— Обычно ворота закрывают на закате. Принеси штыри в дом Калепия в полдень, не позднее. И приведи с собой одиннадцать крепких ребят.
Парменион вышел из кузни и медленно направился к дому Калепия. Государственный муж был занят завтраком, и пригласил Пармениона присоединиться, но спартанец отказался. — Слышал о Пелопиде? — спросил он.
— Еще нет. Ты выглядишь измотанно, парень; твое лицо потеряло все цвета. Ты болен?
— Я в порядке. Устал немного. Слово о твоей речи должно быть разнесено по всему городу. Нужно, чтобы как можно больше людей услышали ее.
— Ты говорил это прошлым вечером. Все учтено, друг мой.
— Да, конечно, — Парменион налил кубок воды и осушил его.
— Иди внутрь и поспи немного, — посоветовал Калепий. — Я разбужу тебя, когда Пелопид придет.
— После. Сколько человек будут наблюдать за городскими воротами? Никто не должен выйти, пока Фивы не станут нашими.
— На каждые ворота приходится по десять человек. Не опасайся; всё идет так, как ты задумал.
— Некоторые люди принесут в Кадмею луки, чтобы не упустить возможности пустить стрелу в спартанца. Все, кроме наших людей, должны быть безоружны. Не должно быть незапланированного нападения.
Пелопид и Мотак вошли во двор, где стоял Парменион. — Ну как? — спросил он.
— Мотак и я доставили еду. Как ты и думал, нас оставили в хранилище одних. Я посолил бочки с водой; их там было десять штук. На последнюю у нас не хватило соли, и я подумывал было нассать туда, но вместо этого мы опрокинули ее на пол.
— Отлично! Хорошо сработано, — сказал Парменион, откидываясь в кресле. — Значит, мы готовы. Ты продумал свою речь? — спросил он Калепия.
— Да, — ответил советник, — и я произнесу ее на агоре прямо перед закатом. Толпа соберется огромная. А теперь, не отдохнешь ли ты?
Парменион проигнорировал его просьбу и обратился к Пелопиду. — Что насчет советников?
Воин сел на скамью рядом с Парменионом. — Боги с нами, Парменион. Мне сказали, что они все будут на празднике в доме Александраса. Они соберутся там в полдень; будут пить и есть — а потом отправят слуг за шлюхами. Мы убьем их всех — исключая Калепиева кузена, Каскуса.
— Нет! — вскричал Парменион. — Все должны умереть!
— Каскуса больше нет в городе, — сказал Пелопид, переведя взор на Калепия. — По некоему счастливому стечению обстоятельств, он два часа назад выехал в свое летнее поместье под Коринфом.
Кулак Пармениона ударил в столешницу, и его взгляд вонзился в лицо Калепия. — Ты предупредил его. Ты подверг опасности всё дело.
Государственный деятель задрожал и выставил руки перед собой. — Я не отрицаю, что попросил его покинуть город, но я никого не выдал. Я сказал Каскусу, что мне снился один и тот же сон на протяжении последних трех ночей, в котором я видел его смерть. Я сказал, что ходил к ясновидящей, чтобы растолковать этот сон, и она якобы сказала, что он должен уйти в паломничество к Храму Гекаты в Коринфе. Все люди знают, насколько Каскус религиозен — он уехал незамедлительно.
— Это было глупо, Калепий, — проговорил Парменион. — Если мы возьмем город, то Каскус перебежит к спартанцам, и они используют его как главную фигуру для похода на нас. Ты можешь погубить нас всех.
Политик закачал головой. — Мне нечего сказать в свою защиту по этому поводу. Но Каскус — моя родная кровь и очень дорог мне. И он, по-своему, заботится о Фивах так же горячо, как каждый из нас. Однако я ничего не могу предпринять, чтобы исправить свои действия — а если бы и мог, то отказался бы.
Голова Пармениона, казалось, была готова взорваться. Он выпил еще воды и вошел в дом, пытаясь спастись от ярко освещенного солнцем двора.
Мотак пошел за ним. — Я видел мраморные статуи, менее бледные, чем ты, — промолвил Мотак, когда Парменион рухнул на диван. — Думаю, тебе нужно немного вина.
— Нет, — сказал Парменион, ложась на живот. — Просто оставь меня ненадолго. Я немного посплю.
***
Мощные волны обрушивались на изрезанное побережье, а монстры глубин с торчащими зубами скользили вокруг стройной фигуры девушки, пытавшейся освободить свои руки. Парменион плыл сквозь волны, пытаясь доплыть до нее, прежде чем темное море утянет ее вниз.
Огромное создание проскользило мимо него так близко, что острый плавник процарапал по ноге Пармениона, но колоссальная волна подхватила тело молодого мужчины, вознося его к самым небесам. На ее гребне, он почти закричал, когда полетел вниз, в пучину. Он с головой погрузился в воду и вдруг обнаружил, что способен там дышать. Тело Дераи качалось под ним; он нырнул вниз и сорвал путы с ее запястий, вытягивая ее на поверхность.
— Жива! Жива! — закричал он. Чудовища окружили их — холодные опаловые глаза взирали на влюбленных. Дерая пришла в сознание и прильнула к Пармениону.
