В этот день у меня было столько дел, что времени на сентименты попросту не хватало. Но когда в половине восьмого вечера я увидела, как Абдули и моя семья прощаются с шимпанзе, реальность происходящего внезапно дошла до моего сознания. Чувство печали и беспокойства охватило меня, и мне пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не расплакаться.
Часть 2
Освобождение
12
Впервые на свободе
Мы прибыли в лагерь служащих Ниоколо-Коба вечером следующего дня. Было уже поздно, и поэтому мы не стали разбивать палатки, решив выпустить обезьян на другое утро прямо возле главного лагеря, хотя он и находился довольно далеко от горы Ассерик, где обычно встречались дикие шимпанзе. Я присмотрела место в пяти километрах от лагеря на берегу реки Ниоколо, чтобы у шимпанзе не было никаких проблем с водой.
Утром наш лендровер подъехал на выбранное мною место, и мы открыли клетку. Обезьяны были в крайнем возбуждении. Долгое путешествие измучило их, хотя и делалось все возможное, чтобы облегчить его: мы постоянно останавливались, давали им сладкий сок, молоко и фрукты, очищали клетку от грязи. Теперь, неожиданно оказавшись на свободе, шимпанзе бросились обнимать друг друга. Чрезвычайно возбужденный Альберт спарился с Тиной, а затем обхватил Уильяма и стал похлопывать его по спине.
Я очень беспокоилась за обезьян в эти первые дни. Поскольку самой опытной среди нас была Тина, вполне естественно, что она взяла на себя роль лидера. Она прокладывала путь, первой пробовала новую пищу, выбирала место для гнезд и, главное, оделяла нас своим доверием, в котором все мы, а я более других, очень нуждались. Но в первый день даже Тина казалась подавленной и сонливой. Уставшие от дороги и всего, что им пришлось пережить, шимпанзе выглядели подавленными. Растительность здесь резко отличалась от той, что была в Абуко, и поначалу казалось, что обезьянам вообще не найти пищи. В этот первый день шимпанзе, конечно, ели совсем немного.
Мы брели берегом вниз по течению реки. Уильям и Тина испугались, увидев так много воды, но Альберт и Читах напились, взгромоздившись на ветви, свисающие над рекой. В одном месте нам попалось несколько пальмовых плодов, валявшихся на земле и расколовшихся при падении. Однако шимпанзе только понюхали их и тронулись дальше. Они были очень пассивны и постоянно выпрашивали у нас пищу и воду. Читах построил было непрочное маленькое гнездо, но быстро покинул его. Немного позже в него залезла Тина, добавила к нему несколько прутиков, но, просидев там минуты три, выбралась на ветку.
Я послала сопровождавшего нас служителя в лагерь за оставленными там манго. Когда он принес их, я дала каждому шимпанзе по шесть плодов. Уильям почти ничего не съел и выглядел еще более потерянным, чем утром. Но другие обезьяны подкрепились, и после небольшого отдыха Тина повела нас дальше. Проказник и заводила Уильям, возглавлявший в Абуко все наши прогулки, здесь все больше отставал. Кругом росла высокая трава, и я на какое-то время потеряла его из виду — пришлось возвращаться.
Тот факт, что шимпанзе не отказались от еды, немного подбодрил меня, но я все еще не была уверена, правильно ли поступаю. Удастся ли им этот резкий перелом в жизни? А что, если они не смогут адаптироваться? Слово «зоопарк» всплывало в моем сознании и заставляло непроизвольно вздрагивать. Мы медленно взбирались по склону к плоской вершине холма, который нарекли Тининой горой. Пока шимпанзе обследовали новую местность, я присела отдохнуть. Уильям сел рядом. Начало смеркаться. Обезьяны брели по краю плато и скоро скрылись из глаз. Уильям оставался со мной. Подождав немного, я схватила его на руки и стала догонять шимпанзе. Я нашла их у небольшого озерка, из которого они пили воду. Уильям отказался присоединиться к ним. Тогда я наполнила водой пустую бутылку и протянула ему. Он принялся жадно пить и почти опустошил ее. Другие обезьяны уже тронулись в путь. Я стояла на краю поляны и ждала, что Уильям последует за ними. Вдруг Альберт покинул обезьян и вернулся к нам. Он подошел к Уильяму и обхватил его за плечи, тот положил руку ему на спину, и оба они медленно растворились в сгустившихся сумерках. Тут бы мне и успокоиться, но вместо этого я заплакала. Мы подождали еще немного, пока не услышали хруст веток, означавший, что шимпанзе занялись сооружением гнезд, и лишь затем пустились в обратный путь.
