Мистер Мартин отделился от стоявших у двери аптеки, подошел к нему и спросил:
— Уж не сын ли ты Лайтнера?
Лайтнер улыбнулся, протянул руку и сказал:
— Здравствуйте, мистер Мартин.
Мартин пожал руку и, не выпуская ее, обернулся к остальным и сказал:
— Посмотрите, кто к нам приехал. Это же сынишка Джона Лайтнера.
Группа распалась на отдельных людей, и они окружили Лайтнера. Многих из них он знал, пожимал им руки и говорил, что у него все в порядке.
Потом наступил момент, когда приглашения зайти в гости были сказаны и свежие новости исчерпаны. Наступило молчание, и они стояли, улыбаясь ему и поглядывая вниз по улице. Лайтнер видел, что они понимали, он хотел пойти дальше и увидеть свой дом, и им не хотелось загораживать ему путь. Он помахал на прощание рукой и пошел дальше.
Он прошел мимо кормовой лавки, возле которой фермер грузил на грузовик мешки с концентратом. До Лайтнера донесся сухой сенной запах концентрата. Он повернул за угол, прошел два квартала и понял, что перед ним дом Агнес Мур. Он поглядел на темный портик и вспомнил тот давнишний вечер, когда портик тоже был темным.
Там же была и лавочка, на которой он и Агнес сидели тогда, не говоря ни слова, ощущая, как кровь громом стучит в сердце… Круглое плечо прилегало к его руке, и наступил момент, когда дыхание их оборвалось, чтобы, вернуться потом прерывистым и быстрым. И в этот момент ее отец неожиданно появился на дорожке у входа и обнаружил их сидящими на разных концах лавочки. И если он что-нибудь и заподозрил, то не подал вида, кивнул им и вошел в дом.
Лайтнер улыбнулся, вспомнив об этом. Он не чувствовал волнения, только слегка удивился тому, что когда-то все это представлялось ему значительным. В доме Муров горел свет, но он не стал поворачивать к их двери.
Он пошел дальше и через квартал остановился перед своим домом.
Дом был не освещен — очевидно, его нынешние хозяева ушли. В нем мало что изменилось. Живая изгородь была подстрижена ниже, чем раньше, и вдоль дорожки выросли новые кусты. Дом недавно покрасили. Это был его дом, и он стоял перед ним в сгущающейся темноте и смотрел на него. Воспоминания заполнили его сердце и завладели умом.
А в тысяче миль оттуда два человека напряженно всматривались в кривые, выписываемые приборами на бумажных лентах.
Лайтнер смотрел на дом, потом поглядел на деревья, окружавшие его. Сквозь ветви их проглядывали звезды. Лайтнер отступил на середину улицы, откуда он мог видеть вечернее небо. Он стоял, широко расставив ноги, запрокинув голову, и смотрел на звезды. И звезды, казалось, смотрели на него.
Далекие солнца улыбались ему и маняще подмигивали. Как женщина, подумал он, далекая, холодная, но зовущая — зовущая прийти и познать неведомое, ощутить горячие волны скрытого пламени. У Лайтнера перехватило дыхание.
Это была его жизнь. Для нее он был создан. Долгие годы обучения, занятия и труд, отказ от всего ради того, чтобы стать существом этих далеких солнц. Многое старалось помешать ему, но он победил. Картер, старик Картер наказывал его так, как не наказывал никого в Академии, — длинными часами работы, когда остальные отдыхали, постоянной практикой, направленной к совершенству, которого не достиг никто, кроме него. Но он им показал, Он не отказывался ни от чего, он впитывал все, как губка. Теперь его не остановить. Он был готов к Дальнему Космосу.
Руки Лайтнера медленно поднимались, пока не вытянулись кверху. Так он и стоял — ноги, широко расставленные, голова откинута назад и руки, протянутые к звездам.
