Скудно обставленная студия была, в сущности, не более чем огромной комнатой и из-за массы разнообразных неудобств казалась нежилой. Свою идею о живописности грязи Венн воплотил в жизнь, пожалуй, даже с излишним усердием: каждая кучка мусора, не говоря уж о паутине, явно пользовалась тут его личным покровительством. Между тем многие из нас к обстановке в собственной студии относились с величайшим пиететом, прилагая немало усилий к тому, чтобы украсить её изделиями из резного дерева, декоративного фарфора, венецианского стекла, средневековыми гобеленами, отрезами бархата или дублёной кожей; другими словами, обставляя своё рабочее место так, что оно вполне могло бы сравниться с будуаром иной барышни. Венн всё это считал пустым щегольством и излишества отвергал.
— Терпеть не могу, когда меня окружают вещи, которые можно разбить или испортить, — говорил он. — Мне нужна такая комната, в которой я чувствовал бы себя просторно, где я не боялся бы брызнуть в сторону краской или скипидаром. Это же студия, а не парикмахерский салон. Вы вот, ребята, не в силах двинуть кистью, прежде чем не нацепите по бриллиантовому перстню на палец, не смажете волосы медвежьим жиром и не надушите все свои платочки. Так вы скоро и краски начнёте разводить одеколоном. Вам эта студия кажется неудобной? Но чего же вам в ней не хватает? Разве нет тут стульев и квадратного коврика у камина? Готов признать, он слегка потёрт и плешив — но это из-за угольков, которые знай себе, выпрыгивают из камина, да тех ребят, что то и дело роняют здесь трубки. Нет, я не стану, как вы, загромождать место мебелью и всяким хламом. Какая от этого польза? Всё оно только поглощает деньги и свет. Меж тем, избытка ни того, ни другого, я не ощущаю.
В общем, Венн хранил верность своей бедной студии с несколькими полуразломанными виндзорскими стульями, неровным полом и едва видимым где-то наверху потолком, гладкими панелями, лишь местами украшенными рисунками, выполненными «с натуры». Место мебели занимали полотна, обращённые к стене — типичные обитатели всех студий, наброски, которые художник не в силах ни выбросить, ни завершить: вместо этого он забывает о них и оставляет погибать собственной смертью — от времени, пыли и влаги.
— Ну, так расскажи же нам о своём привидении, Венн, — попросил. Том Торотон после того, как несколько минут мы тщетно ждали, что хозяин сам заговорит об интересующем нас предмете. Судя по всему, он был вовсе не расположен к продолжению разговора — просто сидел себе, тихо раскуривая трубку, и разглядывал ярко раскрашенный бокал. Стало ясно, что без расспросов и просьб тут не обойтись.
— Ну, расскажи же нам о своём привидении, Венн.
— Что именно вы хотели бы о нём знать?
— Когда ты его впервые увидел?
— Вскоре после того, как здесь поселился.
— И оно тебя не испугало?
— Ну, «испугало» — это, пожалуй, не то слово. Сначала я был смущён, растерян — потом попривык: в облике его нет ничего такого, что бы очень уж тревожило воображение.
— И оно подолгу бывает здесь?
— По нескольку дней.
— Что?! Так ты видел его и при свете дня? А я-то думал, что призраки появляются лишь по ночам.
— Ну вот, сразу ясно, что единственным источником информации о привидениях служат тебе театральные спектакли. «Принц Датский», Банко, потом ещё эта сцена в палатке из «Ричарда Третьего». Но привидения тоже меняют привычки: днём они теперь прогуливаются ничуть не менее охотно, чем ночью.
— Ты шутишь, Венн.
— Прекрасно, в таком случае, давайте переменим тему разговора. Не я его начал, и будьте уверены, мне совсем не хотелось бы его продолжать.
С таким поворотом событий мы, разумеется, согласиться никак не могли. Венн своим лукавством только распалил наше любопытство.
— Нет-нет, — возразил я, — давай-ка, приятель, рассказывай обо всём по порядку. Часто оно к тебе приходит?
— Ну, не сказал бы. Частых визитов я бы не потерпел: как говорится, хорошенького понемножку. Как бы я смог работать в студии, если бы призрак вздумал поселиться здесь навсегда? В таком случае, определённо, съехать отсюда пришлось бы мне.