На следующее утро, после грозовой ночи, я поднялась в половине пятого. Уже светало, воздух был свеж и чист. Я внимательно оглядела склоны, но не увидела никаких признаков присутствия шимпанзе. Нервничая, я стала карабкаться вверх по склону. «Неужели они встали и отправились в путь, полагая, что я бросила их? — спрашивала я себя. — Что будет с Уильямом, который тащится позади других?» Чем выше я взбиралась, тем крепче становилась моя уверенность, что шимпанзе ушли в неизвестные мне дебри. Я приставила руки ко рту и позвала их, закричав что было сил.
Первым появился, выйдя из-за валуна, Читах, сопровождаемый Уильямом, за ними Тина и Альберт. Уильям и Читах очень обрадовались, увидев меня, по их заплывшим векам и заспанным глазам я догадалась, что разбудила обезьян. Не могу описать то облегчение, которое я почувствовала при виде своих шимпанзе.
Второй день оказался немного лучше первого. Все, за исключением Уильяма, жадно набросились на манго, которые я принесла. Вилли тоже съел парочку, но без особого энтузиазма. Ни у кого из них на шерсти не было следов ночного ливня. Одно гнездо было разрушено, зато рядом построено другое. Всего я насчитала пять гнезд, и все на одном дереве.
К восьми часам мы уже были в пути, ведомые Тиной. В этот день мы тщательно обследовали плато, и я совершенно успокоилась, обнаружив, что пищи здесь значительно больше, чем показалось поначалу. Уильям выглядел все таким же несчастным и плелся позади других. Приспосабливаться было трудно всем обезьянам, но для Уильяма это оказалось почти невозможно — он был слишком молод и не привык заботиться о себе. И я решила назавтра отправить его в Абуко вместе с Джоном.
Каждое утро лесничий парка, а чаще Рене, чернорабочий из Ниоколо, шли вместе со мной, так как считалось, что одной опасно брести по лесу за обезьянами. После отъезда Уильяма дела пошли лучше. Обезьяны теперь хорошо строили гнезда и так выбирали место для них, чтобы обеспечить широкий обзор окружающего пространства. Не знаю, было ли это результатом инстинктивной или рассудочной деятельности, но даже Читах вечером перед тем, как сооружать гнездо, обычно забирался высоко на дерево. О дневных гнездах обезьяны меньше заботились: они располагали их гораздо ниже и строили не так прочно, как ночные. Жаркое время дня шимпанзе проводили лежа на ветках, а гнезда сооружали только тогда, когда небо было пасмурным и предвещало дождь или если им нужно было обсушиться после ливня.
В Абуко я никогда не замечала, чтобы шимпанзе так активно перекликались во время сооружения гнезд. Здесь же, когда кто-нибудь из них хотел дать знать, что пришла пора устраиваться на ночлег, то начинал издавать звуки, напоминающие хрюканье, которыми обычно шимпанзе сообщают о лакомой пище. В то же время я здесь никогда не слышала пищевого «щебетания или попискивания» — только гортанное хрюканье. Особенно шумно вел себя Читах и перед строительством, и во время его. Если Тина или Альберт откликались на эти призывы, хрюкающие звуки постепенно сменялись частым шумным дыханием. К Читаху присоединялись другие шимпанзе, после чего обезьяны приступали к сооружению своих постелей. Когда с этим было покончено и все листики и веточки наконец тщательно уложены, раздавался тихий протяжный вздох — как если бы кто-нибудь из обезьян произносил «спокойной ночи». Остальные вторили ему. У меня создалось впечатление, что так они проверяли, все ли члены группы на месте.
