Разумеется, температура воздуха над Северной Атлантикой — лишь один из факторов, играющих существенную роль для вопроса о средневековом климате и ирландских плаваниях. Мы ничего не знаем о таких важных вещах, как направление господствующих ветров, частота и сезонное распределение штормов во второй половине прошлого тысячелетия. Похоже, однако, что большую часть этого времени у берегов Гренландии было меньше морского льда. Для норманнов, ходивших в раннем средневековье из Исландии в гренландские поселения, льды не были серьезной помехой. Естественно предположить, что и в эпоху раннехристианских ирландских плаваний, при более высоких температурах воздуха, морские льды не были такой проблемой, как в наши дни. Кстати, Палл Бергторссон, метеоролог Исландской метеослужбы, изучая многолетние сводки, показал, что колебания зимних температур прямо связаны с количеством морских льдов в районе Исландии. Теперь Палл и его товарищи следили за синоптическими картами Гренландии и при каждой возможности сообщали нам по радио прогноз погоды.
Может быть, именно более мягким климатом Северной Атлантики в раннем средневековье объясняется, почему в "Плавании" так мало говорится о ненастной погоде. Вообще же святой Брендан в своем отважном плавании сталкивался со штилями не реже, чем со штормовыми ветрами. Правда, это можно отнести за счет того, что Брендан благоразумно предпочитал выходить в море летом. Но и то однажды непогода застигла его врасплох. Спасшись от злой морской твари, с которой расправился другой зверь, мореходы причалили к острову, где обнаружили прибитую к берегу тушу убитого чудовища. Святой Брендан велел своим людям расчленить эту тушу, и добытое таким путем мясо обеспечило их провиантом еще на три месяца, однако весь этот срок путешественникам пришлось провести на острове, потому что ненастная погода — ливни и буря с градом — не позволяла выходить в море. В этом ненастье, не соответствующем времени года, некоторые исследователи видят указание на то, что монахи высадились в Южной Гренландии, где, как известно, и летом бывают штормы. Дескать, ирландские монахи мореплаватели привыкли к более благоприятным условиям, и для них оказалось неожиданностью ненастное гренландское лето. А в норманских источниках есть и более интригующий намек на возможное посещение Гренландии ирландскими мореходами. Когда норманны впервые пришли на этот остров, они обнаружили "на востоке и на западе страны жилища, а также части кожаных лодок и каменную утварь". Видный американский географ Карл Зауэр считает, что кожаные лодки и каменные жилища были оставлены скорее ирландцами, чем эскимосами, так как в то время, по всем научным данным, эскимосы не жили в Южной Гренландии. Норманские поселенцы совсем не встречали здесь эскимосов да и археологами не найдено на юге острова никаких эскимосских реликтов рассматриваемого периода. По данным археологии, ко времени прибытия норманнов в Гренландии обитали только эскимосы дорсетской культуры, древние следы которой приурочены к северной части края. Примечательно, что кроме юрт люди этой культуры знали лишь один вид жилищ — весьма характерные землянки, иногда крытые кожами. Вряд ли такие землянки стали бы называть "каменными жилищами".
И Карл Зауэр задает вопрос: кому же принадлежали кожаные лодки и каменные строения, встреченные норманнами в Южной Гренландии? Несомненно, ирландцам, ведь каменные кельи — типичные для ирландских монахов сооружения, известные нам по западному побережью Ирландии и по Гебридам.
Так, может быть, норманны напали на следы ирландских монахов, бежавших сюда из Исландии? Или некогда здесь обитали ирландские отшельники, которые приплыли в Гренландию прямо с Фареров либо Гебридов? О размерах и форме "каменных жилищ" в сагах ничего не говорится, однако опыт строительства "Брендана" наводил на мысль, что найденные норманнами кожаные лодки вряд ли были эскимосскими каяками, потому что без повторной смазки и тщательного ухода кожи на каяках портятся. В отличие от обшивки "Брендана", эти кожи не дубили по настоящему, так что долго пролежать на берегу они не могли. А выдержанная в дубовом экстракте кожа ирландских карр отличалась великой прочностью и долговечностью. Вот и получается, что найденные в донорманской Гренландии кожаные лодки, возможно, были океанскими каррами ирландцев.
