Торговля на отрезке от Ниццы до Турина и вовсе пришла в упадок, цены на все, кроме выращенных на здешних землях овощей и фруктов, а также на баранину и свинину, поднялись до баснословных цифр. Герцог Савойский решил, наконец, сменить начальников гарнизонов на всем этом пути, поставить на их место тех, кого считал честными служаками и с разбойниками не связанными. Заодно объявил цену за голову Лепорелло — шесть тысяч эскудо.
Желающих ловить разбойника, способного перерезать горла четырем пленным только за то, что они могли узнать атамана в лицо, не нашлось. Новые командиры гарнизонов «спешили» на место совершения разбоя с той же медлительностью, как и их предшественники, а солдаты стали еще более осмотрительными и на рожон лезть перестали совсем. Просто удивительно, как это шальная пуля задела одного из членов шайки Лепорелло и вынудила его искать замену раненному, а потому прирезанному злодею.
Для поиска подходящей замены своему разбойнику (а Лепорелло так же, как и его предшественник Серый череп, почитал число семь священным и выше этого числа людей в шайку не принимал) отправился атаман в Сан-Коро, где и услышал в этом вот самом кабаке, принадлежавшем — тогда болтливой сороке Юлии, что из замка Аламанти сбежала дочь синьора, наследница и вообще красавица неописуемая. Сбежала без монетки в кармане, одетая кое-как и в направлении к перекрестку дорог: на юг в Италию, на запад во Францию и на север — к Аламанти. Вот в кабаке народ и судачил: в какую сторону отправится наследница громадных богатств Аламанти и какому дворянину удастся соблазнить ее, а потом жениться на ней самой и на ее приданом. Ибо мысль о том, что девочку великих Аламанти можно обесчестить, никому даже в голову не приходила.
А Джакомо-Лепорелло пришла. При этом сразу. Он лишь услышал болтовню о юной Софии, как сразу смекнул: кто первым познает сладость тела юной графини, тот и будет следующим графом Аламанти. Ибо не было и нет в Италии отцов, которые не поспешили бы отдать дочь замуж за человека, отведавшего прелестей его наследницы. Всякий граф захочет скрыть грех девчонки и согласится на брак хоть с каким безродным насильником, не то прослывет его дочь согрешившей, пусть даже не по своей воле. Лепорелло решил найти девчонку во что бы то ни стало и жениться на ней тоже во что бы то ни стало. А так как разбой стал практически не приносить дохода, заставляя привыкших к жирной и обильной пище разбойников перебиваться с хлеба на воду, то ожидаемое богатство просто вскружило голову Лепорелло.
И он, забыв о необходимости найти седьмого злодея, принялся расспрашивать своих верных шпионов, понатыканных по всему северу Италии, служащих ему не по совести и не за деньги, а от страха, что было вернее, о всех девчонках тринадцати-семнадцати лет, не имеющих родителей и бродяжничающих по Савойскому герцогству.
Таких ему нашли четырех. И лишь одна из них была ослепительной красоты, с замашками знатной дамы, хотя денег у нее наскреблось едва лишь на оплату трех дней проживания в отдельной комнате в таверне «Серый череп», названной так после смерти Франческо хозяином таверны «Красный конь». Кроме красоты, у девчонки было еще одно отличительное свойство, ставящее эту девицу отдельно от всех живущих в герцогстве девчонок и женщин: она умывалась по утрам, мыла руки перед едой и подмывалась по вечерам перед сном. Странность эту обсуждали все жители Сан-Коро. Хотя прожила она в постоялом дворе при таверне «Серый череп» едва ли сутки.
Лепорелло не знал, что деньги на оплату комнаты в постоялом дворе София забрала с трупов двух разбойников из его банды, попытавшихся во время отсутствия главаря сходить в земли Аламанти и там чем-нибудь поживиться, но нарвавшихся на девочку, оказавшуюся способной справиться с насильниками. Он лишь удивился наличию денег на оплату постоялого двора у нее — и сначала подумал, что это — не наследница Аламанти, а какая-то другая дворяночка, сбежавшая от родителей.
Но когда прибыл на постоялый двор сам, поговорил с красавицей, то сразу убедился — она. Никто, кроме Аламанти, не мог заявить в лицо мужчине с огромным ножом за поясом:
— Перед кем стоишь, падаль? Кланяйся!
