— Ваш брат вне опасности и желает вас видеть, мисс Синглтон,— сказал хирург.
Изабелла Синглтон залилась слезами. Френсис смотрела на нее с каким-то тревожным восхищением, потом с сестринской горячностью бросилась к ней и, нежно взяв за руку, повела в приготовленную для нее комнату. В сердечном порыве Френсис было так много искренности и простодушной прелести, что мисс Пейтон, не желая мешать девушкам, проводила их лишь взглядом и доброй улыбкой. Эта сцена произвела такое же впечатление и на других; вскоре все разошлись, чтобы заняться своими повседневными делами.
Изабелла беспрекословно подчинилась мягкому жесту Френсис. В комнате, куда та привела ее, гостья долго плакала на плече нежно успокаивающей ее новой подруги, и Френсис подумала, что столь сильное душевное волнение вызвано не только ранением брата. Мисс Синглтон рыдала горько и безудержно, однако, сделав над собой усилие, поддалась ласковым уговорам и перестала плакать. Она встала, повернула голову к Френсис, и ее лицо осветилось улыбкой. Извинившись за свою чрезмерную чувствительность, она попросила проводить ее в комнату раненого.
Брат и сестра встретились тепло, но сестра казалась более сдержанной, чем можно было ожидать, судя по сильному волнению, которое она проявила всего лишь несколько минут назад. Она нашла, что брат выглядит лучше, чем рисовала ей пылкая фантазия, и что состояние его, видимо, не столь опасно. Мисс Синглтон повеселела, и ее отчаяние сменилось чуть ли не радостью. Ее прекрасные глаза зажглись новым блеском, и она так обворожительно улыбнулась, что Френсис, которая, уступив ее настоятельным просьбам, вошла вместе с нею в комнату больного, с изумлением глядела на эту перемену и невольно любовалась изменчивым лицом девушки.
Как только Изабелла высвободилась из объятий брата, он бросил пристальный взгляд на Френсис, и, может быть, впервые мужчина, посмотревший на прелестное личико нашей героини, разочарованно отвел от нее глаза. Капитан, казалось, совсем растерялся; он потер лоб, словно пробудился от сна, задумался, а потом спросил:
— Где же Данвуди, Изабелла? Этот чудесный малый неутомим, когда делает людям добро. После такого тяжелого дня, как вчерашний, он раздобыл мне ночью сиделку, одно присутствие которой способно поднять меня с постели.
Выражение лица мисс Синглтон снова изменилось, она обвела комнату каким-то странным взглядом, встревожившим Френсис, наблюдавшую за ней с неослабным интересом.
— Данвуди! Разве его здесь нет? Я думала, что увижу его у постели моего брата.
— У него есть обязанности, призывающие его в другое место. Говорят, англичане отошли от Гудзона и нападают на отряды нашей легкой кавалерии; если бы не это, Данвуди ни за что не разлучился бы надолго со своим раненым другом. Но, Изабелла, как ты взволнована встречей со мной, ты вся дрожишь!
Девушка не ответила. Она протянула руку к столику, на котором стояло питье для капитана; внимательно следившая за ней Френсис тотчас угадала ее желание и подала ей стакан воды. Немного успокоившись, Изабелла сказала:
— Конечно, у него есть свои обязанности. В горах говорили, что королевский отряд находится на берегу реки; а ведь драгуны были всего лишь в двух милях отсюда, когда я проезжала мимо них.
Последние слова мисс Синглтон произнесла почти шепотом; казалось, она говорила сама с собой, а не со своими собеседниками.
— Они выступили в поход, Изабелла? — взволнованно спросил брат.
— Нет, по-видимому, они расположились на биваке.
Раненый удивленно посмотрел на сестру. Потупив глаза, она сидела с отсутствующим видом, но это ему ничего не объяснило. Он перевел взгляд на Френсис.
Пораженная его встревоженным лицом, она встала и торопливо спросила, не нужно ли ему чего-нибудь.
— Извините меня за бесцеремонность,— сказал молодой офицер, пытаясь приподняться,— но я попросил бы вас позвать сюда на минуту капитана Лоутона.
Френсис тотчас передала капитану просьбу Синглтона и, не в силах побороть свое любопытство, вернулась и села на прежнее место рядом с Изабеллой.
