Пока обезьяны довольствовались шляпами и авторучками, к их проделкам можно было относиться с некоторой снисходительностью, но когда они начали таскать очки и кошельки, дело приняло серьезный оборот. Чтобы заполучить эти предметы, Уильям пускался на особые ухищрения. Усыпив внимание своей жертвы разнообразными трюками и ужимками, он постепенно приближался к ней и, улучив момент, нырял в карман за его содержимым. Зажав в руке добычу — обычно бумажник или расческу, — Уильям тут же пускался наутек. Читах бросался за ним, и они начинали гоняться друг за другом по деревьям, затевая шутливую борьбу за обладание украденной вещью.
Несмотря на то что мы просили всех посетителей зорко следить за своими личными вещами, люди часто забывали об этом и, не в силах устоять перед вежливой просьбой Уильяма, позволяли ему заглянуть в корзинку или дамскую сумочку. Лишь после того, как он исчезал в густой растительности вместе с их кошельком или пакетом с сэндвичами, они недоуменно смотрели друг на друга, не понимая, как это вежливое маленькое создание превратилось в разбойника и вора. Я стала избегать туристских троп, когда выводила шимпанзе на прогулку. Но территория резервата была небольшой, и с вершины любого дерева Уильям мог видеть отдельные участки тропы. Заметив, что по ней кто-то идет, он бесшумно ускользал от нас, и проходило какое-то время, прежде чем я обнаруживала его отсутствие. Мне припоминается один случай, когда в поисках Уильяма я наткнулась на тучную шведку, ползавшую на четвереньках по тропе. Выпрямившись, она смущенно улыбнулась, вид у нее был несколько растерзанный. Она плохо говорила по-английски, но я и так догадалась, что произошло. В этом месте тропа пролегала через особенно густой участок леса. Из дальнего конца зеленого туннеля доносилось знакомое попискивание. Пробираясь по тропе, я нашла банкноты, записную книжку, сигареты, зажигалку, сломанную пудреницу, наполовину съеденную губную помаду и, наконец, самого Уильяма, который сидел рядом с пустой дамской сумочкой. Из волос у него позади уха торчал небольшой гребень, а сам он занимался тем, что открывал и закрывал застежку-молнию на кошельке. Увидев меня, он отодвинулся в глубь туннеля, и я поняла, что должна вести себя похитрее, если хочу получить обратно оставшиеся у него вещи.
У себя в сумке я всегда носила небольшой запас сладостей на случай всяких непредвиденных обстоятельств. Держа в одной руке конфету, я показала ее Уильяму, а другую руку протянула к нему ладонью вверх. Он явно заинтересовался конфетой и предложил мне взамен двухпенсовую монетку. Я отрицательно покачала головой и показала на кошелек. Уильям понял меня и взялся за кошелек, но, прежде чем отдать его, высыпал все содержимое на землю. Подивившись деловой сметке своего питомца, я вручила ему конфету. За шесть конфет мне удалось выторговать почти все, что оставалось у Уильяма, и я поспешила обратно к тому месту, где меня ждала почтенная дама. У нее на плече сидел Пух и аккуратно вытаскивал шпильки из ее волос.
Я надеялась, что сезон дождей положит конец нашествию туристов и наши утренние прогулки с шимпанзе станут по-прежнему спокойными и миролюбивыми. Однако появление в резервате ориби Чарли снова повергло все в состояние полного хаоса.
Ориби — это серовато-коричневая антилопа величиной с обычную собаку. На каждой щеке у нее по лысому черному пятнышку, а под глазами расположены небольшие железы, выделяющие пахучую жидкость, которую антилопа оставляет на окружающих ее растениях. Чарли был молодым самцом с короткими притупленными рогами. Когда его привели в резерват, он стоял рядом со своим владельцем и доверчиво терся щекой о его ногу, производя впечатление вполне ручного, здорового и красивого молодого животного.
