в сторону, в коридор. Дверь немедленно захлопнулась.
Прогремели еще какие-то выстрелы, потом наступила тишина. Пьяные офицеры поняли, что им не выбраться из расставленной ловушки. Два-три выстрела по наиболее неспокойным убедили их в бессмысленности сопротивления. По команде Андрея они выходили один за другим на бак, где им вязали руки и отправляли в специально для этого открытый трюм. Один убитый и двое раненых остались в кают-компании. Я видел по вытаращенным глазам офицеров и их вестовых (последних мы арестовали в каютах и кубриках), что они были ошеломлены и недоумевали, как могло случиться, чтобы они, врангелевские офицеры, были арестованы с боем на судне, идущем под русским флагом из Константинополя в Крым.
Андрей не отказал себе в удовольствии прочесть им короткую лекцию.
Мы опасались, что на пути к Одессе встретим какие-нибудь военные суда белых, и поэтому решили замедлить ход «Св. Анны» и ночью прорваться в одесский порт.
Но, к счастью для нас, мы никого не встретили до самой Одессы. Только однажды глубокой ночью блеснул на востоке далекий луч прожектора. Из осторожности мы повернули на запад, и вскоре луч исчез в темноте.
* * *
Ясным солнечным утром на невысоком берегу поднялась перед нами красавица Одесса. Выбросив красный флаг, «Св. Анна» спокойно входила в гавань. Уже нужно было готовиться к прибытию, выстроить команду, приготовить бумаги, и я стал разыскивать Андрея. Но его нигде не было. Посланные мною люди обошли все каюты, кубрики, все жилые помещения, заглянули в трюм, но Андрея как не бывало. Я уже собирался было отдать приказ о более тщательных поисках, как вдруг ко мне подошел Гринблат и с улыбающимся лицом и загадочным видом поманил меня пальцем. Я пошел вслед за ним вниз по трапу, вперед на бак, туда, где леера фальшборта сменяются высоким железным бортом. Гринблат остановился, заглянул вниз через борт и предложил мне сделать то же.
Здесь я увидел на висячей люльке, какую употребляют моряки для окраски бортов в портах и на ходу, Андрея. С довольным лицом, высунув от удовольствия язык, он размашисто работал кистью.
— Вы посмотрите, что он пишет, — сказал Гринблат, — не догадываетесь?
От больших белых букв «Св. Анны» уже ничего не осталось. На блестящем черном фоне Андрей выводил новые знаки. Уже были закончены буквы:
«РЕВОЛ
Об остальном не трудно было догадаться. В это время мол одесского порта серой каменной грядой проходил у самого борта бывшей «Св. Анны», теперь «Революции».