Когда капитан вошел в комнату, раненый нетерпеливо спросил:
— Лоутон, есть у вас сведения о майоре?
Глаза Изабеллы теперь устремились на Лоутона. Он непринужденно, с солдатской простотой поздоровался с ней.
— Он два раза присылал ординарца справиться, как мы тут поживаем в лазарете.
— А почему он не приехал?
— Это вопрос, на который может ответить только он сам: здесь, в Вест-Честере, командует Данвуди. Вы ведь знаете, что красные мундиры выступили; с этих англичан нельзя спускать глаз.
— Да, это так,— протянул Синглтон, словно убежденный доводами капитана.— А почему вы бездельничаете, когда там так много дела?
— Моя правая рука не в блестящем состоянии, к тому же Роноки утром Прихрамывал. Я мог бы привести еще одну причину, да боюсь вызвать недовольство мисс Уортон.
— Пожалуйста, говорите, не стесняйтесь меня! — сказала Френсис, и в ответ на добродушную улыбку драгуна ее милое лицо осветилось лукавой усмешкой.
— В таком случае, скажу прямо: запах вашей кухни не позволяет мне покинуть это царство раньше, чем я окончательно не удостоверюсь, что здешняя земля родит прекрасные плоды.
— О, тетя Дженнет изо всех сил старается не уронить честь гостеприимного дома моего отца,— смеясь, ответила девушка.— Однако, уклоняясь от участия в ее трудах, я рискую навлечь на себя немилость,— пойду-ка и предложу ей свою помощь.
Френсис отправилась искать свою тетку, глубоко задумавшись над необычным характером и крайней чувствительностью новой знакомой, которую случай привел в «Белые акации».
Раненый офицер следил взглядом за Френсис, с детской грацией выходившей из комнаты; когда за ней затворилась дверь, он сказал:
— Не часто можно встретить такую тетку и племянницу, Джек; эта девушка похожа на фею, а тетка—на ангела.
— Вы, как я вижу, выздоравливаете, если уже восторгаетесь женским полом.
— Я был бы неблагодарным и бесчувственным человеком, если бы не оценил прелести мисс Пейтон.
— Она, конечно, славная, по-матерински добрая леди, а насчет ее прелести, так это дело вкуса. При всем моем уважении к ее житейскому опыту и благоразумию мне бы она могла понравиться, будь она помоложе.
— Но вряд ли ей больше двадцати,— с живостью возразил Синглтон.
— Это смотря по тому, как вести счет; ежели начать с вершины жизни и идти назад, весьма возможно, что и двадцать; но, ежели считать, как полагается, с рождения, то и все сорок.
— Ты принял старшую сестру за тетку,— вставила Изабелла, приложив свою красивую руку к губам больного.— Помолчи, тебе вредно волноваться!
В комнату вошел доктор Ситгривс. Его несколько встревожило лихорадочное состояние пациента, и он подтвердил слова Изабеллы. Капитан Лоутон отправился выразить соболезнование Роноки, который пострадал прошлой ночью, сделав сальто-мортале вместе со своим седоком. К великой радости драгуна, ординарец сообщил, что лошадь последовала примеру хозяина и дело пошло на поправку; после нескольких часов беспрерывных растираний ее ноги вновь обрели, по выражению Лоутона, способность «систематически передвигаться». Драгун велел оседлать Роноки, намереваясь присоединиться к кавалеристам, стоявшим на постое в деревне Четыре Угла,— правда, не раньше, чем он отведает вкусные яства на предстоящем пиршестве.
Тем временем Генри Уортон зашел навестить Уэлмира, и благодаря его утешениям к полковнику вновь вернулось хорошее расположение духа. Он решил подняться с постели и уже был готов встретиться с противником, о котором отзывался с полным пренебрежением, хотя, как показали события, не имел на то никаких оснований. Уортон прекрасно знал, что причиною их беды — так оба они называли свое поражение — была опрометчивость полковника, но он добродушно приписывал все лишь несчастной случайности; именно из-за нее англичане лишились в бою своего командира и их отряд пришел в смятение.
