Прямислава, в общем, понимала, к чему они клонят, но о замыслах Ростислава и своего отца ничего говорить не решалась. Гораздо больше ей хотелось послушать отца Тимофея.
– Наши леса – самое разбойничье место! – рассказывал он и при этом ел за двоих. – На реке поди еще возьми, если на ладьях идут, а как по суше ехать, на волокуши и колы товар перегружают, ползут еле-еле, вот тут они и налетают! Да ты не бойся, я сам вас провожу до Любачева. При мне-то не тронут, меня-то эти бесовы отродья как огня боятся!
– Отец Тимофей у нас боец известный! – подтвердил и посадник Людослав. – С топором управляется лучше любого плотника! Его уж сколько раз убить пытались, да сами убийцы не всегда головы целыми уносили! Один раз вчетвером набросились, так он двоих на месте уложил, одного оглушил, один только сбежал! С тех пор не трогают, слава Богу, знают, кто таков поп Тимофей!
– Кто же на Божьего человека-то руку поднимает, какие лешие? – спрашивала Дарья Даниловна, пока остальные рассматривали бравого попа.
– Вот именно что лешие! – отвечал он, обгладывая баранью кость (день был скоромный). – Нехристи, на ком креста нет, кто за старых поганских богов держится! Я тут по селам и весям часто езжу, всех, считай, перекрестил, пару идолов каменных сам в реку поверг, да есть такие ироды, что хоть в леса бегут, а креста принимать не хотят! Ну а в лесу ведь не разжиреешь! Вот и охотятся на добрых христиан.
– Отец Тимофей сам каждый обоз провожает! – рассказывал посадник, то ли забавляясь, то ли гордясь своим попом. – Того гляди, князь меня прогонит, а его во главе дружины поставит!
– Мое дело иное, я не мечом, а честным крестом сражаюсь! – с набитым ртом отвечал отец Тимофей, но Людослав только смеялся. И гости улыбались: очень легко было представить отца Тимофея, этим вот топором крушащего разбойников-нехристей.
Уставшие в дороге женщины вскоре поднялись в горницы, дружина разместилась внизу. Уже было темно, и посадничий двор почти спал, когда к воротам городка подъехал отряд, как разглядели дозорные, из тридцати-сорока всадников. Тиун Тудор, который по ночам маялся бессонницей и потому обычно ходил к дозорным на стену травить байки и не давать ребятам заснуть, сам вышел на воротную башню и окликнул нежданных гостей:
– Кого Бог принес?
– Это я, Тудор! – ответил снизу от подножия вала знакомый ему молодой голос. – Ростислав Володаревич, князь перемышльский!
С тех пор как князь Володарь назвал Ростислава своим преемником и перемышльское вече согласилось с его решением, у нового князя было очень мало свободного времени. Он едва успел похоронить отца, как явилось посольство от ляшского короля Болеслава, желающее обговорить условия выкупа пленного королевича. Узнав, что князя Володаря больше нет и вести переговоры придется с его наследником, посольство посидело, подумало, а потом испросило позволения уехать, ведь разговаривать с князем Ростиславом оно не уполномочено и никаких договоров у короля Болеслава с князем Ростиславом еще нет. Поскольку между Перемышлем и Краковом пролегала часть большой торговой дороги из Киева в страны западных славян и дальше, Ростиславу пришлось срочно собирать бояр и старост, выбирать посольство в Краков и обговаривать условия союза, который он теперь предлагал польскому королю. Два посольства уехали вместе, увозя грамоты с новыми княжескими печатями. Время было тревожное, но благоприятное: пока Владислав здесь, король Болеслав будет сговорчивее.
– Жениться тебе надо, княже! – говорили Ростиславу перемышльские старосты. – Если князь без хозяйки в доме, какой порядок будет? Ищи себе тестя сильного, чтобы помог, если что. Жаль, у Болеслава дочери нет, а то время такое, что лучше и не сыщешь, чтобы с ним породниться.
– Вячеслав туровский подойдет? – спросил Ростислав.
– Вячеслав туровский? А у него разве есть дочери-девицы? – удивились бояре.
– Дочь есть, хоть и не совсем девица, а все-таки! – Ростислав улыбнулся и рассказал, как провожал дочь туровского князя, покинувшую мужа.
Мысль о необходимости жениться в связи с новым положением уже приходила ему в голову, и Туров сразу вспомнился, потому что князь, даже за всеми делами, часто вспоминал ту недолгую поездку от села Ивлянки до Небеля.
