— Какая странная госпожа! Хочет сократить свои расходы и раздает золото унциями! — с едкой иронией воскликнула Мария Жозефа.
— Да, сеньора, донна Гермоза, действительно самая добрая госпожа, какую мне только случалось видеть до сих пор, — простодушно сказал кучер.
Занятая своими соображениями, старуха не слыхала этих слов. После некоторого молчания она продолжала:
— Скажи мне, товарищ, не помнишь ты, в котором часу донна Гермоза уволила вас?
— В семь или восемь утра.
— Она всегда встает так рано?
— Нет, сеньора, обыкновенно она встает позднее.
— Позднее?
— Да, сеньора.
— А не заметил ты чего-нибудь необыкновенного в тот день у нее в доме?
— Нет, сеньора, ничего не заметил.
— Не видал кого-нибудь у нее ночью?
— Не видал.
— Каких слуг она оставила при себе?
— Хосе.
— Кто это?
— Старый солдат, который служил под начальством ее отца и нянчил ее.
— Ага! А еще кого она оставила у себя?
— Двух старых негров и служанку, Лизу, совсем еще молоденькую.
— Хорошо. До сих пор ты говорил мне правду. Теперь я спрошу тебя о деле, которое очень важно для Хуана Мануэля и для федерации. Слышишь?
— Я всегда говорю правду, сеньора, — ответил допрашиваемый, невольно ежась под влиянием острого взгляда старухи.
— Увидим... Кто из мужчин бывал у донны Гермозы во время твоей пятимесячной службы в ее доме?
— Никто, сеньора.
— Как так никто?
— Так, сеньора. Пока я у нее служил, у нас никаких мужчин не бывало.
— Может быть, по вечерам, когда ты уходил из дому?
— Я вечером всегда бывал дома, сеньора, потому что часто приходилось возить донну Гермозу в Боку. Там она выходила гулять по берегу, в особенности, когда светила луна.
— Так она любит прогуливаться по вечерам?
— Так точно.
— Одна?
— Нет, с горничной Лизой, которую она очень любит.
— Любит?
— Так точно, сеньора, как родную любит.
— Может быть, она ей и в самом деле родня?
— Нет, чужая, но донна Гермоза привезла ее с собой из Тукумана.
— А я слышала со стороны, будто это ее дочь?
— Господи Иисусе, как же это может быть! Донна Гермоза сама совсем еще молоденькая, а той девочке уже тринадцатый год.
— Молоденькая? Сколько же ей лет?
— Двадцать два или двадцать три года.
— Да, если выключить то время, которое она провела на руках у кормилицы, да то, которое проползала па четвереньках, она сама окажется девчонкой! Так она гуляла при тебе только со своей Лизой?
— Только с ней, сеньора.
— Странно! И ни с кем не встречалась во время своих прогулок при луне?
— Ни с кем, сеньора.
— Удивительная вещь! Что же она делала? Не четки же свои она там перебирала?
— Не могу знать, — с оттенком некоторой досады ответил кучер.
Он был искренне предан донне Гермозе и начал подозревать, что Мария Жозефа выспрашивает его не с доброй целью, поэтому решил быть осторожнее.
Старуха помолчала. Очевидно, она была сильно разочарована и раздосадована.
— Что же, эта вдовушка и днем не принимала никого? — продолжала она.
— Изредка к ней приезжали дамы.
— Дамы! Я спрашиваю о мужчинах, а не о дамах. Дамы — статья неинтересная для молодой вдовушки.
— Иногда бывал дон Мигель, ее двоюродный брат.
— Часто?
— Раза два в неделю, не больше.
— Бывал ты у нее, с тех пор, как она тебя уволила?
— Был три раза, сеньора.
— Кого же ты видел у нее?
— Никого не видал.
— Никого?
— Точно так, сеньора, ровнехонько никого.
— Не было ли у нее в доме больного?
— Нет, прислуга ее вся была здорова, а больше у нее никто в доме не живет.
— Хорошо. Хуан Мануэль желал иметь некоторые сведения об этой даме. Я повторю ему все, что ты сказал, и если окажется, что ты не соврал, то тебе будет награда, если же, Боже избави, ты наврал или скрыл что-нибудь, то тогда и тебе не сдобровать, и твоей донне Гермозе достанется. Ты знаешь, как мой зять наказывает дурных слуг федерации?