Пробиваясь теперь на "Брендане" к гренландским берегам, я с тревогой думал о том, как не везет нам с погодой. Мало того, что штормы без толку гоняли лодку по кругу в Гренландском море — нас оттеснило на север намного дальше, чем я желал и предполагал. Чтобы спокойно обойти мыс Фарвель и выступающую на восемьдесят миль от Южной Гренландии полосу пака, "Брендану" надо было плыть на юго-запад, а тут эти нескончаемые встречные ветры. И я решился на авантюру. Местные ветры часто дуют вдоль кромки льдов, пойдем-ка мы туда — глядишь, и поймаем такой ветер, который позарез нужен нам. Разумеется, это опасно. Подует крепкий ост — загонит "Брендан" прямо в пак, и, случись беда, вряд ли кто сможет подоспеть к нам на помощь. Правда, Петур Сигурдссон уговаривал меня не бояться льдов.
— Мы называем их приветливыми, — рассказывал он с улыбкой в глазах. — Наши патрули часто отстаиваются во льдах от шторма. Там море всегда спокойное.
Но ведь он говорил о сторожевых судах со стальным корпусом, и я отнюдь не был уверен, что кожаная обшивка "Брендана" благополучно перенесет столкновение со льдами…
Объяснять команде, на какой риск мы идем, не было нужды. Мои товарищи следили, как карандашная линия на карте, отмечающая наше продвижение, приближается к гренландским берегам. И хотя они держали свои мысли про себя, было ясно, что всем понятна важность малейших перемен ветра.
Ненастная погода докучала нам всю следующую неделю, и не без последствий. Трудно назвать место, где повседневные колебания погоды отражались бы на людях так быстро и сильно, как на борту открытого судна в северных широтах. Когда шел дождь (а он шел несколько раз в день), свободные от вахты ютились в кабине или под тентом, терпеливо налаживая отпор струйкам воды. А когда температура воздуха приближалась к нулю и дул пронизывающий ветер, мы предпочитали укрываться от него в спальных мешках, пусть даже сырых. Кстати, выяснилось, что полезно время от времени переворачиваться, чтобы нижняя сторона спальника, из которой под весом тела сочилась влага, оказалась наверху и могла слегка подсохнуть. Оставшуюся сухую одежду мы берегли, хоть это и стоило нам больших усилий воли. Буйные волны научили нас держать кое что про запас на случай серьезной аварии, и мы продолжали ходить в мокром, хотя сущим наказанием было надевать сырые носки и брюки, затем натягивать хлюпающие сапоги и топать в них ночью, в холод и дождь, на рулевую вахту.
Даже при таких условиях мы сохраняли бодрость, лишь бы "Брендан" шел в нужную сторону. Прилежно маневрировали парусами выбирали шверцы, окуная руки по локоть в ледяную воду старательно держали руль под правильным углом. Уныние брало верх в тех случаях, когда "Брендан" топтался на месте или отступал назад под напором встречных ветров. Тут уж оставалось только проявлять стоическое терпение, ждать и ловить минуту, когда ветер переменится в нашу пользу.
Каждый по своему воспринимал происходящее. Пожалуй, больше других досадовал наш штатный штурман Джордж. При встречном ветре или полном отсутствии всякого ветра он мало что мог сделать, чтобы приблизить нас к Северной Америке. Но Джордж не прекращал заботиться о рабочем состоянии "Брендана". Снова и снова проверял износ тросов, подтягивал найтовы, разбирал и снова собирал рулевую раму, когда она разбалтывалась, передвигал тросовые транцы. Так же тщательно следил он за порядком в кабине. Верный армейской выучке, всегда аккуратно свертывал спальник, складывал и убирал прочее имущество, чтобы не мешалось, на вахту заступал с точностью до минуты.
Артур был прямой противоположностью Джорджу — беспечный, вечно взъерошенный неряха. Спальник, когда он не лежал в нем, служил Артуру расплющенной подушкой. Его свитера и шарфы валялись где попало, возникая в самых неожиданных местах, и, в конце концов, мы решительно изгнали мокрые ватные брюки Артура из кабины, где они норовили занять всю жилую площадь. Его забывчивость, когда касалось головного убора, стала предметом постоянных шуток. Всякий раз, выбравшись из укрытия, чтобы заступить на вахту, он через минуту жалобно просил:
— Слышь, ты не подашь мне мою шапку? Не знаю, где она лежит, но должна быть где то тут.
