В Пограничной комиссии афганский гость подробно рассказал, что происходило в его стране с момента воцарения Ахмад-шаха и до последнего времени. Перед Виткевичем развертывалась картина междоусобий, кровавой борьбы, распада государства, созданного Ахмад-шахом.
Афганская держава возникла в 1747 году. Ахмад-шах из племени абдали рода Саддозаев, командовавший афганскими войсками, захватил после убийства Надир-шаха и распада его империи господство над обширной территорией — от Дели на востоке до Нишапура и Мешеда на западе. Южную границу его государства составлял Индийский океан и северную — Аму-Дарья.
Объединив в своих руках все исконные афганские земли — Герат, Кандагар, Пешавар, Кабул, Ахмад-шах переименовал племя абдали в дуррани, что значит «жемчужные», и принял титул «Дурр-и-Дуррани», что значит «Жемчужина среди жемчужин».
Ахмад-шаху, правившему Афганистаном двадцать шесть лет, наследовал его сын Тимур-шах. Его главным визирем был Пойнда-хан из дурранийского рода Баракзаев. В награду за услуга, оказанные Пойнда-ханом, Тимур-шах убил его. Баракзаи поклялись отомстить Саддозаям.
Между тем в Персии воцарилась сильная династия Каджаров, и они стали теснить афганцев, стремясь вернуть Хорасан и Герат.
На севере окрепла Бухара. Сикхи изгнали афганцев из Пешавара. Эмиры Синда в низовьях Инда также сбросили афганское владычество.
В столь неблагоприятных обстоятельствах и разгорелась борьба между Баракзаями и Саддозаями.
Тимуру наследовал его сын Заман-шах. Во главе Баракзаев стал сын Пойнда-хана Фатх-хан. Он втянул в заговор против Замана его брата Махмуда, поднял восстание, взял Кандагар. Заговорщики захватили Замана, ослепили его и бросили в тюрьму. Однако законным его наследником был Шуджа-уль-мульк. Старший брат Махмуда Шуджа-уль-мульк напал на Кабул, взял его и назначил Махмуда наместником. В это время в Кабуле появился англичанин Эльфинстон и заключил с Махмудом договор о союзе. Шуджа был изгнан из Кабула. Махмуд укрепился на престоле при помощи Фатх-хана. Шуджа нашел приют в Лодиане у Ост-Индской компании, назначившей ему солидную пенсию; там же поселился и его слепой брат Заман. Англичане содержали обоих изгнанных королей «на всякий случай». Посадив Махмуда на престол, Фатх-хан фактически сделался правителем Афганистана, но ненадолго. Махмуд приказал убить его.
Среди братьев Фатх-хана, умом, силой характера, честолюбием выделялся Дост Мухаммед. Он решил отомстить за брата и захватил Кабул. Махмуд с сыном Камраном бежали в Герат.
Так баракзай Дост Мухаммед овладел властью над всем Афганистаном.
В своих рассказах Шахзаде Мухаммед выражал уверенность, что аллах восстановит справедливость, покарает злодеев и захватчиков Баракзаев и вернет трон законным властителям Саддозаям. Шах Шуджа не оставляет помыслов о возвращении в Кабул. Англичане в Индии помогут ему, когда придет время. Ранджит Синг, властитель Пенджаба, — враг Дост Мухаммеда и потому союзник Шуджи. В Герате сидят Махмуд и Камран и тоже ждут момента, чтобы отомстить Баракзаям.
Поблагодарив Шахзаде Мухаммеда и одарив его, Генс, с ведома начальника края Сухтелена, предоставил гостю возможность продолжать путь в Коканд.
Тем временем прибыл ответ из Петербурга, и Балты Кули был отпущен домой с письмом военного губернатора бухарскому эмиру от имени императора. Багадур-хан заверялся в стремлении России жить в мире и дружбе с Бухарой и развивать столь выгодную обоим государствам торговлю.
В письме подчеркивалось:
«Имея честь уведомить об этом величественную, пресветлую особу вашу, остаюсь я в совершенной уверенности, что между российским и бухарским правительствами подпоры приязни и столпы взаимного расположения стоять будут по-прежнему твердо и неизменно».