Никто, кроме Аламанти, не мог в ответ на грубость человека с ножом руках не захныкать, а взлететь в воздух и садануть голой пяткой прямо в лоб хаму, а после вырвать нож из-за пояса поверженного противника и, подставив его к горлу Лепорелло, спросить:
— Жить хочешь?
— Да, — честно признался разбойник.
— Тогда целуй, — сказала девчонка, и изогнувшись немыслимым образом, поднесла грязную ступню к его лицу.
Лепорелло поцеловал. И не почувствовал ни обиды, ни разочарования. Ибо хоть нога девушки была и боса, и пахла коровьей лепешкой, на которую успела наступить перед тем, как сбить разбойника с ног, вид точеной пяточки и красиво изогнутой голени возле своего лица взволновал его больше, чем возбуждала женская нагота. Оторвав губы от ноги Софии он застонал от вожделения.
«Она! — подумал он, — София!» А вслух сказал:
— Божественная!
И получил легкий удар пальцем ноги по носу.
— Не балуй… — сказала девчонка.
После этого перекувыркнулась и вскочила на ноги, держа нож в вытянутой руке перед собой.
— А, ну-ка! — весело сказала она. — Отними!
Лепорелло сделал вид, что тяжело поднимается земли, чтобы в неожиданном броске сбить девчонку с ног и разоружить ее. Так он делал не раз, отнимая и ножи, и шпаги, и даже пистолеты у матерых мужиков и опытных воинов, сопровождавших грузы по дороге — и всегда выходил победителем.
Но на этот раз бросок его оказался направленным мимо, а удар голой пятки в правый бок достиг печени и отозвался сильнейшей режущей болью. Лепорелло вновь упал на землю и едва не застонал от боли и унижения. Потому что понял, наконец, что справиться в одиночку с этой чертовкой ему не удастся, а иного способа разговаривать с людьми, как подчинять их себе, он не знал.
— Чертова девка! — прошипел он, поднимаясь на одно колено и держась рукой за бок. — Ты у меня еще попляшешь.
Девчонка змеей бросилась ему за спину и, ухватив одной рукой Лепорелло за волосы, вторую вместе с ножом поднесла к горлу разбойника.
— Проси прощения, — сказала весело. — Иначе…
Лезвие ножа крепко вдавилось в горловой хрящ.
Лепорелло сам не раз перерезал глотки овцам и людям именно таким образом. И еще он почувствовал, что рука этой девчонки не дрожит. Такая и впрямь может зарезать.
— Прости великодушно… — сказал он, — не знаю тебя по имени.
— Синьора София.
— Прости великодушно, синьора София, — повторил разбойник.
Нож выпал из руки девушки, а сама она отшагнула назад.
— Принимаю ваши извинения, синьор! — весело прозвенел ее голосок.
Вот тут-то Лепорелло подсек ее ногой и придавил всем своим телом к земле.
— Молодая ты еще, да глупая, — сказал усмехаясь. — Словам веришь.
И хоть девчонка оказалась верткой и сильной, он все же сумел завернуть ей за спину руки и связать их оторванной от подола платья лентой. Она извивалась, кусалась, норовила лягнуть его ногами, ругала Лепорелло последними словами, а он в ответ лишь похохатывал. С каждым словом ее, с каждым движением похотливое желание его лишь усиливалось, он был готов здесь же, на виду высунувшихся из окон и наблюдающих за происходящим постояльцев и прислуги постоялого двора изнасиловать ее. Но такое действие было бы лишь потехой для толпы, после подобного глумления не могло бы и речи идти о том, чтобы Лепорелло женился на красотке. А он теперь желал этого больше всего. Ибо впервые в жизни встретил девушку, способную не только ответить ему ударом на удар, но и победить.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
София уничтожает врага
1
Когда разбойник укладывал предварительно оглушенную Софию на запряженную мулом повозку, взятую у владелицы постоялого двора, испуганной и согласной на все, лишь бы поскорее избавиться от Лепорелло, в приоткрытые ворота въехал верховой — запыленный, изможденный, но при этом явно знатный.
— Эй! — крикнул он разбойнику. — Ты кто? Поди сюда.