Бояре, выслушав его, принялись с сомнением покачивать головами. Разведенная жена – не лучшая невеста, и не зря в Священном Писании женитьба на разведенной приравнивается к прелюбодейству. Но Вячеслав туровский стал бы очень полезным и сильным союзником – в случае необходимости он прикроет Перемышль от притязаний города Владимира, и владимирский князь будет вынужден отступить, будучи младшим братом князю туровскому. Посомневавшись и подумав, бояре и старосты дали согласие на это родство.
Но приниматься за дело Ростислав не торопился. Киевская Русь – то есть собственно Русская земля[58] – уже не первый век пыталась присоединить к себе Червонную Русь, но та упорно и вполне успешно сопротивлялась притязаниям. Теперь, когда Червонная Русь разделилась на несколько самостоятельных княжеств, киевский князь наверняка возобновит попытки, решив, что ему будет легче заглотить их поодиночке.
– Да я не столько Владимира киевского или Андрея владимирского боюсь, сколько братьев любезных! – с досадой говорил Ростислав своему бывшему кормильцу Предибору Добровоевичу, который до сих пор оставался его советчиком. – Владимирко да Ярша меня всю жизнь половцем бранят, а теперь ведь обиделись поди, что не им старший город достался. Спят и видят, как бы меня из Перемышля прогнать. Или я не прав?
– Может быть, и так, – со вздохом отвечал боярин Предибор.
– Вот и начнут они сейчас меня воевать, я их. Прольем крови немерено, города разорим, села пожжем….
– Ну, мирных-то зачем воевать?
– А оно само собой как-то получается, уж тебе ли не знать, батюшка! Разорим друг друга, а кто обрадуется? Киевский князь! Тогда уж тот, кто из нас троих умнее, первый к нему на коленях приползет, крест поцелует и дань платить пообещает, только бы последнего не лишиться. А от двух других и памяти не останется.
– Может, тебе бы с братьями сперва помириться, а, княже? – предлагал другой боярин, из старинной волынской знати, Семислав Премыслич.
– А как мне с ними помириться прикажешь, если я с ними не ссорился? Если понимают, что нам между собой теперь драться – хуже смерти, то слава Богу. А если не понимают, то словами их не убедишь. Нет, или они мне шею свернут, или я им, пока не попробуем, не успокоимся. И выход вижу один: стать сильнее, чтобы они и не лезли. Чтобы им свои города войска не дали, потому как помирать напрасно никому неохота. А для того мне или с Андреем владимирским, или с Вячеславом туровским надо побыстрее договор утверждать. Лучше с Андрея начать – он и так пуганый. Да и ближе он. Сейчас к нему поеду, а оттуда уж прямо в Туров.
Бояре вздыхали. При всем своем уме и опыте они не могли ничего посоветовать двадцатилетнему парню, который по праву рождения и по отцовскому завещанию оказался владыкой Перемышля, отвечающим за все.
– Да, может, если с Андреем владимирским хорошо сговоришься, и не надо будет на Вячеславовой дочери жениться, – вздохнул Семислав Премыслич. – Все-таки венчанная, мужняя жена, а муж еще жив – зачем нам такая княгиня?
Ростислав не отвечал. Все это было верно, но при упоминании о Турове ему невольно вспомнилась девушка, которая к Турову, собственно, не имела отношения, – послушница Крестя из берестейского Апраксина монастыря. Вспоминая о ней, он понимал: да если бы ангел небесный ему предложил придумать для себя самую лучшую невесту, он придумал бы именно такую – стройную, красивую, смелую, умную, владеющую собой и в то же время готовую ответить на его любовь. Это ей надо было бы родиться княжной, и она украсила бы собой любой из русских городов!
Дочь Вячеслава Туровского, которую он видел рядом с Крестей, казалась привлекательнее других невест только благодаря Кресте – на нее словно падал отсвет красоты той, другой. Ростислав понимал, что жить ему придется не с Крестей и что разница между той и другой сделает его супружество только более тоскливым, но ничего не мог с собой поделать, и мысль о поездке в Туров к князю Вячеславу казалась заманчивой уже потому, что давала слабую, призрачную надежду увидеть Крестю или узнать, что с ней. Вероятно, она давно уже отправлена назад в Берестье и даже, может быть, успела принять постриг, но… Но Ростислав собирался во Владимир, а оттуда в Туров, и сердце учащенно билось при мысли об этом городе.