Прежде чем выпустить ориби на территории резервата, мы решили поместить его на несколько дней в загоне для антилоп, чтобы дать ему возможность немного адаптироваться. Через пару часов в загоне царила полная неразбериха. Чарли с таким ожесточением гонялся за антилопами, что мне пришлось увещевать его. Он был в состоянии крайнего возбуждения, носился вдоль изгороди, высоко подпрыгивая, или, устав гоняться, скакал посреди загона на прямых негнущихся ножках. Иногда он останавливался, чтобы потереться щекой о траву или кустик, дыхание его было тяжелым и прерывистым. Как только я вошла в загон, он начал скакать и крутиться вокруг меня, издавая трогательное гортанное блеяние. Звук был настолько жалобным, что я нагнулась и попыталась приласкать Чарли, приписывая его поведение тоске по отсутствующему хозяину. Ласка подействовала, но ненадолго. Он отскочил, покрутился вокруг, а потом, нагнув голову, бросился на меня. Я успела увернуться от его рогов и побежала к воротам. Он скакал следом и несколько раз пытался боднуть меня. У самых ворот мне удалось схватить его за рога и бесцеремонно вытащить из загона. Подобное обращение испугало Чарли, он умчался в заросли кустарника, издавая пронзительный свистящий звук, которым ориби выражают тревогу и беспокойство.
С тех пор мы время от времени встречали Чарли во время наших прогулок. Иногда он мирно скакал на некотором расстоянии от нас, а потом исчезал в лесу, но иногда доставлял нам немало неприятностей. По-видимому, ему никак не удавалось найти себе спутницу жизни, и в этом, я полагаю, была причина его беспокойного поведения. Все шимпанзе, за исключением Уильяма, боялись Чарли, и не раз его появление нарушало ход наших мирных прогулок.
Однажды мы совершали свое обычное путешествие. Вдруг я услышала позади себя шорох листьев и хорошо знакомые мне блеющие звуки. Я обернулась — всего в нескольких метрах от меня стоял Чарли и раздраженно терся рогами о ветки невысокого кустарника. Я замерла в надежде, что он пройдет мимо. Быть может, так бы и случилось, если бы не Уильям, который соскочил с соседнего дерева и стал дразнить антилопу. Последовавшая за этим сцена очень напоминала испанскую корриду. С дерзостью заправского матадора Уильям дразнил своего быка: швырял в него пылью и сухими ветками, хватал за задние ноги и успевал отпрыгнуть на спасительное дерево. Он увертывался от рогов Чарли с восхитительной бравадой и ухитрялся даже похлопать по его крестцу, когда ориби в ярости проносился мимо. Но вот Уильям устал и, запыхавшись, уселся на дерево, нарочно выбрав самую низкую ветку, с которой продолжал дразнить взбешенную антилопу.
И тогда Чарли стал искать глазами более доступный объект для нападения. Им оказалась я — он с нескрываемой яростью устремился на меня. Я побежала и, наверное, успела бы залезть на дерево, если бы не Пух, который, решив, что я ухожу, с глухим стуком шлепнулся с ветки мне на плечо. Я споткнулась от этого неожиданного толчка, и Чарли тут же использовал свое преимущество. Едва я ухватилась за нижние ветки дерева, как почувствовала, что его рога вонзились мне в ногу.
Тут с дерева слез Уильям. Возможно, он спешил мне на помощь. Чарли мгновенно развернулся и бросился на него. Уильям не успел избежать сильнейшего удара в грудь и упал навзничь. Когда он поднимался, Чарли, низко пригнув голову, налетел снова и ударил его прямо в лицо. Раздался душераздирающий визг. Я бросилась к Уильяму вместе с Пухом, который все еще цеплялся за меня, и увидела, что шимпанзе сидит, крепко прижав к лицу обе руки. Между тем Чарли, описав круг, опять приближался к нам. Схватив первое, что попалось под руку — довольно увесистый кусок древесины, — я швырнула им в него. Удар пришелся по спине и был достаточно силен, чтобы заставить его изменить направление. Встревоженно свистя, Чарли ускакал в кусты.
Я наклонилась, чтобы осмотреть Уильяма. Кровь, просачиваясь между пальцами, медленно стекала по темной шерсти. Бережно, но твердо, преодолевая сопротивление шимпанзе, я отвела его руки от лица. На месте левого глаза было распухшее кровавое месиво. Стараясь не поддаваться панике, я взяла Уильяма на руки. Пух отказался идти, когда я стряхнула его со спины, и, громко крича, вцепился мне в ногу. Ну что ж, придется нести обоих. Нагнувшись за Пухом, я впервые заметила у себя под коленкой окровавленную рану. Странно, что боли я совсем не чувствовала. Позвав остальных шимпанзе, я поспешила к питомнику.
Мы тотчас отвезли Уильяма к ветеринарному врачу.
