На следующее утро после завтрака среди деревьев, растущих по краю оврага, появилась Тина, и я наконец успокоилась. Она стала раскачиваться на ветках, Уильям и Пух бросились к ней. При их приближении Тина громко запыхтела, и все трое принялись лихорадочно обыскивать друг друга, а потом взобрались на фиговое дерево и начали кормиться.
Через несколько часов после возвращения Тины я услышала громкий шепот Чарры. Взглянув на него, я увидела, что он вытянул руку по направлению к небольшому плато, расположенному на западной стороне лагеря. «Дикие шимпанзе, дикие шимпанзе», — настойчиво повторял он. Приглядевшись, я различила в просвете между стволами деревьев цепочку обезьян. Впереди шагала самка с маленьким детенышем, прижавшимся к ее животу. Возле них шел подросток, потом вторая самка, на спине у которой, как заправский жокей, сидел детеныш, а позади — взрослый шимпанзе без детеныша.
Мои обезьяны явно не замечали своих диких собратьев. С максимальной осторожностью я перебралась вместе с Пухом, Уильямом и Тиной через овраг к ручью и стала ждать в надежде, что дикие шимпанзе придут сюда на водопой.
Прошло четверть часа — никто не появлялся. Я на всякий случай держалась в укрытии, но Пух вел себя очень шумно: он весело играл сам с собой и энергично раскачивался на нижних ветках деревьев. Решив, что дикие шимпанзе уже не появятся, я повела свою троицу вверх по течению. Метров через сто я заметила на одном из склонов взрослого шимпанзе. Он был довольно высоко и, увидев нас, стал поспешно уходить к плато. И снова никто из моих обезьян не обратил на него внимания. Я взобралась на то место, где только что находился дикий шимпанзе, но его уже не было видно. Получасовые поиски не дали никаких результатов, и я вместе с обезьянами вернулась к ручью.
Поглощенная тем, что творилось вокруг, я не заметила, как Пух стащил кусок мыла, которое я захватила с собой. Когда же я обратила внимание на отсутствие мыла, Пух уже стоял на мелком месте и намыливал себе голову и лицо, слизывая с рук пену. Я позвала его и строгим голосом приказала бросить мыло. Он выпустил его из рук, предварительно откусив добрую половину, и отбежал подальше от меня, на более спокойное место. Уильям погнался за ним. Пух вскрикнул и выронил оставшуюся часть мыла, которой тотчас завладел Уильям. Войдя в воду рядом с Пухом, он начал усердно намыливать ногу. К двум любителям купаться подошла Тина и стала пристально наблюдать за ними. Потом протянула руку и, подцепив пальцем немного мыльной пены с головы Пуха, понюхала ее несколько раз, внимательно оглядела, снова понюхала и, наконец решившись, взяла в рот, но тотчас выплюнула, стряхнула с руки остаток исчезающей на глазах пены и тщательно вытерла палец о ветку с листьями. Как видно, в отличие от Уильяма и Пуха мыло не пришлось Тине по вкусу.
Напряжение, которое я испытывала в первые дни нашего пребывания на горе Ассерик, стало постепенно ослабевать. Я уже не прислушивалась к каждому звуку, не вздрагивала от каждого шороха. Я по-прежнему была начеку, но, помимо грозящих нам опасностей, начала воспринимать покой и странную красоту этих мест. Я опять увидела, как пестреют тени, когда лучи солнца проникают сквозь листву, как колеблется и меняет цвет знойное марево, нависающее над обнаженным каменистым плато. Я почувствовала и свое скромное место в этом неведомом мире, столь отличном от того, из которого я пришла. Казалось, все здесь предопределено и согласовано. И мое умиротворенное состояние не являлось каким-то особым достижением с моей стороны, а было лишь отражением общей гармонии, царившей в окружающей меня природе.
