— Прошу вас!
— О, Портос, вы достойны преклонения! Но вы всегда скрывали от нас свои таланты. Надеюсь, мой друг, вы все подробно покажете мне.
— Это очень просто. Вот мой план.
— Покажите.
Портос подвел д’Артаньяна к камню, служившему ему столом, на котором был развернут план. Внизу было написано ужасающим почерком Портоса, почерком, о котором мы уже имели случай упоминать:
— Ого! — заметил д’Артаньян, дочитав до этого места. — Да это целая система, Портос!
— Да, полная, — сказал тот. — Хотите читать дальше?
— Нет, я прочел достаточно. Но, дорогой Портос, раз именно вы руководите работами, то зачем вы письменно изложили свою систему?
— А смерть, дорогой друг?
— Как смерть?
— Ну да. Все мы смертны.
— Правда, — вздохнул д’Артаньян, — у вас на все найдется ответ.
И он положил план на камень.
Хотя д’Артаньян продержал его в руках очень недолго, тем не менее под крупным почерком Портоса он разглядел гораздо более мелкие буквы, напоминавшие ему почерк, который он в молодости видел в письмах к Мари Мишон; только над этими буквами так усердно поработала резинка, что для всякого человека, менее проницательного, нежели наш мушкетер, следы стертых строк были бы незаметны.
— Поздравляю, мой друг, поздравляю! — сказал д’Артаньян.
— А теперь, не правда ли, вы знаете все, что хотели знать? — важно произнес Портос.
— О да! Только, пожалуйста, дорогой друг, окажите мне последнюю любезность.
— Говорите, я здесь хозяин.
— Скажите, что это за господин прогуливается вон там, за линией солдат?
— Это господин Жетар.
— А кто такой господин Жетар, мой друг?
— Это наш домашний архитектор.
— Какого же дома?
— Дома господина Фуке.
— Ага! — воскликнул д’Артаньян. — Вы, значит, тоже на службе у господина Фуке, Портос?
— Я? Почему? — спросил топограф, краснея до кончиков ушей.
— Но, говоря об архитекторе Бель-Иля, вы сказали: наш домашний архитектор, словно речь шла о замке Пьерфон.
Портос закусил губу.
— Мой дорогой, — сказал он, — ведь Бель-Иль принадлежит господину Фуке, как Пьерфон мне. Вы были в Пьерфоне?
— Я только что говорил вам, что побывал там месяца два тому назад.
— Не встречали ли вы там господина, который разгуливал с линейкой в руке?
— Нет. Но если он действительно расхаживал там, я мог бы его встретить.
— Ну, так это был господин Буленгрен.
— А кто такой господин Буленгрен?
— Если кто-нибудь встретит его, когда он идет с линейкой в руке, и спросит меня: «Кто такой господин Буленгрен?», я отвечу: «Это наш домашний архитектор». Так вот, Жетар — такой же Буленгрен для господина Фуке. Но он не касается укреплений, вы понимаете. Решительно не имеет к ним ни малейшего отношения, крепостными работами руковожу я.
— Ах, Портос! — воскликнул д’Артаньян, опуская руку, как побежденный, отдающий свою шпагу. — Ах, мой дорогой, да вы не только великий топограф, но и первоклассный диалектик!
— Не правда ли? — ответил Портос. — Это было отличное рассуждение.
И он надулся, как морской угорь, который сегодня утром выскользнул из рук д’Артаньяна.
— Ну, — продолжал мушкетер, — а другой господин, который ходит с Жетаром, тоже служит у Фуке?
— О, — презрительно ответил Портос, — это Жюпене или Жюпоне,15 поэтишка.
— Я думал, что у господина Фуке достаточно поэтов в Париже: Скюдери[*], Лоре, Пелисон, Лафонтен. Сказать правду, Портос, этот поэт не делает вам чести.
— Эх, друг мой, нас спасает то, что он живет здесь не в качестве поэта.
— А в качестве кого?
— Наборщика. И вы сейчас кстати напомнили мне, что я должен сказать два слова этому грубияну.
— Говорите.