Раненый шимпанзе хныкал и цеплялся за меня, когда я усаживала его на столе. Зато потом он вел себя безупречно. Ему сделали обезболивающий укол, и врач, подняв изуродованную мордашку большой веснушчатой рукой, стал изучать его глаз. Я думала, потребуется срочная операция, чтобы удалить остатки глаза, и готовилась услышать, что Уильям ослепнет. Мне с трудом удавалось сохранять спокойствие и благоразумие.
Наконец был вынесен приговор.
— Ему очень повезло, — услышала я голос ветеринара. — Рана не настолько серьезна, как могло показаться на первый взгляд. Сам глаз чудом уцелел. По-видимому, рог прошел над глазным яблоком через веко и уперся в выступающее надбровье.
Мы решили не накладывать шва на разорванное веко, так как Уильям все равно стал бы ковырять его, а это могло ухудшить состояние раны. Врач дал мне набор различных лекарств, и я сердечно пожала ему руку. Уильям запыхтел и несколько нерешительно тоже протянул руку. Ветеринар с улыбкой ответил ему рукопожатием.
Как только мы добрались до дома, я дала Уильяму фруктового сока и уложила на кушетку. Хетер бросилась в ванную комнату, чтобы приготовить повязку для моей ноги. Остаток этого злополучного дня Уильям провел, свернувшись на кушетке и приложив подушку к больному глазу. Появление слишком жизнерадостного Даффи он встретил с плохо скрываемым раздражением, зато к присутствию Тесс отнесся весьма благосклонно. Она почти все время лежала на ковре возле кушетки или, если считала, что никто этого не видит, прямо на подушках рядом с ним.
Уильям с трогательной доверчивостью относился ко всем процедурам. Когда нужно было промыть глаз или наложить лекарство, он поднимал лицо кверху и замирал. Он начал быстро поправляться и покидать кушетку и вскоре приступил к разрушению нашего быта. После одного такого особенно тяжелого дня, когда мы беспрерывно спасали различные домашние вещи, закрывали водопроводные краны, вытирали на полу лужицы, было решено, что с нас достаточно, и Уильям с триумфом вернулся в загон.
10
Последние капли
С началом дождей наступил конец туристского сезона. Развлекаться было не с кем, и шимпанзе занялись охотой на мелких обезьян. Конечно, верховодила в этом деле Тина, а ее ближайшими помощниками были Читах, Альберт и Уильям.
Прежде всего отметим, что охота всегда носила случайный характер. Хотя в ней участвовали, как правило, все шимпанзе, редко можно было увидеть согласованность в их поступках — каждый действовал сам по себе. Успех был делом случая, а не результатом коллективных усилий. Но, чем больше обезьяны занимались охотой, тем согласованнее становились их действия. Однажды я наблюдала, как Тина преследовала гверецу, которой ничего не оставалось, как совершить головокружительный прыжок на вершину растущей в стороне от других деревьев масличной пальмы. Тина быстро спустилась на землю, а Читах, находившийся рядом с ней, остался на той ветке, откуда гвереца прыгнула, блокировав тем самым единственно возможный для отступления по воздуху путь. Когда Тина добралась к подножию пальмы, там уже сидел Альберт, а в нескольких метрах позади него стоял Уильям. Они оба наблюдали за тем, как она карабкалась наверх. Когда расстояние между ней и жертвой стало сокращаться, все шимпанзе взволнованно заухали, но по-прежнему оставались на своих местах.
Тина почти достигла цели, но в последний момент перепуганная гвереца прыгнула на самый край веера листьев, согнувшихся под ее тяжестью, и полетела с десятиметровой высоты в самую гущу кустарниковых зарослей. Однако Альберт и Уильям были на страже, и кто-то из них поймал гверецу. Вскоре к ним присоединились Тина, Читах и четверо детенышей. Я по-прежнему не могла спокойно видеть убийство, совершаемое нашими шимпанзе, но вмешивалась только в крайнем случае.
Из восьми шимпанзе лишь Тина и Альберт ели мясо, причем делали это точно так, как их дикие собратья, которых описывала Джейн Гудолл, — пережевывали его вместе с листьями. Я надеялась, что, наблюдая за ними, другие шимпанзе тоже научатся есть свою добычу, а не использовать ее в качестве зловещей игрушки. Приблизив лицо почти вплотную к жующему рту, они пристально следили, как Тина и Альберт поедают мясо. Энн и в особенности Уильям постоянно принюхивались, а иногда даже пробовали небольшие кусочки мяса и шерсти, но ни один из них не пытался есть по-настоящему. После того как Альберт и Тина, насытившись, оставляли добычу, другие шимпанзе принимались играть ею: катались на ней по земле, боролись, вырывая друг у друга окровавленные останки. Если тушка начинала пахнуть или привлекать мух, они тут же бросали ее и в дальнейшем тщательно обходили то место, где она лежала.