Бояре Червенской земли, старосты Перемышля и знатнейшее духовенство собирало, как положено, целое посольство, которое будет сопровождать князя. Во Владимир послали гонца. Князь Андрей ответил, что будет рад принять гостя, но просил приехать с малой дружиной, чтобы не тревожить народ. Наиболее осторожные из перемышльских бояр испугались, заподозрив предательство, но Ростислав отмахнулся: князь Андрей, скорее всего, сам боится большого войска.
– Невыгодно ему меня убивать, – сказал он Семиславу Премысличу, который наиболее настоятельно советовал взять всю ближнюю дружину и еще сотню бояр – Если я погибну, Перемышль ведь не он, а Владимирко захватит. Надо Андрею, чтобы Червонная Русь опять в одних руках собралась? Не надо. Так что он меня беречь и лелеять должен, если не дурак.
– А если дурак?
– А если дурак, то у него отец есть. Уж Владимир киевский своим сыновьям не даст баловать.
Но посольство не успело собраться, как приехали люди из города Белза. Двое бояр и священник жаловались на посадника Стужайла и князя Ярослава, который не желает разбираться по справедливости.
– И раз так, то лучше ты, князь Ростислав, владей нами, а мы тебе будем служить, как батюшке твоему служили, только дай нам самим тысяцкого выбрать вместо Стужайла навозного! – говорил боярин Завада, и Ростислав ухмылялся вместе со всеми, думая о приключениях незадачливого Стужайла.
Дать ответ Ростислав сразу не решился. Все-таки отец завещал Белз брату Ярославу, и забрать его себе было бы нарушением отцовской воли. Но, с другой стороны, и отец ведь хотел, чтобы города управлялись разумно и справедливо, а лишившись одного из двух своих городов, старшие братья поневоле будут вести себя смирно.
– Я приеду к вам и на месте с людьми поговорю, – решил Ростислав. – Если вы правы, то дам вам тысяцкого, какой вам угоден, но только тогда уж и вы меня не выдавайте. Ведь братья не успокоятся, Владимирко в Звенигороде рать соберет для Ярослава город назад отбивать. Тогда уж бейтесь со мной до конца, как я за вас, так и вы за меня.
– Батюшка, Ростислав Володаревич! Да чтоб мы? Да мы за тебя! Богом клянемся! – дружно завопило посольство, целуя шейные крестики.
Перемышльская дума одобрила это решение: нарушать волю покойного князя не хотелось, но забрать в руки еще один город всем казалось весьма соблазнительным. Каких-то враждебных действий от старших Ростиславовых братьев, обиженных отцовским завещанием, ждали все, и вырвать у них из рук такой город, как Белз, было бы залогом окончательной победы.
– Поезжай скорее к Андрею владимирскому, а там и к Вячеславу туровскому! – говорили Ростиславу теперь бояре. – С братьями воевать – помощь нам нужна будет. Поезжай, батюшка. А уж если приедут ляхи, мы их тут без тебя примем, пусть обождут.
Оставив за себя Предибора Добровоевича, здравому смыслу и честности которого он вполне доверял, Ростислав взял три десятка дружины – Звоняты, Мирошки и Давиды – и поехал в Белз.
Первым пригородом Белза был Любачев. Сюда уже дошли слухи о тамошних событиях, и новый любачевский посадник, помещенный сюда уже новым князем Ярославом, собрав имущество и домочадцев, сбежал. Прежний посадник, Микула Хромец, приехал из своего села и был в городе, но полномочий никаких не имел, и Любачев оказался вообще без власти. Ростиславу тут скорее обрадовались, хотя тоже подозревали, что он собирается захватить владения брата и начал с Любачева. То, что он приехал всего с тремя десятками, удивляло и смущало – люди не знали, как это понимать.
В Любачеве носились слухи о том, что Владимирко у себя в Звенигороде провел вече, получил поддержку и собирает войско, чтобы отвоевать Белз обратно и силой покорить его Ярославу.
– Что же он к нам-то сюда не приехал, князь Ярослав? – говорил Микула Хромец. – Зачем в Звенигород поехал? Значит, не доверяет нам. А коли не доверяет, то ждать можно, что и нас воевать будет.