— Но как часто он здесь появляется?
— Раза два-три в год не чаще.
— И каждый раз останавливается на несколько дней?
— Именно так.
— Мне бы это, чёрт побери, не понравилось, — проговорил Том Торотон, вытирая ладонью лоб. — Удивляюсь тебе, Венн, как спокойно ты говоришь об этом! Я бы, например, ужасно расстроился, если бы ко мне на квартиру повадился призрак, да ещё и вздумал бы оставаться на несколько дней. У меня рука бы с кистью не поднялась, я ни спать, ни есть, ни пить бы не смог! — с этими словами Том Торотон осушил свой бокал. Вид у него, как мне показалось, был бледноватый. Он всегда отличался очень живым воображением.
— Ко всему рано или поздно привыкаешь, — философски заметил Венн. — Аппетит — он всегда так: то пропадает, то возвращается снова. Вот бы ещё так же обстояло дело и с деньгами.
— Он является неожиданно или ты бываешь готов к его появлению?
— Ну… иногда он заранее подаёт знак.
— А, ясно — возникает как бы предчувствие!
— Ну, пусть будет предчувствие, если хотите.
— Ощущение надвигающейся беды?
— Пусть будет так, если настаиваете. Сам бы я так красиво ни за что не выразился.
— Твои мысли начинают путаться, ты ощущаешь необъяснимую подавленность?
— Тут есть одна закономерность: стоит мне слегка расслабиться, начудить малость, а потом несколько дней побездельничать — как вскоре возникает подавленность, а вслед за ней и привидение.
— Но ты, Венн, всегда в прекрасном расположении духа!
— Нет, всякое бывает. Но, как бы то ни было, я всегда знаю, как бороться с депрессией: ухожу, как говорится, в себя. Никогда не стараюсь переложить свои проблемы на плечи друзей. Не цепляюсь к первому встречному с тем, чтоб и его заразить тем же недугом. Депрессия — это ведь болезнь заразная, и человек, ей подверженный, способен натворить немало бед, если, конечно, возьмётся за дело всерьёз. Я же в таких случаях чувствую лишь стыд да раскаяние: запираюсь у себя и жду, пока не пройдёт. Зачем бродить по знакомым и портить всем настроение, делая вид, будто так уж остро нуждаешься в сочувствии?
Не знаю, право, насколько искренен был Венн в этой своей тираде, но только тут он попал в самую точку. Каждый из нас, сознаюсь, любил поделиться с другом — не только, и даже не столько радостью, сколько неприятностью, не особенно задумываясь о том, как это может подействовать на ближних. Что ж, желание, в общем, естественное — излияния такого рода, согласитесь, приносят определённое облегчение.
— Слушай, Венн, может быть, всё-таки, это не привидение, а, скажем, мысленный образ, видение — словом, порождение мрачного состояния духа, безделья, некоторых, скажем так, отклонений от здорового образа жизни и естественного в таких случаях раскаяния? Наверное, этот твой призрак — плод воображения, порождение фантазии и расшатанных нервов, может быть, даже болезни?
— Ничего подобного, — невозмутимо ответствовал Венн. — Моё привидение совершенно реально: его можно потрогать руками. Оно является в студию и помногу часов просиживает вот в этом кресле. — Он указал на платформу, где стояло обычное для любой студии кресло натурщика. Мы все как один повернули туда головы и уставились в одну точку, ожидая, наверное, что тотчас увидим там призрачного гостя. Кресло, однако, пустовало.
— Боже мой, какой ужас! — голос Тома Торотона задрожал. — Вы только представьте себе: призрак заявляется к парню в студию и просиживает тут часами! Да от этого кто хочешь сойдёт с ума!
— Всё это, Том, действует, конечно, на нервы, но только до тех пор, пока не привыкнешь.
— А призрак этот, случайно, не дама? — спросил Фрэнк Рипли.
— Нет, Фрэнк, на женщину он похож меньше всего, и нечего ухмыляться.
Фрэнк Рипли, надо сказать, никогда особой тактичностью не отличался. А ведь дело-то мы обсуждали нешуточное, и насмешки были тут неуместны. Не исключено, впрочем, что этой выходкой Фрэнк просто попытался скрыть собственное смущение.