Портос знаком подозвал Жюпене, который, узнав д’Артаньяна, не хотел подходить. Это заставило Портоса повторить приглашение более энергично. Жюпене приблизился.
— А! — заметил Портос. — Вы здесь со вчерашнего дня, а уже выкидываете свои штуки!
— Как так, господин барон? — дрожа, спросил Жюпене.
— Ваш станок скрипел всю ночь, мешая мне спать.
— Сударь… — робко возразил Жюпене.
— Вам еще ничего не поручали печатать: не следовало пускать станок. Что вы печатали сегодня ночью?
— Маленькое стихотворение, сочиненное мною.
— Маленькое! Бросьте. Станок так скрипел, что его становилось жалко. Чтобы это больше не повторялось! Слышите?
— Да, господин барон.
— Хорошо, на сей раз я вам прощаю. Идите.
Поэт ушел так же смиренно, как и явился на зов.
— Ну, теперь, когда мы задали головомойку этому чудаку, позавтракаем.
— Хорошо, — согласился мушкетер, — позавтракаем.
— Только, — прибавил Портос, — замечу вам, мой друг, что завтраку мы можем уделить всего два часа.
— Что делать! Постараемся хорошенько распорядиться этим временем. Но почему у вас только два часа?
— Потому что в час начинается прилив, а с приливом я отправляюсь в Ванн. Однако я завтра же вернусь, а потому останьтесь здесь, мой друг, и будьте как дома. У меня хороший повар, отличный погреб.
— Нет, — ответил д’Артаньян, — я придумал еще лучшее… Вы отплываете в Ванн, чтобы повидать Арамиса?
— Да.
— Ну, так я, нарочно приехавший из Парижа, чтобы встретиться с Арамисом, поеду с вами.
— Прекрасная мысль!
— Мне следовало начать с того, чтобы повидать Арамиса, а потом вас. Но человек предполагает, а бог располагает. Я начал с вас, а кончу Арамисом.
— Отлично.
— А долго ехать до Ванна?
— О, всего шесть часов: три часа морем отсюда до Сарзо и три часа по дороге от Сарзо до Ванна.
— Как удобно! И вы часто бываете в Ванне? Ведь до епископа так близко.
— Да, раз в неделю. Подождите, я захвачу с собою план.
Портос взял план, тщательно сложил его и спрятал в объемистый карман.
«Недурно, — прошептал про себя д’Артаньян. — Кажется, я теперь знаю, какой инженер в действительности укрепляет Бель-Иль».
Через два часа с приливом Портос и д’Артаньян отплыли в Сарзо.
XXIII. Крестный ход в городе Ванне
Переправа от Бель-Иля к Сарзо заняла немного времени благодаря одному из тех быстроходных каперов, предназначенных для погони за неприятелем, о которых д’Артаньяну говорили рыбаки. Они стояли на рейде в Локмария, и один из них, с командой вчетверо меньшей, чем полный экипаж военного времени, поддерживал связь между Бель-Илем и материком.
Д’Артаньян еще раз успел убедиться, что Портос, отличный инженер и топограф, плохо посвящен в государственные тайны.
«Конечно, — подумал он, — в Ванне я за полчаса узнаю больше, чем Портос узнал в Бель-Иле за два месяца. Но чтобы узнать кое-что, надо, чтобы Портос не прибегнул к единственной военной хитрости, которую я оставил в его распоряжении. Надо помешать ему предупредить Арамиса о моем появлении».
Теперь все заботы мушкетера заключались в том, чтобы присматривать за Портосом.
Надо заметить, однако, что Портос совсем не заслуживал такого недоверия. Он и не помышлял о худом. Может быть, в первую минуту своего появления д’Артаньян и внушил ему некоторое подозрение; но почти тотчас же д’Артаньян снова занял в его добром и мужественном сердце то место, которое он занимал в нем всегда, и ни малейшая тень не омрачала взгляда Портоса, когда он с нежностью устремлял глаза на своего друга.
Когда они высадились, Портос спросил, ждут ли его лошади; действительно, они ждали на перекрестке дороги, которая, огибая Сарзо, идет к Ванну.
Лошадей было две: одна для дю Валлона, другая для его конюшего.