— Я, сеньора, добрый федерал и всегда готов служить верой и правдой федерации.
— Хорошо, хорошо. Можешь идти.
Как только кучер вышел, донна Мария Жозефа позвала мулатку, стоявшую у дверей, и спросила:
— Девушка, которая приходила вчера из Барракаса, здесь?
— Здесь, сеньора, — ответила мулатка.
— Пусть она войдет.
Через минуту в спальню явилась негритянка лет двадцати, оборванная и грязная.
Старуха пытливо заглянула ей в лицо и потом сердито крикнула:
— Ты мне соврала: в доме сеньоры, на которую ты вчера донесла, не живет никакого мужчины и не было никакого больного.
— Клянусь вашей милости, что я сказала правду, — визгливым голосом заговорила негритянка. — Я служу в мелочной лавочке, напротив дома этой унитарийки, и каждое утро вижу у нее в саду мужчину, который никогда не носит федерального значка. Днем донна Гермоза гуляет с ним там под руку, а вечером они вдвоем пьют кофе под большой ивой, посредине сада.
— Откуда ты это видишь?
— Из кухни лавочки. Окно выходит прямо в сад унитарийки, и я часто подглядываю за пей из-за деревянной шторы, так что меня не видно. Я очень зла на этих унитариев, потому и подсматриваю за ними, как только у меня есть свободное время.
— Почему же ты зла на них?
— Да потому, что они унитарии, я их терпеть не могу.
— А откуда ты взяла, что это унитарии?
— Это сразу видно, сеньора! Когда донна Гермоза проходит мимо нашей лавки, она никогда не кланяется ни мне, ни хозяйке, ни хозяину. Потом ее слуги ничего не покупают у нас, хотя знают, что мы добрые федералы. Кроме того, донна Гермоза часто носит светло-голубое платье, когда этот цвет запрещено не только носить, но и иметь у себя в доме. Из всего этого видно, что она унитарийка... Недаром, знать, нынешнюю ночь, ординарец дона Маринио и два солдата караулили ее дом и справлялись о ней утром у нас.
— Что ты еще знаешь об этой донне, из чего можно понять, что она действительно унитарийка?
— Да вот хоть взять это. Моя тетка узнала, что она ищет прачку, и пошла к ней сказать, что отлично моет белье, а донна Гермоза ей отказала и отдала белье какой-то еретичке.
— А как зовут эту еретичку?
— Не знаю. Но если вашей милости угодно, я узнаю.
— Да, узнай и доложи мне.
— Потом я скажу вам вот еще что. Я слышала, как эти унитарии по ночам играют на фортепьянах и поют.
— Что же в этом дурного?
— Разумеется, ничего, да сама донна-то, кажется, поет песни Лаваля.
— Почему ты это думаешь?
— Мне так кажется, сеньора.
— Не можешь ли ты ночью подойти поближе к ее дому и хорошенько послушать, что она поет?
— Постараюсь, сеньора.
— А еще бы лучше, если бы ты ухитрилась забраться к ней с вечера в дом, спрятаться там и пробыть всю ночь.
— Зачем, сеньора?
— Да ведь ты говорила мне о молодом человеке, который...
— Ах, да, понимаю! Он живет у нее во флигеле и, должно быть, приходит к ней в дом очень рано...
— Нет, наверное, очень поздно и уходит до рассвета.
— Хорошо, сеньора, я постараюсь это устроить и узнать всю подноготную.
— Да, постарайся. Что ты еще можешь сообщить мне об этом доме?
— Я вчера доложила вашей милости все, что заметила. К донне Гермозе почти каждый день приезжает какой-то молодой человек, который будто бы ее двоюродный брат. А прошлый месяц очень часто бывал доктор, почему я и подумала, что в доме должен быть больной.
— Кто же, по-твоему, был болен?
— Наверное, тот самый молодой человек, который живет во флигеле. Он очень хромал вначале.
— Когда ты в первый раз заметила его?
— Месяца два тому назад, сеньора. Теперь он больше не хромает, и доктор перестал ездить. Они гуляют иногда по целым часам.
— Кто?
— Да эта донна Гермоза с молодым человеком.
— Где гуляют?