— Женщину, Том, я бы тут точно не вынес. С чего ты взял, что нервы у меня железные? Честное слово, призрак этот обликом своим вовсе не вызывает у меня каких-либо тяжёлых чувств. Совсем наоборот, это непретенциозный, простой, очень тихий субъект — и по природе своей, и по характеру. Он явно старается причинить мне как можно меньше хлопот — насколько это возможно, конечно, в данных обстоятельствах.
— В каком же облике он является?
— Это маленький сухонький старичок. На нём длинное поношенное пальто и красный шарф, обмотанный вокруг шеи.
— Погоди-ка… — начал, было, я.
— Что такое? В чём дело? — спросил Венн, как мне показалось, излишне резко.
— Ну, как же, неужели ты не помнишь? Однажды я зашёл к тебе (столкнулся, правда, при входе с некоторыми препятствиями, но всё-таки был пропущен), и тут находился человек, как раз отвечающий этому описанию! Это был старичок в длиннополом пальто и красном шарфе, обернутом вокруг шеи. Он сидел в этом кресле тихо-тихо и даже не проронил ни слова, когда я вошёл. По-моему, он и не пошевельнулся.
— Постой-ка, когда это было?
— Да перед Рождеством.
— А, ну конечно. Так это и был мой призрак.
— В таком случае, клянусь Богом, я его видел! — вырвалось у меня,
Я вдруг словно взглянул на себя другими глазами: оказывается, и со мной произошёл совершенно небывалый случай! Привидение и мне позволило себя лицезреть! То, что я сразу не догадался, с кем имею дело, было, безусловно, слегка неприятно, но, по правде сказать, теперь уже решающего значения не имело.
— Ну да, я тоже видел его! — теперь все взоры обратились ко мне.
— Ну, так давайте же, наконец, отбросим всякие сомнения и скептицизм, — воскликнул Венн, как-то странно развеселившись. — Хватит разговоров о нервах, болезненной фантазии, плохом здоровье и тому подобном. Моё заявление убедительно подкрепляется свидетельством очевидца — весьма, надо сказать, неожиданного! Не я один видел призрака.
— Слушай, старина, а ты-то, что, не испугался? — обратился ко мне Том Торотон.
— Ну не так сильно, как того можно было ожидать, Том. Видишь ли, мне, признаться, и в голову не пришло, что передо мной привидение. В нём не было ровно ничего призрачного — если руководствоваться, конечно, привычными представлениями об этих существах. На привидение он походил ничуть не больше, чем я или, скажем, ты, Том… хотя, что-то сегодня ты мне кажешься бледным.
— Что?! В этом кресле восседало привидение, а ты его даже не распознал?
— Я думал, старикашка просто позировал. Более того, кажется, именно так Венн и объяснил его присутствие. Ну да, вспоминаю: он действительно делал набросок с натуры.
— Ты писал портрет привидения? — изумлённо воскликнули все в один голос.
— Да так… В общих чертах.
— О, Боже! Ну у тебя и нервы! — восхищённо вскричал Том Торотон.
— Сейчас покажу вам этот набросок. — Венн направился в угол комнаты и вскоре извлёк откуда-то кусок толстого картона. — Линии слабоваты, цвет блеклый… Но тогда был очень пасмурный день. Теперь, по крайней мере, вы сможете получить общее представление о внешности этого человека. Я действительно представил его натурщиком потому что… Ну, потому что мне показалось, что для всех будет лучше, если правду о нём не говорить, — объяснил Венн со смешком. — Это действительно позволило нам избежать множества совершенно ненужных расспросов и объяснений. Ничто, поверьте мне, не даётся так трудно, как церемония представления призрака живому существу. Не сомневаюсь, он был благодарен мне за то, что я тогда проявил деликатность. На эскиз, Том, ты взглянуть не боишься? Уж он-то точно не причинит тебе никакого вреда.
Все мы жадно впились глазами в кусок картона. Рисунок, выполненный маслом, набросан был очень тонко и закрашен лишь местами. Силуэт действительно был расплывчат: местами линия его обрывалась. Но сходство персонажа с тем человеком, которого я видел в студии, было неоспоримо.
— И всё-таки поражаюсь я, Венн, твоей выдержке, — продолжал долдонить своё Том Торотон.