В тот день, когда мы встретили диких шимпанзе, наш ленч закончился довольно поздно — около половины пятого пополудни. Сразу же после этого я направилась к лендроверу. Пух, хныча, подбежал ко мне и быстро вскарабкался на спину, Уильям и Тина тоже двинулись за мной. Кратчайший путь к машине лежал через обширное плато, но я не хотела на глазах у шимпанзе пересекать его. Мне нужно было научить моих питомцев держаться поближе к деревьям, по возможности остерегаться открытых пространств и только в случае крайней необходимости преодолевать их с максимальной осмотрительностью. Именно в таких пустынных местах шимпанзе легко могли стать жертвами хищников. Поэтому я и двинулась в обход, вдоль опушки и наконец добралась до того места, где мне нужно было пересечь небольшой открытый участок, прежде чем выйти к машине. Я шла с преувеличенной осторожностью, всем видом подчеркивая беспокойство и страх, которые якобы испытывала, и с радостью отметила, что достигла своей цели: Пух и Уильям шли очень медленно, все время озираясь по сторонам и оценивая каждое движение. Тина вообще отказалась следовать за нами: вне леса она не чувствовала себя в безопасности. Кроме того, у нее не было той слепой веры в мои силы, как у Пуха и Уильяма. Она уселась на месте и стала ждать, когда мы вернемся.
В тот вечер, уже в лагере, я услышала, что Тина занялась постройкой гнезда, и, как всегда, повела к ней обоих шимпанзе. Пух охотно пошел следом и уселся у меня на коленях, наблюдая за Тиной и слушая, как я расточаю похвалы в ее адрес. Оглянувшись, я поискала глазами Уильяма, но его нигде не было видно. Вскоре Тина закончила свое сооружение и улеглась в нем, издав на прощание серию хрюкающих звуков. Мы с Пухом вернулись в лагерь. Уильям был очень занят: одной рукой он обматывал вокруг себя длинную нейлоновую веревку, а другой прижимал к груди лопату.
Оба эти предмета хранились в лендровере. Я хорошо знала, что дверцы накрепко закрыты, и в недоумении направилась к машине. Уильям кашлянул раза два когда я проходила мимо, но, не заметив никакой реакции с моей стороны, продолжал свои занятия с веревкой и лопатой. Все дверцы были действительно заперты, но одно из небольших овальных задних окошек было открыто. Уильям не разбил его, он просто вдавил стекло внутрь, не повредив при этом толстой резиновой прокладки, и достал, что сумел, через небольшую щель. Я ликвидировала дыру, сделав сложное переплетение из толстого, покрытого пластиком провода.
Уильям и Пух получили по кружке теплого чая и немного оставшегося от ленча риса с соусом. За день Чарра построил второй помост, расположенный в нескольких метрах от первого. Уильям без всякого понукания направился к новому сооружению и улегся в готовом «гнезде». Тогда Чарра взял подушку и одеяло Пуха и вместе с охапкой листьев положил их на старый помост. Уильям лениво наблюдал за его действиями, потом повернулся на бок и, казалось, потерял к нам всякий интерес. Пуху, судя по всему, понравилась новая постель. Но я все-таки посидела возле него, пока он не устроился окончательно и не задремал. Только тогда я осторожно спустилась на землю. Пух, к моему удовольствию, не пошел за мной, а остался на помосте.
Я зажгла две лампы, сделала кое-какие записи в дневнике, а потом достала раскладушку и стала стелить постель. Подошел Чарра и позвал меня ужинать В этот момент ко мне на руки прыгнул заспанный Пух и притулился к моему плечу. Я немного поговорила с ним и понесла его обратно на помост. Когда над настилом показалось мое лицо, раздалось глухое ворчание — Уильям, который расположился на помосте Пуха, понял причину моего недовольства.
— Ну ты, задира! Отправляйся к себе и не мешай Пуху спать, — сказала я.
Я говорила небрежным, но твердым тоном, чтобы Уильям почувствовал серьезность моих слов. Он поднялся, вид у него был тоже довольно заспанный. Я обняла его и подтолкнула к краю помоста. Он вылез на толстую ветку, отодвинулся немного и сел. «Давай, давай, Уильям», — настойчиво повторяла я, стараясь чтобы в моих словах не было никакой шутливости. Уильям посмотрел на меня и начал карабкаться на свой помост. «Молодец, Вилли, — ласково сказала я. — Молодец, спасибо». Он что-то вяло пробурчал и улегся на свою подушку. Пух устроился довольно быстро, но мне все же пришлось немного посидеть рядом, прежде чем сон сковал его члены и я смогла спуститься вниз.
На следующий день произошла еще одна стычка с павианами. После завтрака я, как обычно, готовилась к очередному дню наблюдений. Вдруг поднялся отчаянный шум: крики и лай павианов, громкие вопли шимпанзе. В голове уже рисовались картины, одна другой страшнее, как разъяренные павианы рвут на части Уильяма и Пуха.