И всегда то ему не везло. Если во время трапезы через планширь вдруг переваливала какая-нибудь хитрая волна, ее жертвой непременно оказывался Артур, получая порцию холодной соленой воды либо за шиворот, либо в миску с едой. Начинается сильный ливень — именно в это время Артуру заступать на вахту.
— Артур — весело извещал Джордж. — Прямо по курсу грозовая туча. Не пора ли тебе браться за румпель?
Неизменно добродушный, Артур спокойно переносил все напасти. Зато его зеленое дождевое платье, словно обретя собственную индивидуальность, явно страдало от преследовавших его невзгод. Если наше платье аккуратно висело наготове на рулевой раме, то зеленая куртка и брюки Артура валялись смятые, вывернутые наизнанку в каком-нибудь уголке кокпита.
— Хоть и не надевай, — говорил Артур, выливая воду из капюшона и втискиваясь в мокрую одежду. Заодно выяснялось, что и сапоги полны воды. Отличить обувь Артура не составляло труда: при таких ножищах ему подошли только специально изготовленные резиновые рабочие сапоги с рифленой подошвой, напоминающей тракторные шины.
Трондур, за плечами которого был изрядный морской опыт, обладал особой, редкостной выдержкой.
Спросишь его:
— Когда, по-твоему, переменится ветер?
Посмотрит на небо, на море, подумает, потом не спеша ответит:
— Кто его знает. Будет северный ветер.
Нас изводит отвратительнейшая погода — ливень, скверная видимость, волны выматывают душу, бросая "Брендан" из стороны в сторону, а Трондур говорит: "Ничего, зимой бывает похуже" — и продолжает заниматься своим делом. Глядя на его спокойствие, и мы подтягивались. Трондур всегда находил себе занятие. То ловит глупышей, то делает наброски из жизни на борту или доводит до полной готовности прежние эскизы, макая в тушь расщепленный кончик спички. Его спальное место под носовым тентом напрашивалось на сравнение с мастерской художника. Из рыболовной сети он сделал гамачок, где возле непременной коробочки с рыболовными крючками лежали бутылочки с тушью и перья. Тут же висели, подсыхая, рисунки и наброски еще можно было увидеть нанизанные на иголку с ниткой кусочки бычьей кожи, которым предстояло превратиться либо в коробочку для пузырьков с тушью, либо в подвеску с гравированным изображением кельтского креста.
Праздные разговоры на борту были редкостью. Зная, что впереди уйма досужего времени, мы обращались с мыслями и речениями так же экономно, как с сухой одеждой. Правда, Джордж отметил одно побочное следствие: мы вообще стали скупы на слова. Он взял с собой на борт магнитофон, чтобы потом монтировать из наших разговоров звуковое сопровождение для фильма о плавании, и теперь испытывал одно расстройство, слушая записанное за день. Вот кто-то из нас задает вопрос… Следует долгая пауза, прежде чем кто-то другой отвечает. Да и то, что удавалось записать, не очень то позволяло судить о нашем внутреннем мире. Члены экипажа в основном предпочитали не навязывать другим свое мнение, придерживаясь старого обычая: пекись о деле и не лезь в чужую душу.
Хотя наша экспедиция была коллективным предприятием, на долю каждого выпадало вдоволь сугубо личных впечатлений, и реагировал каждый по-своему. Особенно ярко это проявлялось в часы вахты. Скажем, стоишь на руле и видишь — только ты один — далекий фонтан кита, внезапный прыжок дельфина, причудливый рисунок облаков. Некоторые события так быстротечны, что физически не успеваешь привлечь к ним внимание товарищей, другие же протекают так медленно, что воспринимаются лишь тем, кто обязан два часа отдежурить на руле.