— Видишь ли, Том, я человек практичный. Если уж призрак решил поселиться в студии, вопрос лишь в том, как использовать его в своих целях. Делать наброски, как известно, всегда полезно — и с живой натуры, и с мёртвой. Так что ничего во всём этом нет особенного.
— А призрак не проявлял недовольства?
— Ничуть. Пожалуй, он был даже польщён тем, что я нашёл ему применение. Мне кажется, привидения, в основном, страдают теми же слабостями, что и мы, смертные. И уж во всяком случае, не так они страшны, как нам их представляют. Я предложил призраку чувствовать себя как дома, и он с большим удовольствием принял моё предложение. «Располагайтесь поудобнее», — сказал я; он послушался. Господин этот до того здесь освоился, что даже выкурил со мной трубку.
— Выкурил трубку! — повторили мы хором.
— Подумать только, выкурить трубку с призраком! — голос Тома дрожал от страха.
— Да, вот она: я всегда держу её тут, в сторонке, на случай, если она ему ещё понадобится.
Венн поднял с крышки камина длинный глиняный «чёрч-уорден», и мы осмотрели реликвию с огромнейшим интересом. По правде говоря, ничего такого, что отличало бы трубку от тысяч ей подобных, мы не обнаружили, но, с другой стороны, «чёрч-уорден», выкуренный привидением, чего-то да стоит!
— Так твой призрак ещё и курит. А он разговаривает?
— Да, хотя особым красноречием, признаться, не отличается. Он сделал всё, чтобы его общество показалось мне приятным, и сам, думаю, остался доволен хорошим к себе отношением. Я вежлив со всеми без разбора — с какой стати, спрашивается, я должен менять свои привычки в присутствии призрака? Я был вежлив с ним, предупредителен и пытался сделать его визит ко мне настолько взаимоприятным, насколько это вообще возможно. Полагаю, в иных домах, где ему приходится иногда бывать, он встречает куда менее радушный приём. Люди, знаете ли, в отношениях с привидениями страшные грубияны. Они глазеют на гостя, начинают кричать, обзываться — «ужасная тень!», «проклятое существо!» — и это ещё не самое худшее, а то и просто, завидев призрака, падают в обморок или начинают биться в конвульсиях.
Всё это привидению весьма неприятно; такое поведение человека ставит гостя в неловкое, двусмысленное положение. Он ведь является совсем не за тем, чтобы нарушить мир, царящий в семье или причинить хозяину вред. Если он и хочет чего-то, так только одного — чтобы его, наконец, оставили в покое. Абсолютную тишину привидение всегда предпочтёт грохоту и суете. Если внешность его не вызывает восхищения, так разве оно виновато в этом? Что оно может поделать, если его присутствие вызывает у кого-то неудовольствие? Призраки — они ведь, позволю себе заметить, вовсе не рвутся докучать честным людям. Будь у них возможность самим решать свою судьбу, они уж точно предпочли бы сидеть у себя дома — где бы он, этот самый дом, ни находился.
— Всё это, Венн, замечательно. Ну, а что, если призрак появится здесь прямо сейчас — наверное, ты не придёшь от этого в большой восторг?
— Бесспорно, Фрэнк. Мне бы этого совсем не хотелось. И, тем не менее, надеюсь, я встретил бы его достойно. Привидение способно оценить приличное обращение. Более того, убеждён: призраки знакомы с правилами хорошего тона ничуть не меньше, чем скажем, торговцы живописью.
— Но ты уверен в том, что это именно призрак, а, Венн? В доме больше никто не живёт?
— Никто, кроме хозяйки. Она вас сюда впустила — она же и выпроводит, так что спешить, право, некуда.
— Но как ты сам объясняешь появление здесь привидения?
— О, это очень серьёзный вопрос: вопрос жизни и смерти, я бы сказал — уж не сочтите за каламбур. Вообще-то, есть у меня на этот счёт своя теория…
— Ну, и что же это за теория?
— Давайте-ка вы сначала расскажете мне, чем обычно объясняют появление призрака? Только в двух словах.
— Бывает, что человек умирает с какой-то навязчивой идеей, — сказал Том Торотон, — Она остаётся с ним и после смерти — и привязывает его к земле.