Однажды жарким утром мое внимание привлекло низкое предостерегающее уханье. Выглянув из-за валуна, я увидела Читаха, который уже больше не лежал на земле, а стоял, выпрямившись и распушив шерсть, и смотрел на противоположную сторону поляны. Вскоре к нему присоединились Тина и Альберт. Я оставалась за камнем и вначале не могла понять, что их так заинтересовало. Но вот я уловила в кустах какое-то движение, и на поляну вышел водяной козел. Он был под цвет латеритовых плит, и потому я не сразу заметила его. Он видел обезьян и, продолжая смотреть на них, нерешительно ступил на открытое место. Тина и Читах, шерсть которого постепенно улеглась, больше не обращали на него внимания, но Альберт взобрался на ветку, нависавшую над поляной, сильно встряхнул ее и пронзительно ухнул. Антилопа продолжала стоять не шевелясь. И Альберт тоже потерял к ней интерес и спустился вниз. Едва он достиг земли, антилопа издала свистящий звук, изящно ступая, направилась через латеритовое плато к кустарнику и скрылась в нем.
Я с интересом наблюдала за каждой такой встречей с другими обитателями леса: вначале легкая враждебность, потом обе стороны распознают, что опасности не существует, и мирно расходятся. Я начинала понимать, что мои шимпанзе действительно являются неотъемлемой частью этого мира. Мне было хорошо с ними, но я должна была признать, что наши пути расходятся, и помочь им выбраться на собственный путь.
Так прошла наша первая неделя в Ниоколо-Коба. Шимпанзе стали сами находить себе пищу и воду, и, хотя они все еще не пытались играть между собой, было похоже, что им удалось избавиться от своего подавленного состояния. Они стали с большей осторожностью относиться к окружающему их миру. Тина вела себя исключительно бдительно и мудро: где было возможно, она обходила открытые места и держалась леса. Если слышался какой-нибудь шум, она в одно мгновение взбиралась на дерево, а потом уже решала, куда двинуться дальше. К счастью, другие обезьяны внимательно следили за каждым ее движением или предостерегающим жестом. Когда приходилось пересекать открытые, поросшие травой участки парка, Тина каждые несколько минут вставала во весь рост или взбиралась на невысокие кусты, чтобы оглядеться по сторонам. Ее поведение несколько нервировало нас, но это была полезная нервозность, так как после безопасной жизни в Абуко все были настроены благодушно и брели за Тиной, не обращая внимания на то, что происходит вокруг.
На нашу беду французский охотничий парк прислал в Ниоколо-Коба восемь львят. Их подержали некоторое время в огромном загоне рядом с лагерем, а потом выпустили на свободу. Им было от года до полутора лет, они немного привыкли к людям, и трудно было сказать, как они поведут себя при встрече с шимпанзе.
Однажды в полдень во время кормежки Тина и Альберт неожиданно забеспокоились. Они то и дело поглядывали вниз по склону горы, шерсть их медленно поднималась и опускалась. Однако тревожных ухающих криков шимпанзе не издавали. Через несколько часов их нервозность усилилась. Они влезли на маленькое деревцо, перебрались по ветвям на большое фиговое дерево и стали кормиться. Не успела я подойти, как они уже спустились на землю, и я подумала, что фиги еще не созрели. Альберт сидел на камне прямо передо мной и пристально смотрел на меня. На какое-то мгновение я поймала этот взгляд. Но он отвернулся, подошел к краю плато и уселся там.
Только я собралась посмотреть, чем питались шимпанзе, как вдруг показалась Тина. Каждый волосок на ее теле стоял торчком, и когда она выпрямлялась, то казалась огромной. Выставив плечи и уткнув подбородок в грудь, она слегка отвела руки в стороны и с важным видом выступила вперед — точь-в-точь герой итальянского вестерна. Я сидела на корточках и, резко повернувшись, вместо того, чтобы встать на ноги, оказалась на коленях, с ужасом увидев перед собой шестнадцать любопытных кошачьих глаз. Все еще стоя на четвереньках, не в силах оторваться от земли, я следила за великолепным проходом Тины. Молодые львы развернулись и один за другим быстро затрусили через плато к кустарнику. Увидев, что они отступают, Тина опустилась на четвереньки, выбежала на середину поляны, уселась там и громко заухала, глядя в сторону удалявшихся от нас хвостов с кисточками. Альберт и Читах, которые стояли теперь возле меня, вторили ей, как бы вступив в игру. Чары рассеялись, я наконец поднялась на ноги.