Едва посланец бухарский покинул Оренбург, как Генс призвал Виткевича и сообщил, что по приказанию графа Сухтелена ему поручается приготовить материалы для записки в Петербург о военной экспедиции в Хиву.
Виткевич внимательно перечитал не только записку Ефремова, но и его книгу-рассказ о странствиях по Средней Азии, Кашмиру, Индии.
Повсюду англичане, везде их люди, их происки! И в Хиве, разумеется, их рука, и к Бухаре они подбираются!
Вспоминая рассказы Шахзаде Мухаммеда, перелистывая книгу Эльфинстона о Кабуле и Афганистане, Ян все яснее видел целеустремленную политику Лондона и Ост-Индской компании: раздвинуть пределы британских владений до Сыр-Дарьи. Для этого надобно было овладеть сперва Афганистаном, и можно было не сомневаться, что живущий на английских хлебах в Лодиане шах-изгнанник Шуджа на британское золото и с помощью британского оружия попытается вернуть кабульский трон.
С увлечением работал Виткевич второй месяц, как вдруг Генс приказал немедленно готовиться к отъезду в степь.
— Лазутчики наши доносят, что в средней части Меньшего Жуза (орды) оказывается некоторое волнение и намерение непокорных пристать к шайке мятежников. Старший султан, правитель сей средней части орды, просит о помощи. Граф приказал послать к нему сотню Уфимского казачьего полка и с нею толмачом и представителем Пограничной комиссии тебя, Иван Викторович.
Наедине с Виткевичем без посторонних Генс уже давно называл солдата Виткевича на русский манер по имени и отчеству.
Придя домой, Ян застал у себя Томаша Зана.
— Уже знаешь? — спросил он, пытливо и настороженно глядя на Виткевича.
— Генс сию минуту оказал: опять волнения в меньшей орде. Мне приказано с казачьей сотней немедля туда выступить.
— Да нет! — воскликнул Зан. — Какая там орда! В Варшаве революция.
— Что?
Виткевич от неожиданности не мог вымолвить более ни одного слова.
Пламя революции, вспыхнувшее в Париже в июле 1830 года, перекинувшееся в Бельгию, Германию, Северную Италию, достигло Польши.
В ночь на 30 ноября 1830 года польские патриоты подняли в Варшаве знамя восстания.
Зан обнял Виткевича, посадил на стул.
— Наши сердца там, на берегах Вислы, дорогой Ян. Но мы здесь, за тысячи верст, и не в силах наших разорвать наши путы я встать рядом со сражающимися братьями!
— Так что же? Сидеть сложа руки, когда льется польская кровь за свободу? О, теперь я понимаю, почему Генс меня отсылает в степь!
— Он правильно делает, Ян. Он хочет уберечь тебя от действий неосторожных и гибельных.
— Значит, покориться обстоятельствам, Томаш, и, когда мечтания наши юношеские становятся явью, оставаться сторонним зрителем!
— Что же иное можешь ты предложить? Бежать отсюда и присоединиться к восставшим братьям? Невозможно, ты отлично знаешь! Отправляйся в степь, делай свое дело. И если победа окрылит белого орла Польши, тогда…
Ян молчал.
9
Более десяти месяцев пробыл Виткевич в степи. Когда мятежные шайки напали на ставку султан-правителя, Виткевич проявил отличную храбрость. Преследуя хищников, он поймал их скрывавшегося несколько лет главаря. Нередко он проводил ночи в полуизорванной кибитке лицом к огню очага, спиной к холодному ветру, врывающемуся в кибитку. В нее набивались старшины, бии, простые казахи, имевшие дела к султан-правителю. Виткевич выслушивал их, помогая султан-правителю советом, отвечая на расспросы казахов, улаживая их споры и недоразумения. Он глубоко проникал в быт, в воззрения, в национальный характер кочевого народа.
Посылаемые им Пограничной комиссии донесения «всегда были преисполнены любопытными сведениями, так что ни один из чиновников, до него находившихся в степи, не умел столь хорошо судить о киргизах и вникнуть в их отношения».