— Короче говоря, Уортон,— сказал полковник, спустив одну ногу с кровати,— то, что случилось, можно объяснить стечением ряда досадных обстоятельств; даже ваша лошадь вдруг понесла, и вам не удалось передать майору мой приказ ударить во фланг мятежников.
— Совершенно верно,— ответил капитан и подтолкнул к кровати полковника туфлю,— если бы нам удалось открыть по ним сильный огонь, мы обратили бы в бегство этих бравых виргинцев.
— Да, да, и в два счета! — крикнул полковник, спустив вторую ногу— К тому же нам пришлось выбивать пехотинцев из засады, а это и дало виргинцам возможность обрушиться на нас.
— Еще бы! — согласился капитан, отправляя вторую туфлю вслед за первой.— Уж майор Данвуди никогда такой возможности не упустит.
— Мне кажется, что, если бы можно было начать все сначала,— продолжал полковник, вставая,— мы весьма основательно изменили бы положение. Впрочем, и сейчас мятежники могут бахвалиться лишь тем, что взяли меня в плен,— ведь им так и не удалось вытеснить нас из леса.
— Конечно, не удалось бы, если бы даже они и попытались это сделать,— заметил капитан и бросил Уэлмиру остальные принадлежности его костюма.
— Ну, это одно и то же,— возразил полковник, начав одеваться.— В военном искусстве самое главное — найти тактику, которая устрашает врага.
— Ну конечно, вы же помните, как в одной из атак мы разбили их наголову.
— Верно, верно! — с воодушевлением воскликнул полковник.— Будь я там, я воспользовался бы нашим перевесом, и мы поменялись бы с янки ролями!
С этими словами Уэлмир проворно закончил свой туалет и вскоре предстал перед обитателями коттеджа. Он снова был преисполнен самого высокого о себе мнения и нисколько не сомневался, что попал в плен по причинам, неподвластным человеческой воле.
Когда в доме узнали, что полковник Уэлмир выйдет к столу, псе стали еще усерднее готовиться к торжественному обеду. Сара, ответив на приветствие этого джентльмена, начала сердечно расспрашивать, не беспокоят ли его раны, затем она поторопилась на кухню, чтобы советом и делом принять участие в подготовке к пиршеству — развлечению, столь часто украшавшему сельскую жизнь в те времена и, пожалуй, сохранившемуся в обиходе и до наших дней.
...Я сяду и поем,
Будь даже эта трапеза последней.
Аромат, привлекший внимание капитана Лоутона, начал проникать во все уголки коттеджа, и кое-какие особенно соблазнительные запахи, поднимавшиеся из подземных владений Цезаря, сообщили драгуну приятную уверенность в том, что его обоняние, не менее острое в таких случаях, чем его зрение — в других, его не подвело. Чтобы полнее наслаждаться ароматами поблизости от их источника и не дать ни одной струйке испарений, насыщенных пряностями Востока, унестись к небесам, минуя его нос, капитан устроился у окна над кухней. Однако, прежде чем занять эту выгодную позицию, он не забыл достойно подготовить к званому обеду собственную персону, конечно, в меру возможностей своего скромного гардероба. Кавалерийский мундир всегда открывал ему доступ в самые лучшие дома; правда, этот предмет одежды уже несколько потускнел от бесцеремонного с ним обращения и долгой службы, но для такого торжественного случая его тщательно вычистили и отутюжили. Голова капитана, которую природа украсила черными, как смоль, волосами, теперь блистала снежной белизной, а его жилистая рука, так искусно владевшая саблей, выглядывала из-под кружевной гофрированной манжеты почти с девичьей робостью. Вот, пожалуй, и все изменения в туалете капитана, если не считать более чем празднично сверкавших сапог и шпор, искрившихся в лучах солнца, хотя они и были сделаны из самого обыкновенного железа.
Цезарь расхаживал по комнатам, и на его лице было еще более важное выражение, чем накануне, когда он выполнял печальный долг перед покойным Бёрчем. Послушный приказу своей хозяйки, он рано вернулся от гробовщика, куда его послал утром разносчик, и тотчас же принялся за неотложные дела. Обязанности Цезаря были теперь так обширны, что он мог лишь урывками делиться впечатлениями об удивительных событиях прошедшей знаменательной ночи со своим черным собратом, явившимся в «Белые акации» вместе с мисс Синглтон. Впрочем, не упуская ни одной свободной минуты, Цезарь успел зайти так далеко в своем повествовании, что у гостя от изумления глаза полезли на лоб. Врожденная страсть к чудесам могла бы совсем затуманить головы этих негров, если б не вмешалась мисс Пейтон и не приказала Цезарю отложить конец его истории до более подходящего времени.