Это был голос человека, привыкшего повелевать. Лепорелло же не привык подчиняться никому. Поэтому он ответил спокойным голосом:
— Я — не хозяин здесь, ваша милость. Такой же проезжий, как и вы.
Ибо цена груза, который он только что уложил в повозку и начал прикрывать соломой, была много выше той жгучей обиды и ненависти, которые в нем вспыхнули при словах знатного и усталого синьора. Лепорелло хотел побыстрее распрощаться с постоялым двором и увезти девчонку в то тайное место, где хоронились разбойники, и уже оттуда вести переговоры с графом Аламанти об условиях освобождения его дочери. Вступать в перепалку и привлекать еще большее внимание, чем он уже привлек, атаман не хотел, ибо на хороший шум в присутствии знатной особы обязательно сбегутся солдаты, а им шайка Лепорелло уже и так порядком задолжала за то, что армия герцога несет службу плохо. Словом, Лепорелло постарался притвориться мирным крестьянином и ответить голосом спокойным и даже добрым. И не его вина, что приезжий дворянин оказался излишне любопытным и спросил:
— Что это у тебя в повозке? Чего ты там прячешь? И с этими словами направил коня к тому месту, где разбойник уже наполовину присыпал девчонку сеном.
— Там ребенок? — удивился синьор. — Кто это?
И наклонился к повозке прямо с седла, чтобы лучше рассмотреть связанную девчонку.
Что оставалось делать Лепорелло?
Он выхватил спрятанный за полой куртки большой разбойничий нож и полоснул лезвием по неприкрытому животу любопытного дворянина. Тот вскрикнул и схватился за рану. Между пальцев полилась кровь, сбоку появились бело-розовые переплетения кишок.
«Готов!» — ухмыльнулся про себя Лепорелло, схватил кнут, перемахнул через перила повозки и со всей силы стеганул мулла по спине.
Мул взревел, попытался подняться на дыбы, но Лепорелло его мгновенно укротил и заставил помчаться в притвор плохо открытых ворот, а там направил скотину по улице и вон из города.
Единственный стражник, попавшийся ему по пути, стоял у входа в ворота местной тюрьмы и мирно посапывал, обняв руками алебарду и уткнув толстый зад свой в глиняную стену.
2
На этом месте рассказа владельца таверны я остановила его:
— Кто был тот убитый тобой синьор? Отвечай! Немедленно!
Слушатели недовольно загудели за моей спиной:
— Этот мальчишка нарывается на скандал!.. Какое нам дело до какого-то там синьора!.. Не обращай внимания, Леппо, продолжай…
Но я выхватила шпагу и приставила к горлу одноглазого старика:
— Кто он?
Ни единый мускул не дрогнул на лице негодяя. Он лишь криво улыбнулся и сказал:
— Истории не прерывают, синьор. В то время я еще не знал имени этого человека. Да я и забыл о нем сразу же, как только вскочил на повозку. Меня куда больше занимала моя добыча, а также мул, который мог в любой момент по ослиной привычке своей заартачиться и не везти мою Софию дальше, ну и, конечно, стражники, которым награда в шесть тысяч за мою голову кружила головы.
Он почесал кадык о кончик моей шпаги и спросил:
— Мне продолжать, юноша?
Я опустила оружие на разделяющую нас стойку с уже вымытыми и вытертыми полотенцем кружками.
— Продолжай… — выдохнула я.
То, что произошло в нашем лагере, когда я привез девчонку — уже совершенно другая история… — продолжил он, потом нагнулся к полу и достал огромный кухонный тесак для рубки туш животных, положил рядом с моей шпагой. — Ее я никому не рассказывал и вряд ли кому расскажу. Важно в ней лишь то, что неделю спустя от моей шайки в живых остался только я — и все это благодаря найденной мною девчонке. И то, что остальные погибли из-за нее, и то, что я остался жив — тоже благодаря девчонке. Все произошло в те семь дней, что прожила она в нашем тайном лагере. А потом исчезла из него. А я оказался без глаза. Лежал, истекая кровью, на дороге, где меня и подобрали люди герцога. В лицо меня в Савойе никто не знал, а вытекший глаз и вовсе обезобразил лицо. Но телом я был крепок, по выздоровлению показал всем свою смекалку и воинское умение. Отсутствие одного глаза делало меня великолепным стрелком к тому же. Так что через пару месяцев я уже был солдатом егерского полка его высочества герцога Савойского. Был отправлен сначала на одну войну, потом на другую, выслужился до чина капрала и заработал на выход в отставку и на покупку вот этой самой таверны и вон того, видимого из окна склона горы с виноградником.