С той поры как Мушкетон передвигался только в тележке, Портос завел себе конюшего.
Д’Артаньян ждал, что Портос предложит послать конюшего за лошадью, и собирался отказаться от этой любезности… Но ничего подобного не случилось. Портос просто приказал слуге сойти с седла и ждать его возвращения в Сарзо, а д’Артаньяну предложил сесть на лошадь конюшего.
Тот так и сделал.
— Ну, вы человек предусмотрительный, Портос, — сказал мушкетер своему другу, садясь на лошадь.
— Да, но это любезность Арамиса. Моих лошадей здесь нет, и Арамис предоставил в мое распоряжение свои конюшни.
— Черт возьми! Отличные лошади, хотя и епископские, — заметил д’Артаньян. — Впрочем, ведь Арамис не обыкновенный епископ.
— Святой человек, — гнусаво произнес Портос, воздев глаза к небу.
— Значит, он сильно переменился, ведь мы знали его нечестивцем.
— На него снизошла благодать.
— Великолепно! — воскликнул д’Артаньян. — Теперь мне еще больше хочется его видеть.
И он пришпорил лошадь, ускорив ее шаг.
— Ого, — сказал Портос, — если мы поедем так, то будем на месте через час, а не через два.
— А далеко это отсюда?
— Четыре с половиной лье.
— Значит, надо ехать быстро.
— Знаете, мой друг, — заметил немного погодя д’Артаньян, — ваша лошадь уже вспотела.
— Да, очень жарко. Видите, показался Ванн?
— Отлично вижу; кажется, очень красивый город.
— А вы никогда не бывали в нем?
— Никогда.
— И не знаете города?
— Нет.
— Так смотрите, — сказал Портос, привставая на стременах, что заставило его лошадь присесть на передние ноги. — Видите вон там залитый солнцем шпиль?
— Вижу.
— Это собор Святого Петра. Теперь смотрите: видите в предместье второй крест?
— Вижу.
— Это Сен-Патерн, любимая приходская церковь Арамиса. По преданию, святой Патерн был первым ваннским епископом. Правда, Арамис говорит другое. Но ведь он такой ученый, что, может быть, это только паро… пара…
— Парадокс? — подсказал д’Артаньян.
— Вот именно. Благодарю. Язык плохо слушается меня. Очень жарко.
— Продолжайте, мой друг, — сказал д’Артаньян, — продолжайте свои интересные объяснения. Что это за огромное белое здание, в котором много окон?
— А! Это коллегия иезуитов. Вы попали в самую точку. Видите рядом с коллегией большой дом с башенками прекрасного готического стиля, как говорит этот дурак Жетар? Там живет Арамис.
— Как? Не в епископстве?
— Нет, епископский дом — развалина. Кроме того, он стоит в городе, Арамису же больше нравится предместье. Оттого он больше и любит Сен-Патерн, что эта церковь в пригороде. К тому же в предместье есть фехтовальный зал, площадка для игры в мяч и доминиканский монастырь. Вот он, с колокольней до самого неба. Предместье точно отдаленный город: стены, башни, рвы; даже набережная доходит до него, и к ней пристают суда. Если бы наш капер не сидел на восемь футов в воде, мы бы подплыли, распустив паруса, к самым окнам Арамиса.
— Портос, друг мой, — воскликнул д’Артаньян, — вы сущий кладезь премудрости, источник глубоких и остроумных размышлений. Вы меня поражаете.
— Вот мы и приехали, — сказал Портос, с обычной скромностью меняя тему разговора.
«И кстати, — подумал д’Артаньян, — лошадь Арамиса тает на глазах, словно сделана из льда или снега».
Они въехали в предместье, но едва сделали шагов сто, как с изумлением увидели цветы и листья, покрывавшие улицу. На древних ваннских стенах висели старинные, редкие ковры. С железных балконов свешивались белые драпировки, усеянные букетами. На улицах не было ни души: чувствовалось, что все население собралось где-то в одном месте.
Внезапно, повернув за угол, д’Артаньян и Портос услышали пение. Разряженная по-праздничному толпа виднелась сквозь дым ладана, который синеватыми клубами поднимался к небу; целые тучи розовых лепестков взвивались до окон вторых этажей. Над потоком голов виднелись кресты и хоругви, под сенью которых шли молодые девушки в белых платьях и в венках из васильков.