Всего за этот сезон дождей шимпанзе убили семерых детенышей гверец и одну молоденькую самку. Однажды они чуть не убили и взрослую самку, но я вмешалась и спасла ее.
Шимпанзе охотились не только на гверец. Часто они гонялись за белками и другими мелкими млекопитающими, два раза им удалось поймать детенышей верветок. Однажды я с ужасом увидела, как из подлеска вышел Уильям с обмотанной вокруг шеи мертвой остроголовой змеей. Я так и не поняла, убил он ее или просто нашел. В загоне для обезьян мне часто попадались мертвые мыши, ящерицы, жабы и даже птицы, которых, судя по всему, убили шимпанзе.
Как-то вечером в резерват приехали мои друзья, чтобы покормить животных. С ними была их маленькая дочка Клер со своей неразлучной спутницей — куклой Синди, которая выглядела почти как живая. Все шимпанзе хорошо относились к детям. Особенно любил их Уильям: он брал их за руки и играл с ними гораздо осторожнее, чем со взрослыми. Вот почему я не побоялась привести с собой в обезьянник Клер.
В тот вечер Тина появилась в питомнике довольно поздно. Клер с куклой уже познакомилась с остальными обитателями загона и к моменту прихода Тины потеряла свою первоначальную осторожность. Вдруг я увидела, как Тина, вздыбив шерсть, уставилась на куклу. Потом она подошла к девочке и попыталась вырвать куклу из ее рук. Клер отступила назад и прижала «ребенка» к своей груди. В этот момент подскочила я и с самым небрежным видом, на какой только была способна, подхватив Клер и ее куклу, вынесла их из загона. Позади раздалось хныканье Тины, которое вскоре усилилось и перешло в раздраженные истерические крики.
Этот случай по-настоящему встревожил меня. Я не могла понять, почему Тине так отчаянно хотелось заполучить куклу. Она вела себя иначе, чем во время охоты за молодыми гверецами, и в то же время прежде я никогда не замечала в ней такой страсти к игрушкам. Я думаю, что, если бы меня не было в тот момент в загоне, а Клер продолжала защищать свою куклу, Тина попыталась бы отнять ее силой и наверняка нанесла девочке увечья.
Мысль об этом эпизоде не выходила у меня из головы. Было ясно, что мы столкнулись с серьезной проблемой, которую нам так или иначе предстояло решать.
Вскоре перед нами встала другая проблема, менее важная, по столь же трудно разрешимая. Однажды утром, придя в загон, я обнаружила, что он пуст. Домик для отдыха, обычно чистый и аккуратный, выглядел так, будто попал в эпицентр торнадо. Повсюду валялись клочья соломы и поникшие головки цветков бугенвиллии. Уборные также подверглись нападению — по всему саду тянулись длинные полосы туалетной бумаги.
Я знала, что через час должен приехать отец, поэтому мы с Абдули принялись за уборку территории. Мы работали как одержимые, и, по-моему, нам удалось навести относительный порядок. Но когда отец вошел в питомник, на его лице появилось выражение недоумения и отчаяния.
— Что происходит? — спросил он голосом несколько выше обычного. — Ради бога, скажи мне, что случилось?
Осмотрев изгородь, я так и не смогла понять, каким образом шимпанзе выбрались из загона: все дверцы были крепко закрыты, нигде не было ни дыр, ни проломов.
Беглецов я обнаружила почти в самом центре резервата. Казалось, они были довольны, что я присоединилась к ним. Больше других радовался Пух, он ни на шаг не отходил от меня и все время старался залезть ко мне на колени. Мысль о таинственном исчезновении обезьян не давала мне покоя, и вот через несколько дней мне довелось увидеть один из возможных способов их побега. В загоне имелось приспособление треугольной формы для лазанья, которое мы соорудили из молодых побегов гмелины, крепко сколоченных пятнадцатисантиметровыми гвоздями. Одна из перекладин, по-видимому, расшаталась от частого употребления, и Читах пытался отделить ее от основной конструкции. Через четверть часа упорного труда ему это удалось. Пятнадцатисантиметровые гвозди, все еще довольно прямые, торчали по обоим концам планки.