Так писал Сухтелен о «действительных услугах, оказанных Виткевичем», посылая осенью 1831 года, по возвращении Яна в Оренбург, представление военному министру «о производстве столь полезного для Оренбургского края чиновника в первый офицерский чин». Аттестуя Виткевича, военный губернатор не находил ничего дурного в его поведении, кроме «некоторой скрытности, которая была последствием постигших его несчастий».
Ян прибыл в Оренбург вскоре после того, как польская революция была удушена: 9 сентября 1831 года Паскевич въехал во взятую штурмом Варшаву.
Томаш Зан первый сообщил об этом горестном событии своему возвратившемуся из многомесячных скитаний другу.
— Жонд народовый неверно вел дело, — говорил Томаш. — Надобно было поднять крестьян на борьбу за свободу Польши. А сейм не пожелал утвердить закон о замене барщины оброком… Наша шляхта побоялась вооружить весь народ на святое дело…
— Ясновельможное панство и холопы… — Виткевич вспомнил напыщенных, надутых спесью соседей по имению на Виленщине, вспомнил и забитых, полуголодных, нищенски одетых крестьян. — Без народа ничего не добиться, никогда! Но как же в стороне остались Франция, Англия? Как допустили задушить польскую свободу?
— Франция, Англия! — саркастически воскликнул Зан. — «Король баррикад» Луи Филипп и его премьер-министр банкир Перье боятся Николая. Министр иностранных дел Франции Себастиани, узнав о взятии Варшавы, заявил в палате депутатов: «Порядок царствует в Варшаве!»
— Порядок расстрелов и виселиц! Негодяй…
— Да! Но не лучше и Пальмерстон. Мне писал Ежовский из Москвы, что сей хваленый защитник «свободы во всем мире» с первых дней нашей революции открыто проявил свое неодобрение. И знаете почему? Посол царя в Лондоне — князь Ливен, но истинный посол — его супруга княгиня Дарья Христофоровна Ливен, сестра всесильного графа Бенкендорфа. В прошлом любовница Меттерниха, теперь она большой друг нынешнего премьер-министра лорда Грея и откровенно говорила в салонах Лондона: «Я сделала Пальмерстона министром иностранных дел!»
— Но ведь, — сказал Виткевич, — Пальмерстон в парламенте обрушился на правительство Веллингтона за то, что тори не оказывали должной поддержки борьбе греков за свободу… И Пальмерстон тогда сказал, что в политике самая главная движущая сила — общественное мнение.
— Верно, общественное мнение во всем мире горячо выражало свои симпатии польскому делу. Но Пальмерстон презрел общественное мнение, предпочтя ему мнение Николая.
— Все они — все лгуны и притворщики, — с презрением сказал Виткевич…
…Польша вновь закована в цепи. Это значит, что и Виткевичу не сбросить с себя ярма. Что же остается ему, как не следовать ранее принятому решению: служа правительству российскому, возможно более пользы приносить здесь, на Востоке…
Граф Сухтелен, представив Яна к производству а прапорщики, своей властью сделал его портупей-прапорщиком: это еще не офицер, но уже и не солдат.
Теперь надлежало терпеливо ждать офицерских эполет и работать, работать без устали, чтобы проложить дорогу в будущее. А каким оно будет, это будущее, — оно и само покажет…
ВСАДНИК СКАЧЕТ ВПЕРЕД…
1
Царский дипломат Поццо-ди-Борго, хорошо изучивший Пама, как его именовали даже в печати, сообщал Нессельроде: Пальмерстон «не останавливается ни перед какими средствами: пути кривые и извилистые, клевета, умолчание — все он считает пригодным. Россию считает он главным тормозом для осуществления своих разрушительных и безрассудных проектов, а его ненависть растет пропорционально его неудачам и его бессилию».
Свои далеко идущие захватнические планы в Азии Пальмерстон прикрывал пышной фразой: Англия должна исполнить свою роль покровительницы свободы и независимости народов…
А на деле он широко пользовался принципом «разделяй и властвуй», натравливая одну азиатскую страну на другую и «помогая» каждой из них попасть во власть Англии…
Он считал ошибкой, что Бентинк запретил Бернсу подняться по Инду до Пенджаба. Поэтому Контрольный Совет и Совет директоров Компании решили от имени нового короля Англии Вильгельма IV послать лошадей в дар правителю Пенджаба Ранджит Сингу и дипломатического агента с письмом короля и этим подарком направить по Инду.