— Ох, мисс Дженнет! — покачивая головой, воскликнул Цезарь, вновь переживая все то, что ему хоте/ лось рассказать.— Ох, и страшно было увидеть Джонни Бёрча на ногах, когда он уже помер!
На том и кончилась беседа. Впрочем, Цезарь твердо решил вознаградить себя в дальнейшем, что он и сделал, много раз рассказывая об этом необычайном событии.
С духом старика Бёрча было, таким образом, пока что покончено, и дела в ведомстве мисс Пейтон потекли как по маслу. К тому времени, когда полуденное солнце совершило свой двухчасовой путь от меридиана, началось церемониальное шествие из кухни в гостиную во главе с Цезарем. Он шел в авангарде, неся с ловкостью эквилибриста блюдо с индейкой на своих вытянутых морщинистых ладонях.
За ним следовал вестовой капитана Лоутона; не сгибая колен, он широко шагал, словно приноравливался к поступи своего коня; в руках у него был жирный окорок истинно виргинского происхождения — дар брата мисс Пейтон из Аккомака. Солдат, которому было доверено столь ароматное кушанье, не спускал с него глаз с чисто военной привычкой к дисциплине. Когда он достиг места назначения, трудно было сказать, где было больше сока — у него ли во рту или в аккомакском беконе.
Третьим шел слуга полковника Уэлмира; в одной руке он нес блюдо с фрикасе из цыплят, а в другой — пирожки с устрицами.
Следующим выступал помощник доктора Ситгривса; недолго думая он схватил громадную суповую миску,— вероятно, она больше всего напоминала ему знакомые предметы его ремесла,— и не выпускал ее, пока пар от супа совсем не затуманил стекла его очков — знака его медицинской профессии. Когда он дошел до гостиной, то вынужден был опустить свою ношу на пол и снять очки; лишь тогда он увидел, как можно пробраться между столами, заставленными фарфором и грелками для посуды.
Далее шествовал солдат, приставленный к капитану Синглтону. Словно соразмеряя свой аппетит с самочувствием раненого капитана, он нес всего лишь двух жареных уток; однако их дразнящий аромат заставил его раскаяться в том, что он совсем недавно уничтожил два завтрака: свой и приготовленный для сестры капитана.
Шествие замыкал белый мальчик-слуга, один из постоянных домочадцев «Белых акаций»; он стонал под тяжестью блюд со всевозможной зеленью, которыми нагрузила его сбившаяся с ног кухарка, не рассчитавшая его слабых сил.
Но этим далеко не исчерпывались приготовления к приему гостей. Едва Цезарь поставил на стол индейку, которая всего лишь неделю назад летала в горах Детчеса, даже не мечтая так скоро возглавить столь роскошный стол, как он тотчас же, словно заведенный, повернулся на каблуках и снова отправился на кухню. Его пример заразил остальных; прежним строем они торжественно проследовали друг за другом сперва на кухню, потом обратно в гостиную.
Благодаря такому идеальному порядку в дополнение к прочей снеди на стол были водворены стаи голубей и перепелок, многие виды вальдшнепов и целые косяки камбалы и морского окуня.
В третий раз процессия доставила к столу основательные порции картофеля, лука, свеклы, шинкованной капусты, риса — словом, всего того, что еще требовалось для отменного обеда.
Стол ломился от изобилия, присущего американской кухне. Окинув весьма одобрительным взглядом эту выставку яств и передвинув каждое блюдо, поставленное не его руками, Цезарь пошел докладывать хозяйке дома, что благополучно выполнил доверенное ему дело.
Примерно за полчаса до описанного нами кулинарного парада дамы исчезли столь же непостижимым образом, как исчезают ласточки перед наступлением зимы. Но вот настала весна их возвращения, и все общество собралось в комнате, которая называлась гостиной только потому, что в ней не было обеденного стола и стоял диван, обитый пестрой тканью.