— Все по саду... Просто не надышатся друг на друга! Так и льнут друг к другу.
— Ну, ты гляди за ними в оба и докладывай мне все, что увидишь и услышишь. Этим ты поможешь всем бедным, которых мучат эти проклятые унитарии. Их надо ловить и уничтожать, чтобы они не могли делать зла бедным людям, белым или черным — все равно, потому что в федерации все одинаковы. Понимаешь?
— Понимаю, сеньора. В федерации не полагается какой-нибудь белой и богатой донне задирать нос перед черной и бедной сеньорой, в роде хотя бы меня. Я потому и служу федерации, что она всех равняет. Унитариев я ненавижу и всех бы их готова задушить собственными руками.
— Этого пока не надо. Ты только следи за ними да и пересказывай мне все, что они делают. Ну, ступай пока.
Негритянка ушла, довольная, что оказала услугу святому делу федерации и беседовала так долго со свояченицей его превосходительства...
Европейские сторонники диктатора говорили, что если бы Розас был тираном, если бы его правительство действительно было таково, каким выставляли его враги, то народ так долго не поддерживал бы его, и он на первых жe порах был бы убит или свергнут. Но эти сторонники не знали, что Розас держался единственно благодаря организованной им с помощью его жены и родственниц доносов, благодаря ослаблению всех общественных связей, деморализации масс, уничтожению сословных привилегий и разъединения граждан.
Наконец, все шпионы удалились, сделав свое дело, и донна Мария Жозефа хотела было отправиться с докладом к своему зятю, когда мулатка объявила ей, что приехал сеньор Маринио.
Старуха сама вышла к нему навстречу.
— Для вас отложу свой визит к Хуану Мануэлю, — сказала она, вводя его в свой кабинет, рядом со спальней, но с отдельным входом. — Я сегодня просто взбешена!
— И я тоже взбешен, — отозвался Маринио, опускаясь возле нее на диван.
— Но, вероятно, по другим причинам, нежели я?
— Думаю, что так. Скажите мне сначала, что бесит вас, а потом и я открою вам свою досаду.
— Вы, сеньор, злите меня.
— Я?!
— Да, вы.
— Чем же это, сеньора?
— Тем, что плохо служите нам.
— Кому это «вам», сеньора?
— Странный вопрос! Хуану Мануэлю, мне, делу, — словом, всем!
— Вот как!
— Да, и этим вы можете вызвать недовольство Хуана Мануэля.
— Едва ли. Мы с его превосходительством действуем заодно.
— Вы видите его каждую ночь и...
— А вы, сеньора, видите его три или четыре раза в день.
— Только три раза.
— И то большое счастье... Но почему вы находите, что я плохо служу вам?
— Потому что вы в своей «Газете» проповедуете поход только против унитариев, совершенно оставляя в стороне унитариек, а они между тем гораздо опаснее.
— Надо начинать с мужчин, сеньора, а уже потом...
— Надо было начать и кончить всеми одновременно — и мужчинами и женщинами... Даже лучше бы было начать прямо с женщин, потому что в них-то именно и сидит корень зла. Я бы даже охотно перебила всех их гнусных детей, как предлагал недавно образцовый федерал, мировой судья в Монсеррат, дон Мануэль Казаль Гаэте.
— Доберемся и до них, сеньора, всему свое время, ни унитарийки, ни их отпрыски не уйдут от нас. Но вот, что я вам хотел сказать, сеньора: я заметил, что некоторые федералки могли бы поусерднее относиться к своему делу.
— Что касается меня, то я, кажется...
— Я именно на вас и намекаю, сеньора.
— На меня! Вы шутите?
— Нисколько! Я говорю совершенно серьезно. Две недели тому назад я вам вверил одну тайну. Помните?
— Насчет Барракаса?
— Да, именно насчет приключения в той местности, а вы взяли да все и пересказали моей жене.
— Это я только в виде шутки. Я хотела...
— Из-за вашей шутки жена угрожает выцарапать мне глаза, сеньора!
— Ха-ха-ха... Вздор!
— Нет, не вздор, а дело это очень серьезное.
— Глупости!
— Повторяю, что это дело очень серьезное для меня.
— Оставьте, пожалуйста.
— Я не могу оставить то, что так сильно задевает меня. Вам не было никакой надобности науськивать на меня мою жену и делать мне неприятности.