Когда было окончательно решено осуществить экспедицию. Малькольм, естественно, рекомендовал Бернса, как наиболее подготовленного для этого предприятия офицера.
Вызванный из Катча в Бомбей, Бернс был принят Малькольмом поздним декабрьским вечером не в губернаторском кабинете, а в расположенной в том же дворце личной резиденции губернатора.
— Вот вы и дождались, любезный Бернс! Шлагбаум поднят, путь на Инд открыт!
За стенами губернаторского дворца перекликались часовые и «all's mell!» (все в порядке) то удалялось, то приближалось, и Бернс увидел в этом хорошее предзнаменование: «Все в порядке!»
— Итак, вы отправляетесь по маршруту Александра Завоевателя в обратном направлении и будете первым из новейших европейских путешественников в этих местах.
Малькольм подробно познакомил Бернса с возлагаемым на него поручением: не только доставить лошадей — дар короля правителю Пенджаба, укрепить связи с Ранджит Сингом и добиться согласия эмиров Синда на регулярное судоходство по Инду, но и тщательно ознакомиться с положением в почти совершенно неизвестных прибрежных областях Инда. Эта часть поручения была наиболее трудной, в чем Бернс убедился в первые же дни путешествия.
Он отплыл из Бомбея в первых числах января 1831 года (когда Конноли уже был в Калькутте), достиг устья Инда и вступил в один из его многочисленных рукавов. Тут начиналась власть эмиров Синда. Нередко воинственно настроенные толпы жителей прибрежных деревень провожали суда Бернса криками и бранью. Во многих местах англичанам не удавалось приставать к берегу из опасенья враждебных действий населения.
Бернс проявил недюжинные дипломатические способности, упорство и мужество, двигаясь вверх по Инду… Он и его спутники внимательно изучали местность, делали геодезические и магнитные съемки, собирали образцы флоры и фауны, старались заводить знакомства и связи, особенно в столице Синда Хайдарабаде и в Шикарпуре — важном торговом центре, через который незадолго до Бернса проехал, возвращаясь в Индию, Конноли.
Начиная от Астрахани до самой Калькутты, отметил Бернс, повсюду «в Мешеде, Бухаре, Коканде, Кундузе, Кабуле, Бомбее, еще в десятках городов встречаются хитрые, пронырливые, умелые шикарпурийцы — торговцы и банкиры. Среди них легко можно находить ловких и опытных агентов-соглядатаев, лишь бы платить им звонкой монетой».
Преодолев все трудности, Бернс 18 июля 1831 года прибыл в столицу Пенджаба Лахор и был встречен столь торжественно, что поспешил написать матери о выпавших на его долю овациях: «Оказанный мне прием таков, какого и должно было ожидать от принца, коему выпала высокая честь получить дары от нашего милостивого государя».
2
Итак, Александр Бернс повторил в обратном направлении плавание Александра Македонского по Инду я, проплыв от устья до впадения в Инд его притока Сатледжа, прибыл в страну сикхов. «Сикх» значит на языке пенджаби «ученик».
В конце XV века в Пенджабе, входившем в империю Великих Моголов, возникло религиозно-политическое движение, направленное против официального ислама и против феодального угнетения. В начале XVIII века сикхские восстания охватили большую часть Пенджаба, и власть Великих Моголов над Пенджабом была подорвана. Уничтожил ее окончательно Надир-шах, включивший Пенджаб в Персидскую империю. Но владычество Персии было коротким, и после смерти Надир-шаха Пенджаб был захвачен Ахмад-шахом и присоединен к созданному им обширному Афганскому государству.
Пенджаб, занимая область Пятиречья между верхним течением Инда и его притоком Сатледжем, отделял афганские земли от Индостана. Лежащая у впадения реки Кабул в Инд крепость Атток прикрывала доступ к Пешавару, центру одной из четырех главных областей Афганистана, и к Хайберскому проходу в Солимановых горах, ведущему к Кабулу. Вот почему преемники Ахмад-шаха старались не выпускать Пенджаба из своих рук, и вот почему Ост-Индская компания стремилась если не прибрать Пенджаб совсем к своим рукам, то включить его в орбиту своего влияния.