Возвращение к естественному образу жизни вызвало любопытные сдвиги во взаимоотношениях шимпанзе. Однажды я наблюдала, как Тина роется среди орехов и печенья, пытаясь извлечь из-под них последний оставшийся плод манго. Наконец ей это удалось. Держа его в одной руке, она осторожно ковырнула кожицу указательным пальцем другой. Альберт, внимательно следивший за ее действиями, спокойно протянул руку и к моему удивлению, взял манго. В поведении обеих сторон я не уловила ни малейшего колебания или намека на агрессивность. Между тем раньше Альберт всегда занимал подчиненное положение. Этим пользовались все, даже подростки, в особенности Флинт. Правда, к концу пребывания в резервате Альберт обрел некоторую уверенность в своих силах, но троица старших шимпанзе — Тина, Уильям и Читах — по-прежнему обижала его. В Абуко Альберт с первого дня жил на свободе и сам целый год заботился о себе. Очевидно, условия жизни в Ниоколо-Коба оказались для него более привычными, чем для Читаха, который прежде почти все время, за исключением утренних прогулок, проводил за оградой загона, был избалован вниманием людей и в большей степени зависел от них. По-видимому, Альберт начинал максимально использовать свое неожиданное преимущество, а Читах, попав в новый, непривычный для него мир, терял прежнюю самоуверенность.
За те пять недель, что я провела с ними, Читах многому научился по части самосохранения и стал меньше рассчитывать на мою помощь, но его зависимость от Тины значительно возросла. Он все время держался возле нее и, сооружая на ночь гнездо, старался оказаться поближе к ней, в то время как Альберт выбирал для ночлега отдельное дерево, хотя и расположенное неподалеку.
В другой раз Тина взяла из принесенного мною пакета гораздо больше печенья, чем ей предназначалось. Альберт заглянул в уже почти пустой пакет, потом посмотрел на горку печенья, лежащую перед Тиной, и направился прямо к ней. Не колеблясь и не спрашивая разрешения, он взял себе немного печенья. Тина злобно схватила его за руку. Оскалив зубы и попискивая, Альберт поглядел на меня. Я не шевелилась, и, насколько могу судить, выражение моего лица тоже не изменилось, но Альберт все же заметил в нем что-то такое, что придало ему решимости наброситься на Тину. Схватка длилась всего несколько секунд, и Тина, к моему удивлению, уступила. Сидя на том самом месте, где она оказалась после очередного кувырка или сальто, она не спускала глаз с Альберта, который, все еще скаля зубы и попискивая, угощался ее печеньем. Это был первый случай проявления агрессии среди шимпанзе после их переезда, и суть его заключалась в том, что кроткий, покорный Альберт постепенно становился доминирующим самцом.
В тот вечер мы расположились у самого края ущелья. Все вокруг было тихо и спокойно. Шимпанзе кормились в рощице молодых деревьев кенно, я сидела, прислонившись спиной к валуну, и с удовольствием наблюдала, как они едят. Вдруг откуда-то снизу раздались глухие хрюкающие звуки. Прямо подо мной был почти вертикальный обрыв трехметровой высоты, потом склон шел более полого, но с моего места не было видно, что происходит в ущелье. Тина, Альберт и Читах молча слезли с деревьев и стали смотреть в том направлении, откуда неслись звуки. Решив, что это могут быть бородавочники, я бесшумно поползла к краю обрыва, но, не успев добраться до него, вдруг увидела в нескольких метрах от себя крупного павиана. Он был напуган не меньше моего. Если вид ползущего человека еще не был достаточной причиной для побега, то появление Тины, которая, вздыбив шерсть, шла прямо на него, окончательно сломило павиана, и он опрометью бросился в ущелье. Увидев, что враг обращен в бегство, Тина залаяла и кинулась было за ним, но на краю обрыва остановилась и села. Я подошла к ней, и мы стали наблюдать, как стадо павианов спускается по склону, время от времени останавливаясь и лая в нашу сторону.