Воздух бился у него в горле. И этот звук вернул его к действительности. Он уронил руки, обернулся и побрел к дому. Дом возвышался перед ним в темноте, и он улыбнулся ему сдержанной, сухой улыбкой. Приятно было увидеть его, но что он здесь делает? Он и не принадлежал этому дому. Он взглянул вверх. Там, высоко в Дальнем Космосе, была его судьба. Он громко рассмеялся и почувствовал, как им овладевает беспокойство. С поющим сердцем он возвращался к автолету. Он шел быстро, не глядя по сторонам.
Харди откинулся на кресле, кончив изучать графики. И прежде чем он заговорил, Картер увидел решение по его лицу, а Харди понял, что Картер знает. Он перегнулся через стол и накрыл ладонями руки Картера.
— Уолтер, мне очень жаль. Мне в самом деле очень и очень жаль.
Картер не ответил. Харди сказал:
— Ты же понимаешь. Человек должен верить в нечто большее, чем его стремление. У него должны быть корни.
Картер ничего не ответил.
— Этому мальчику не к чему возвращаться. У него нет настоящей связи с Землей. В глубине сердца он не думает ни о нас, ни о своей планете. Ему ничего не нужно, кроме Дальнего Космоса, он ставит его превыше всего.
Картер ничего не ответил.
Харди сжал руки Картера и потряс их.
— Уолтер, послушай, этот мальчик — фанатик. И мы не можем допустить таких людей в Дальний Космос. Он не для тебя, не для космонавтов, не для Земли. Неужели ты этого не видишь?
Картер поднял голову, и Харди увидел его глаза. В них горела ярость, которой Харди никогда прежде не видел. Картер вздохнул и хотел заговорить, но Харди перебил его:
— Не говори этого, Уолтер. Пойми, что, когда этому мальчику придется попасть в необычные обстоятельства, его решения могут быть неразумными. Он может действовать нормально, но есть шанс, что это будет не так. Он настолько любит Космос, что он неуравновешен; человек должен любить что-то больше, чем то, чему он посвящает жизнь, иначе он становится фанатиком и ему нельзя доверять. То же самое сейчас творится и с тобой. Ты любишь этого парня, но… как это говорится?
Тебя б я вполовину не любил,
Коль не любил бы больше честь свою…
Это и есть ответ на все.
Картер опустил голову на руки. Он сидел неподвижно, но потом руки его дрогнули и пальцы побелели от напряжения…
Он протянул руку и подобрал половинки сломанной линейки. Он держал их на ладони, и затем поднял глаза к Харди. Ярость в них исчезла Он сказал:
— Все в порядке, Сесил. Спасибо тебе. Большое спасибо.
И он выкинул обломки линейки в мусорную корзину.
Перевел с английского Кир. БУЛЫЧЕВ
Василий Чичков
ЧАС ПО-МЕКСИКАНСКИ
Рисунки В. САФРОНОВА
Старый автобус фирмы «Форд» стоял на конечной остановке. Когда-то автобус был покрашен в синий цвет, но от времени краска поблекла, и он стал серым. А может быть, даже и не серым — кто теперь определит его цвет. И все-таки на боках автобуса сохранились ярко-красные надписи «Синдано»,[1] а сзади черной краской, может быть рукой самого шофера, было старательно выведено: «Приведите ко мне девушку, потому что, когда я к ней хожу, она царапается».
Автобус отправлялся в десять ноль-ноль, и пятеро пассажиров пришли за полчаса до назначенного времени, забросили чемоданы на решетку багажника, укрепленного на крыше, и заняли места.
— Старая колымага, — сказал пассажир по имени Эдвардс, который выделялся среди всех присутствующих. Несмотря на жару, он был в темном костюме, белой накрахмаленной рубашке и туго затянутом галстуке. Его черные волосы были жирно намазаны бриолином и оттого напоминали воронье крыло.
— Да, сеньор, — согласился с Эдвардсом сосед в широкополой шляпе, по виду крестьянин.
— Живем рядом с такой великой страной, как Соединенные Штаты, — по-особенному, с торжественным ударением на последних словах, воскликнул Эдвардс и подвигал на коленях солидный кожаный портфель, — а ездим на таком старье!