— Науськивать! Что за выражение! Я только намекнула вашей жене, что барракасская вдовушка-затворница обратила на себя ваше внимание — вот и все. Это она могла услыхать и от других, потому что весь город говорит о том, что вы на балу не спускали с нее глаз, а потом полетели догонять ее верхом, когда она уехала. Ссорить вас с женой я вовсе не думала.
— Однако вы это сделали...
— Но я сделала и кое-что хорошее для вас.
— Именно?
— Узнала то, что вы так желали знать.
— А! Это интересно...
— Очень даже, не только для вас, но и для меня. Вы хотели знать, какую жизнь ведет одна вдовушка, кто у нее бывает и что означает ее удивительное затворничество?
— Да, я интересуюсь всем этим с политической точки зрения, ради нашего общего дела.
— Будто бы?
— Разумеется, так. А то с какой же еще целью?
— Ха-ха-ха! Ох, Господи!
— Чему вы смеетесь, сеньора?
— Очень уж смешно, вот и смеюсь.
— Ну, я понимаю, в чем дело, сеньора.
— И я тоже, сеньор.
— Вот какие мы с вами проницательные, никак не можем обмануть друг друга!
— Ха-ха-ха... да. Ну, а дальше что скажете, сеньор Маринио?
— Дальше? Дальше я хотел бы знать, что именно вы узнали.
— Между прочим, я узнала, что мое подозрение о том, что эта затворница — унитарийка, вполне подтвердилось.
— Ну, это едва ли!
— Уверяю вас, что она самая закоренелая унитарийка.
— Ну, пусть так. А дальше что вы узнали?
— Вы намекнули мне, что у нее в доме кто-то скрывается.
— Да, в виде предположения.
— Нет, вы не предполагали, а знали.
— Допустим и это. Дальше что, сеньора?
— Против ее дома есть лавка, в которой служит одна негритянка. К этой негритянке я послала сказать, чтобы она постаралась разведать, что делается у донны Гермозы, и сообщить мне. Негритянка приходила ко мне вчера и сегодня.
— Ну, и что же?
— Какой вы нетерпеливый, дон Маринио!
— Не более вас, сеньора, когда дело касается политических интересов.
— На этот раз ваши «политические интересы» очень сомнительного свойства, дон Маринио.
— Продолжайте, ради Бога, сеньора! Что же сообщила вам негритянка?
— Сочувствую вашему «политическому» нетерпению, — улыбнулась сеньора Эскурра и продолжила:
— Между прочим, негритянка сообщила мне, что у донны Гермозы, действительно, укрывается один прекрасный молодой человек.
— Да?
— Да. Днем они гуляют под руку по саду, по вечерам пьют там же кофе, а ночь проводит он у нее в…
— Что такое?! Где он проводит ночь? — вскричал Маринио, весь красный и с горящими глазами.
— У нее в доме.
— Ну, да, раз он живет там...
— Он живет во флигеле, но как только наступает ночь...
— И тогда?
— Тогда ничего более не видно, — спокойно заключила донна Мария Жозефа, насмешливо взглянув на своего собеседника.
— А! Ну, что у нее живет мужчина, я это давно уже знал. Откровенно сознаюсь теперь в этом.
— А кто этот мужчина?
— Пока еще не знаю.
— Ну, и я тоже. Я только подозреваю, кто это, — с таинственным видом сказала старуха.
— Кто же именно? — поспешно спросил Маринио.
— Не скажу, пока не узнаю точно.
— Положим, мне гораздо интереснее узнать, в каких отношениях находится этот молодой человек с донной Гермозой, нежели знать кто он. Надеюсь, что вы по дружбе ко мне постараетесь узнать именно об этом. Сделать это мне самому довольно трудно. Я уже пытался, но ровно ничего не добился. Дом этой вдовушки похож на монастырь; снаружи в нем не заметно ни малейшего движения: двери всегда заперты, окна занавешены, слуги кажутся немыми, посетителей почти не бывает. В последние три недели раза три приезжала Аврора Барро; только Мигель дель Кампо, двоюродный брат вдовушки, бывает почти каждый день, да донна Августина была раза четыре и...
— И по ночам вокруг дома стоят часовые сеньора Маринио, — добавила Мария Жозефа.