Чарра оказался на месте происшествия раньше меня. Когда подбежала я, павианы уже отступали, Уильям преследовал их, швыряя большие камни и ветки. Пух сражался в основном со своей трусостью: пока он видел спины противников, он был рядом со старшим братом и храбро поддерживал его, издавая лающие вопли «ваа». Но стоило хоть одному павиану перейти в наступление, как Пух поспешно ретировался, крича при этом громче прежнего. Тина тоже криками выражала свое участие, но на всякий случай забралась на нижнюю ветвь дерева.
Чарра видел, как Тина поймала павианчика, но была тут же окружена толпой взрослых павианов и из страха перед ними выпустила свою добычу. При виде нас с Чаррой павианы стали отступать, однако до нашего появления они весьма активно отражали атаки шимпанзе. На теле Тины не было заметно следов укусов, и когда я осмотрела вернувшихся Пуха и Уильяма, то также не обнаружила никаких повреждений. Этот инцидент заставил меня слегка поволноваться, но Уильям и Пух были в прекрасном настроении: они гонялись друг за другом, кувыркались и весело играли.
В ту ночь начались дожди. Вместе с первыми раскатами грома у нас в лагере появился Клод Луказан с двумя помощниками-сенегальцами и объявил о своем намерении строить укрытие. Я была вне себя от возмущения:
— Клод, подожди, не трогай здесь ни одного дерева. Я не хочу портить первозданную красоту этих мест, не хочу ничего разрушать. Ты вряд ли поймешь меня, но я чувствую себя здесь маленькой и ничтожной, чуждой этому миру, и испытываю благоговейный страх. Мы не имеем права что-либо строить здесь. Пожалуйста, Клод, не надо. Я сумею приспособиться. Вот увидишь, сумею!
Клод не обращал на мои мольбы никакого внимания Он проделал нелегкий путь и потратил немало денег, чтобы позаботиться о моем удобстве, и я не могла ссориться с ним. Да, наверное, мне все равно ничего бы не помогло. Клод был уверен, что независимо от моего желания он должен как можно быстрее соорудить для меня какое-нибудь укрытие, которое я смогу по-настоящему оценить, лишь когда начнутся ливни.
Между тем было ясно, что дождь пойдет этой же ночью и нужно было всех устроить на ночлег. В оранжевой палатке с трудом помещался один Чарра, помощники Клода улеглись в моем лендровере. Возле своей машины Клод поставил два шеста и растянул брезент. Получился примитивный тент, под которым мы разложили наши походные кровати.
Я проснулась около двух часов ночи от страшного ветра. Хлопала оранжевая палатка, гнулись и стонали под натиском бури деревья. Я выбралась из-под навеса, чтобы посмотреть, как ведут себя Пух и Уильям. Через несколько секунд на мне не осталось ни одной сухой нитки. Бедные мои крошки, подумала я, они, должно быть, промокли насквозь, но ничего не поделаешь, им пора привыкать к дождю. Хотя в Абуко они много раз видели молнию и слышали гром, они всегда прятались в укрытие на время дождя.
Ливень был таким сильным, что даже во время вспышек молнии я не могла разглядеть помосты, на которых спали обезьяны. Вдруг сквозь вой ветра до меня донеслись вопли Пуха. Я подбежала к его помосту и обнаружила своего питомца у самой лестницы. Очутившись в моих объятиях, он тотчас перестал кричать и уткнулся лицом мне в шею. Уильям тоже спустился. На минуту забыв о своей самостоятельности, он крепко прижался ко мне. Увидев, что я не испытываю никакого страха, оба шимпанзе как будто успокоились. Мы сидели под деревом, крепко обнявшись, и смотрели на дождь. Стуча зубами от холода, я старалась подбодрить их и говорила, что, кроме опасности промокнуть и замерзнуть, им ничего не угрожает.
Через четверть часа мной овладела неудержимая дрожь, я почувствовала, что совсем замерзла. Уильям и Пух тоже тряслись от холода. В этот момент Клод позвал меня в укрытие. Соблазн был слишком велик. По-прежнему весело болтая, я подхватила Уильяма и Пуха и отнесла их под тент. Клод дал мне полотенце, и я растерла обоих шимпанзе. Потом вытерлась сама и переоделась. Пух уже лежал под одеялом, Уильям свернулся в ногах кровати, и для меня осталось совсем немного места. Тем не менее мы втроем уютно устроились на одной раскладушке и проспали до самого утра. Когда я проснулась, было сыро и пасмурно, все еще моросил дождь. О наших ночных приключениях напоминала заляпанная грязью кровать и видневшиеся повсюду отпечатки ног шимпанзе. После жары и пыли сухого сезона природа оживала буквально на глазах. В воздухе запахло свежестью и влажной землей. От вынужденного купания шерсть Пуха и Уильяма стала пушистой и блестящей.