К разряду наиболее глубоких личных впечатлений, пожалуй, можно отнести вахту во время шторма, когда рулевой остро сознавал, что жизнь остальных троих зависит от его сноровки. Каждая большая волна воплощала опасность, которую один только вахтенный мог измерить и встретить. Другие члены команды могли и не заметить, что лодка благополучно перевалила через волну, а для рулевого каждый такой случай был маленькой победой впрочем, она тут же забывалась при виде следующего грозного вала. Но были и такие эпизоды, которые прочно врезались в память. Один из них произошел 23 мая, когда "Брендан" опять уходил на север от ветра. Смеркалось, и хотя скорость ветра не превышала сорока пяти километров в час, он дул навстречу Восточно-Гренландскому течению, гоня короткие крутые волны, и наиболее прыткие из них чувствительно встряхивали лодку. Все мы здорово устали. За день вой ветра и грохот валов крепко притупили наши восприятия. Одна вахта сменяла другую, мы влезали в водонепроницаемые костюмы, пристегивались к рулевой раме страховочным концом и брались за румпель…
Джордж в это время впереди под тентом работал трюмным насосом, Артур и Трондур, каждый в своем укрытии, лежали в спальных мешках, я в одиночестве стоял на руле, ведя карру по очередному каверзному участку. За кормой вырастали одна за другой все новые водяные горы, и каждый раз надо было маневрировать рулем, чтобы "Брендан" должным образом встретил противника.
Случайно я оглянулся через плечо — не назад, откуда наступали волны, а налево, в подветренную сторону. И увидел какую то одиночную бродячую волну, почему то не увенчанную бурлящим пенистым гребнем. Не такая уж высокая, каких-нибудь три метра с небольшим, она двигалась решительно наперерез другим волнам и бесшумно подступила вплотную к "Брендану" сбоку, когда он уже взошел на гребень очередного вала.
— Держитесь — завопил я во весь голос и сам ухватился за рулевую раму.
"Брендан" начал крениться на скате новой волны, крен все увеличивался, и вот уже я, по-прежнему цепляясь за раму, смотрю в ложбину почти под прямым углом. "Господи, сейчас перевернемся — мелькнуло у меня в голове. — Не может лодка удержаться под таким углом, непременно опрокинется. Что будет с ребятами в кабинах и под тентом? Сумеют они выбраться?" Долгие томительные секунды — затем "Брендан", вместо того чтобы опрокинуться, стал съезжать вниз по скату.
А в следующий миг нас накрыло. Волна не ворвалась на борт рокочущими белыми каскадами, не обрушилась, фыркая пеной, на лодку, даже не встряхнула ее — просто могучий поток поглотил "Брендан" и покатил через него полноводной рекой. Морская вода, скользнув по "черепахе", толкнула меня в грудь. Вся лодка ушла под воду. Крыша кабины в полутора метрах от меня — под водой, вместе с привязанным к ней спасательным плотиком высотой около полуметра, одни только мачты торчали над морем. Волна словно вобрала в себя "Брендан". Глядя на длинный силуэт судна и две коротенькие мачты, я, словно забыв о сути происходящего, подумал, что она удивительно смахивает на подводную лодку с торчащими перископами. И, подобно всплывающей подлодке, "Брендан" выбрался из объятий моря. Замкнутый под тентом и в кабинах воздух попросту вытолкнул лодку наверх. Вода спокойно скатилась через борт, и "Брендан" продолжал плыть как ни в чем не бывало. Поразительно. Я то ждал, что уж во всяком случае кабина будет смята и все тенты порваны. А вскарабкавшись на банку, чтобы оценить степень ущерба, увидел, что все цело.
Пострадали только мои нервы. Стоя на руле, я со всей отчетливостью видел, как близки мы были к тому, чтобы опрокинуться. И когда я после дежурства забрался в спальный мешок, оказалось, что я не могу заснуть, несмотря на смертельную усталость. Каждая большая волна, с гулом приближавшаяся к лодке, заставляла меня напрягаться в ожидании катастрофы. Какой уж тут отдых. После очередной смены рулевых я рассказал Артуру о коварной волне.
— Ага, — отозвался он. — В кабине вдруг все стало зеленым, как в подводном царстве.
После чего, по молчаливому согласию, мы оставили этот предмет. И точно так же поступили, когда два дня спустя и Джордж во время своей вахты пережил мучительные секунды, ожидая, что "Брендан" вот-вот опрокинется. Мы считали, что лучше не заострять внимания на такого рода эпизодах нашего бытия.