Толпа посетителей таверны недовольно загудела:
— Ну-у… Только разошелся… На самом интересном месте замолчал… Это все мальчишка помешал… Какой он тебе мальчишка? Синьор. Настоящий. Ишь, как шпагу выхватил! Я и глазом не успел моргнуть… Да, шпагой обращаться они могут… Чего бы полезного еще умели делать…
Обычный ропот рабов, словом.
— Ты сказал, что расскажешь о Софии, червь, — прервала я ропот черни, обращаясь к хозяину таверны, — а рассказал только о себе.
— Та девчонка и была Софией Аламанти, — ответил одноглазый. — Разве я этого не сказал?
— Так значит, ты был любовником графини? — спросила я, с трудом сдерживая кипящий в груди гнев.
Я этого не говорил, синьор. Я лишь сказал, что я вожделел ее, но чтобы стать любовником, надо, чтобы и дама хотела кавалера. Я же вызывал у синьоры Софии только омерзение… — заметил, как дернулась моя рука, потянувшаяся к шпаге, положил свою ладонь на рукоятку тесака. — А причинять боль, совершать насилие над такой замечательной женщиной я не посмел. Да, да… — обратился он к разинувшим рты посетителям, — я — тот самый разбойник Лепорелло, негодяй, убивший людей больше, чем у всех здесь присутствующих пальцев на руках и ногах, не посмел обидеть пятнадцатилетнюю девчонку только потому, что по-настоящему полюбил ее, — после этого перевел взгляд на меня и закончил. — Я действительно искренне и беззаветно любил Софию. Потому ни о чем, что произошло в разбойничьем лагере в те семь дней, никому не рассказывал и никогда не расскажу.
— Это делает тебе честь, червь, — скривила я губы. — Но имя того синьора, которому ты взрезал живот на постоялом дворе, ты узнал?
— Да, — ответил он. — Имя его я узнал уже в больничном лазарете, куда меня доставили с дырой на месте глаза и истекающего кровью. Лекарь, что выхаживал меня, сказал, что мне еще повезло отделаться одним глазом в схватке с бандитами Лепорелло. Одному человеку, продолжил он, случайно наткнувшемуся на разбойника на постоялом дворе в городишке Сан-Торо повезло меньше, если не сказать, что не повезло совсем. Разбойник полоснул его ножом по животу и граф… тот человек был графом, человеком знатным… граф вместо того, чтобы с подобной раной обратиться к врачу, который жил в этом городе, но которого граф прочему-то не жаловал, поехал верхом к себе в замок, домой — и уже там умер.
— Имя! — не выдержала тут я. — Имя того графа!
И схватилась за эфес шпаги.
Лепорелло внимательно вглядывался в мое лицо и совсем уже не тянулся к своему тесаку. Выражение лица его, дотоле безразличное и даже снисходительное, становилось все более и более удивленным.
— То была досадная случайность, поломавшая всю мою жизнь, — ответил он. — Я был хорошим солдатом герцога, я не жалел крови за него и грабил покоренные нами города совсем нехотя. Но чужие пули и штыки щадили меня. Я так и не получил больше ни одной раны в своей жизни. Вот этот шрам — показал на свою щеку, — я заработал от рук своей сварливой и злобной жены.
— Имя! — повторила я свистящим шепотом. Рука моя уже крепко держала шпагу в руке и оторвала острие от стола.
— Солдат — это то же разбойник, синьор. Только убивает он с благословения святой римский церкви и своего сюзерена, а разбойник лишает жизни людей для собственного пропитания и во имя спасения собственной жизни. Если бы я не убил того графа, граф бы убил меня.
— Имя! — в третий раз потребовала я, и вновь поднесла острие шпаги к его горлу.
Глаз Лепорелло и мой правый глаз встретились. Я поняла, что он узнал меня.