— Да, сеньор, — опять согласился крестьянин.
Некоторое время, Эдвардс посидел молча. Затем он поднял руку и, отодвинув крахмальную манжету, поглядел на часы.
— Уже десять, почему же мы не едем?
—
«Не буду останавливаться у этой кантины, — решил Хуан. — Потерплю до следующей».
Автобус пошел быстрее, и взгляд Эдвардса стал не таким напряженным. В голове его шевельнулась надежда на то, что, может быть, потерянный час еще можно нагнать в пути.
За окном мелькали поля. Где-то крестьяне сохой пахали землю, где-то таскали камни, очищая новые участки под посевы. Хуан видел все это тысячу раз, и поэтому он смотрел только вперед.
Вон за той горой должна показаться кантина «Три розы». Хозяин толстяк Нонато назвал свое заведение так, потому что розы в этих краях никогда не росли.
Вскоре из-за горы действительно выглянула красная черепичная крыша, потом появились белые стены, и, наконец, перед глазами Хуана была вся кантина. Две легковые машины стояли перед входом. Хуан издали определил место для своего автобуса и стал потихоньку притормаживать. Потом он остановил машину, заглушил мотор и торжественно провозгласил:
— Сеньоры! Предлагаю вам выпить чего-нибудь прохладительного!
Мексиканцы восприняли это с воодушевлением. Особенно радовались молодые, сидевшие в углу, у которых, видимо, давно пересохло во рту.
— Как можно прохлаждаться, если мы опаздываем, — вдруг послышался суровый голос Эдвардса.
— Все равно, сеньор, мы уже опаздываем, — простодушно сказал крестьянин, сидевший рядом с ним.
— Возмутительно! — крикнул Эдвардс, но в автобусе уже никого не было.
Толстяк Нонато с радостью встретил Хуана. Еще бы! Он ему привел сразу столько клиентов. Нонато по-братски обнял. Хуана, похлопал по спине и посадил на высокий стул у стойки.
— Сервеситу![4] — приказал Хуан, и хозяин тут же поставил перед ним холодную бутылку пива, из горла которой медленно выползала белая пена.
Хуан без передышки выпил бутылку, пожевал кусочки жареной шнуры свиньи, и жизнь показалась ему веселее. Он попросил вторую бутылку и уже пил ее не торопясь, смакуя каждый глоток.
Пассажиры сидели за столиками, пили пиво, прохладительные напитки и о чем-то говорили с двумя крестьянами, рядом с которыми на полу стоял гроб. Гроб был большой и черный. Странно было видеть его здесь между столиков. Крестьяне о чем-то просили пассажиров, а те показывали на Хуана. Вскоре крестьяне подошли к шоферу.
— Извините, сеньор, — почтительно обратился к Хуану тот, который был постарше, с обветренным крестьянским лицом.
Хуан допивал вторую бутылку пива, и настроение у него было превосходное.
— Садись, — предложил Хуан старику и показал ему на высокий стул рядом с собой.
— Понимаете, сеньор, — продолжал старик, взобравшись на стул, — беда у нас — умер мой сват, стало быть, его отец. — Старик показал пальцем на молодого человека, стоявшего рядом. — А он, Бенито, стало быть, его сын, женат на моей дочери.
— Все мы смертны, — подтвердил Хуан и допил пиво.
— Это верно, сеньор. Но когда умирают в наших краях, получается загвоздка. Живем мы неподалеку отсюда, километров тридцать, сорок и еще немножко в сторону. Места наши сами знаете какие — кактус, агава, ни одного дерева нет, ни одной доски не найдешь. Гроб не из чего сколотить. Вот приехали сюда, купили гроб, а машину найти не можем. Целые сутки здесь сидим, а там покойник портится — ведь жарко, где его хранить. Посадите нас, сеньор. У вас пассажиров не так уж много, и они согласны.
— Гробы возить в автобусе не разрешается, — сказал Хуан. — К тому же у меня сидит там один грозный тип.