По обеим сторонам улицы двигалась процессия, шли солдаты гарнизона с букетами в дулах ружей и на концах пик.
Это был крестный ход.
Пока д’Артаньян с Портосом, скрывая свое нетерпение, почтительно смотрели на процессию, к ним приблизился роскошный балдахин. Перед ним шло сто иезуитов и сто доминиканцев, а позади два архидьякона, казначей, исповедник и двенадцать каноников.
Под балдахином взору друзей представилось благородное бледное лицо, обрамленное черными с проседью волосами, с тонкими, строго сжатыми губами и узким, выдающимся вперед подбородком. Эта гордая голова была увенчана митрой, благодаря которой лицо епископа казалось не только величественным, но и аскетически сосредоточенным.
— Арамис! — невольно вскрикнул мушкетер при виде столь знакомого лица.
Прелат вздрогнул. Казалось, этот голос произвел на него такое же впечатление, как голос Спасителя на воскрешаемого мертвеца. Он медленно поднял глаза и посмотрел туда, откуда раздалось восклицание.
Невдалеке от себя он сразу заметил Портоса и д’Артаньяна.
Благодаря остроте своего взгляда д’Артаньян в несколько секунд увидел очень и очень многое. Образ прелата навсегда запечатлелся в его памяти.
Больше всего д’Артаньяна поразило одно обстоятельство.
Узнав его, Арамис покраснел, потом мгновенно потушил мелькнувшее в его пламенных глазах властное выражение и почти неуловимую дружескую нежность. Было очевидно, что Арамис мысленно спросил себя: «Как это д’Артаньян очутился тут с Портосом и зачем он явился в Ванн?»
Арамис понял все происходившее в душе д’Артаньяна, видя, что тот не опустил перед ним своего взгляда. Он знал ум и проницательность своего друга и боялся, что удивление и краска, залившая его лицо, выдадут его секреты. Это был прежний Арамис, постоянно скрывавший какую-нибудь тайну.
Чтобы освободиться наконец от этого пытливого взгляда, Арамис, точно генерал, прекращающий огонь ненужной уже батареи, протянул свою красивую белую руку, украшенную аметистовым пастырским перстнем, рассек воздух знамением креста и сразил своих друзей благословением.
Быть может, рассеянный мечтатель д’Артаньян, который был безбожником вопреки собственной воле, не склонился бы под этим святым благословением, если бы Портос не заметил его невнимания и не положил дружески руку на плечо своего товарища. Это ласковое прикосновение пригнуло мушкетера к земле.
Д’Артаньян пошатнулся: еще немного, и он упал бы ничком.
Тем временем Арамис проследовал дальше.
Едва д’Артаньян коснулся земли, как он, подобно Антею, пришел в себя и сердито повернулся к Портосу. Но в благих намерениях доброго Геркулеса нельзя было усомниться: им руководило только чувство религиозного приличия. И это подтвердили слова Портоса, всегда служившие ему не для того, чтобы скрыть мысль, а для того, чтобы ее дополнить.
— Как мило с его стороны, — сказал он, — что он особо благословил нас. Он положительно святой человек и притом славный товарищ.
Менее убежденный, нежели Портос, в правильности такой оценки, д’Артаньян промолчал.
— Видите, дорогой друг, — продолжал Портос, — он нас заметил, и вместо того чтобы двигаться обычным шагом, как раньше, смотрите, как он торопится. Процессия идет вдвое быстрее. Наш милый Арамис хочет поскорее встретиться с нами, обнять нас.
— Правда, — громко ответил д’Артаньян. Но про себя прибавил: «Все-таки эта лисица меня видела и теперь успеет приготовиться!»
Процессия удалилась, и путь был свободен. Портос и д’Артаньян направились прямо к епископскому дворцу, окруженному толпой, которая жаждала присутствовать при возвращении прелата.
Д’Артаньян заметил, что толпа эта состояла главным образом из горожан и военных. Он узнал в этом обычную ловкость своего друга.