Когда небо прояснилось, Уильям взобрался на небольшое деревце и соорудил там примитивное гнездо. Я была счастлива и хотела сказать ему об этом, но в последний момент удержалась от похвал. Я заметила, что стоило мне чересчур заинтересоваться деятельностью Уильяма, как он тотчас прекращал начатое. Он вел себя так, будто хотел, чтобы на него не обращали внимания, и потому я притворилась занятой другими вещами. Наконец он улегся в гнезде, чтобы отдохнуть и подсушиться на солнце, точно так, как это делали Тина, Читах и Альберт.
Теперь я могла уверенно сказать, что Уильям постиг азы гнездостроительства. Конечно, он еще не вполне овладел этим искусством, но уже знал, что нужно делать. Проблема заключалась лишь в том, чтобы убедить его заниматься сооружением гнезд. Уильям отличался строптивым нравом и предпочитал делать то, что ему запрещали, а не то, за что его хвалили. Пух же мог заниматься чем угодно, лишь бы доставить мне удовольствие. Уильям «трудился» с неохотой и оживлялся лишь тогда, когда надеялся получить от меня какое-нибудь лакомство в качестве вознаграждения за работу. Чем старше и самостоятельнее он становился, тем труднее ему было уступать моим просьбам. Иногда мне казалось, что, начни я уговаривать его отказаться от сооружения гнезд, и он научится их строить вдвое быстрее.
Стараясь не подавать виду, что наблюдаю за ним, я исподтишка помогала ему: подкладывала на помост листья и ветки, причем оставляла их в таком положении, чтобы ему все-таки пришлось соорудить некоторое подобие гнезда, прежде чем он уляжется. Конечно помост был временным приспособлением. Я собиралась разрушить его, как только Уильям приобретет прочные навыки гнездостроительства и у него появится потребность спать высоко над землей. Тогда, рассуждала я, он сам залезет на дерево и сделает себе гнездо.
Клод и его помощники с утра принялись за работу, и к концу дня остов будущей хижины был почти готов. Пока шло строительство, Пух и Уильям то и дело прихватывали что-нибудь из инструментов, лазали по недостроенному каркасу, проверяя его прочность. Хотя обезьяны по нашему требованию довольно быстро возвращали взятые вещи, работа в их присутствии шла медленно, и мне приходилось уводить их на прогулку. К концу недели деревянная хижина была построена. Она была небольшой — я заставила Клода уменьшить первоначальные размеры ровно наполовину, — но вполне достаточной для моих целей. На крыше был натянут голубой брезент, накрытый для маскировки плетеными циновками. Клод измерил входное отверстие и пообещал при первой возможности привезти дверь, но теперь у меня хоть появилось место, где я могла укрыться от дождя. Клод хотел также загородить окна металлической сеткой, которая пропускала бы свет и не пропускала бы шимпанзе.
Всю следующую неделю дождь лил почти не переставая. Глядя на Тину, которая спокойно выдерживала ненастную погоду, Пух и Уильям тоже стали без опаски относиться к ливням, усматривая в них лишь временное неудобство. Днем Пух часто сооружал некое подобие гнезда: он садился на землю и окружал себя листьями ветками кустарника, пучками травы. Однажды после сильной бури он взобрался на дерево возле хижины и стал пригибать ветки. Он трудился около пяти минут и построил вполне сносное гнездо. Наконец-то я могла похвалить Пуха за его усердие, не опасаясь, что мои слова вызовут противоположный эффект. Это была великая минута. Теперь я знала, что оба моих подопечных сумеют, если захотят, соорудить для себя гнездо.
В то же утро Пух взобрался на высокое дерево нетто и построил еще одно, более удачное, гнездо — то ли на него подействовали мои похвалы, то ли ему вторично захотелось испытать радость победы. Я надеялась, что смогу убедить его провести ночь в одном из этих гнезд. Но, едва закончив свои сооружения, Пух начинал возиться и играть в них, разрушая тем самым хрупкие свидетельства своих достижений.