– Зачем нас-то воевать? – гудели люди, собравшиеся на посадничьем дворе. – Мы-то своего посадника не грабили, не гнали и в навозную кучу не закапывали, он сам сбежал, Братислав-то.
– А вот, значит, думает князь Ярослав, что мы за Белз тоже ответчики. Как по-твоему, Ростислав Володаревич?
– Но вас-то в чем обвинять?
– А что же он тогда к нам не едет? А Братилка, небось, к нему в Звенигород прибежал да и налгал там, будто мы ему грозили, вот он и сбежал. Так что ты один теперь наша защита, князь Ростислав. Бери нас под свою руку, раз такое дело. Хочешь, вече соберем?
Но Ростислав не спешил с таким важным решением. Если он велит созвать вече и оно отдаст Любачев ему, братья обязательно поймут дело так, что он явился в город с войском и захватил его. И докажи, что это не так!
Кроме нежелания открытой войны, его смущали мысли об отце. Князь Володарь перед смертью выдал каждому из трех сыновей по городу, так не должен ли теперь Ростислав видеть свой долг в том, чтобы усмирить Белз и вернуть его Ярославу, вместо того чтобы поощрять бунтовщиков, преследуя собственные выгоды? Клятва на кресте, данная умирающему отцу, была для него не пустым звуком, и он терзался, опасаясь, что нарушит ее без достаточных оснований.
Более осторожные из любачевцев говорили, что князю Ростиславу стоит сначала связаться с братьями и обсудить дело с ними. Но Ростислав не знал, как говорить с Владимирком, пока ему не ясно истинное положение дел в Белзе. А Владимирко в любом случае хочет одного: чтобы младший брат не вмешивался.
К утру Ростислав решил поехать сначала в Червен, узнать, что слышно, и взять там войска, если червенцы захотят его поддержать. Червен был старинным городом, в котором жила древняя племенная знать, крепко державшая в руках свою округу. Если червенские бояре поддержат его, можно будет приниматься за дела Белза с гораздо большей уверенностью. Посадник Микула тем временем должен был послать в Перемышль, собрать войско и ждать гонца от Ростислава. Обговорив все это, он взял свои три десятка и на второй день поздно вечером въезжал в Червен.
– Князь Ростислав! Отворяй, ребята! – крикнул обрадованный тиун воротной страже и поспешил вниз, чтобы скорее поздороваться с новым перемышльским князем. – Я-то думаю, кого Бог принес на ночь глядя, а это ты! – приветствовал он Ростислава, пока дружина строем по двое вползала в узкие ворота вала. – Вот так гости! Приехали уже, приехали! – радостно отвечал он на тот вопрос, который, по его мнению, жених хотел ему задать. – С вечера здесь, и ужинали, и беседовали, и баню топили! – Тудор весело подмигивал Ростиславу, но тот не отвечал на улыбки и не понимал намеков. – Повидаться захотелось? Не положено бы так рано, да разве же я не понимаю! Ну, дело молодое, оно понятно! Только теперь красота спит уже! Не знаю, станут ли будить боярыни! А повезло тебе, Ростислав Володаревич, повезло! Красавица! Мало я таких видал!
– Ты про кого? – Ростислав вовсе не выглядел счастливым и смотрел на тиуна с недоумением, хмуря черные брови.
– Да про невесту же! Ты чего прискакал-то на ночь глядя? Невеста уже здесь, говорю же, вечером приехали! Сам, значит, проводить хочешь, Переяру Гостиличу, значит, не доверяешь! Ну, оно понятно! Такая красота! Вот только не знаю, куда мне вас девать! – спохватился тиун. – Я же тут какую дружину уложил: ваши перемышльские, да ихние туровские, да купцы тут одни у меня приблудились некстати! Придется по избам вам селиться, народ будить! Сейчас мальчишку за старостой пошлю!
Тиун убежал, громким шепотом призывая ключника и челядь, а Ростислав в недоумении остановился на крыльце. Он не понял, про какую невесту и «красоту» твердил ему подмигивающий Тудор, почему считал, что он, Ростислав, должен был приехать сюда этой ночью?
– Что это ты, как снег на голову? – спросил его старший конюх, Угомон, принимая коня. – Хорошо, туровцы на ладьях, в конюшнях место есть. Что это ты только со своими ближними? В Белзе-то вон что творится – невеста невестой, а людей надо бы побольше брать, а то и невесту потеряешь, и сам не будешь жив.