— Ты спас меня, — сказала она. — Ты пришел за мной!
***
Мотак растряс его, и Парменион открыл глаза и застонал — не от одной лишь боли, проснувшейся в черепе, но также от потери Дераи и своего сна. Он сел. — Уже полдень?
— Да, — ответил Мотак. Парменион встал. Пелопид был по-прежнему во дворе, и с ним были кузнец Норак и одиннадцать могучих мужиков. У четверых были огромные молоты на длинных рукоятях.
— Достаточно хороши для тебя, стратег? — спросил Норак, подняв железный штырь длиною с короткий меч.
— Ты хорошо сработал, — ответил Парменион, — но я хотел бы посмотреть на твоих молотобойцев за работой.
— Я принес дополнительные штыри, — сказал кузнец, — как раз для этой цели.
Двое мужчин принесли громадный кусок древесины, приставив его к стене, а третий удерживал штырь в нужном месте. Подойдя с одной стороны, Норак приказал одному молотобойцу занять место напротив. Кузнец поднял свой молот, а затем немилосердно обрушил его, и голова молота как молния ударила в штырь. Только молот отскочил, как тут же ударил второй; после первого удара державший выпустил штырь и убрался прочь. После трех ударов штырь был вогнан глубоко в дерево.
— Поработайте над этим, — сказал Парменион. — Надо еще быстрее.
Подозвав Пелопида, он прошел в андрон. — Праздник в доме Александраса, о котором ты говорил, — там будет стража?
— Да. В народе этих людей не жалуют, — ответил Пелопид.
— Сколько стражников?
— Может пять, а может двадцать. Я не знаю.
— Снаружи или внутри дома?
— Снаружи. Это приватная оргия, — сказал Пелопид с широкой ухмылкой.
— Я встречу тебя у дома Александраса. Составим план, когда увидим, сколько там появится стражей.
Когда Пелопид ушел, Калепий вернулся в свою комнату, чтобы отрепетировать речь, оставив Пармениона в андроне. На какое-то время Парменион задумался, но вдруг заметил, что в комнате он не один. Повернув голову, он увидел спартанскую жрицу, Тамис, опиравшуюся на посох возле стола.
Тамис взирала на молодого спартанца, гордясь мощью огня его души, чувствуя его боль и поражаясь отваге, которую он проявлял, подавляя эту боль.
Какой-то миг он смотрел на нее, не веря.
— Итак, — сказала она, — не предложишь ли мне сесть, юный спартанец?
— Конечно, — ответил он, вставая, чтобы подвести ее к столу, где налил ей кубок воды. — Какими судьбами ты здесь, госпожа?
— Я иду, куда захочу. Теперь ты намерен возглавить это восстание?
— Да.
— Дай мне свою руку.
Парменион послушался, и она накрыла его ладонь своей. — С каждым ударом сердца перед человеком встает два выбора, — прошептала она. — И каждый выбор прокладывает новый путь, и человек должен пройти его, куда бы он ни привел. Парменион, ты стоишь на перепутье. Одна дорога ведет к солнечному свету и смеху, другая — к боли и отчаянию. Город Фивы сейчас в твоих руках, словно маленькая игрушка. На дороге к солнечному свету город будет расти и процветать, но на другой дороге он будет сломлен, разрушен в прах и позабыт. Вот слова, которые мне было велено передать.
— Так какая же дорога верна? — спросил он. — Как я это узнаю?
— Ты не узнаешь, пока не пройдешь по ней достаточно далеко.
— Тогда какой смысл говорить мне об этом? — процедил он, вырывая свою руку из ее руки.
— Ты — Избранный. Ты — Парменион, Гибель Народов. Сотни тысяч душ ты отправишь плавать по темной реке, кричать и вопить, сетуя на судьбу. Поэтому правильно и справедливо будет, чтобы ты сознавал свой выбор.
— Тогда скажи, как пройти по пути солнечного света.
— Скажу, но, как и слова Кассандры до меня, мои слова не изменят твоего пути.
— Просто скажи мне.
— Выйди из этого дома и оседлай своего скакуна. Уезжай из этого города и отправляйся по морю в Азию. Отыщи Храм Геры Книги.
— Ха! Теперь я вижу, — вымолвил Парменион. — Ты ведьма! Ты спартанка и служишь им. Я не стану слушать твоей лжи. Я освобожу Фивы, а если и есть город, которому суждено обратиться в прах — то это будет Спарта.
— Конечно, — сказала она, улыбнувшись, показывая свои сгнившие зубы и кроваво-красные десны. — Гибель Народов говорит, и его слова будут услышаны богами. Но ты несправедлив ко мне, Парменион. Мне нет дела до Спарты или ее грез, и я рада тому пути, который ты избрал. Ты важен для меня — и для мира.
— Почему я должен быть важен для тебя? — спросил он ее, но она покачала головой.
— Все выяснится со временем. Сегодня я тобой довольна; у тебя острый ум, ясное сознание. Скоро ты станешь человеком из железа, человеком великой судьбы. — Ее смех звучал как ветер в мертвых листьях.
Парменион ничего не сказал, но его пальцы устремились к кинжалу на поясе.
— Тебе это не понадобится, — мягко сказала она. — Я тебе не враг, и никому не расскажу о твоих планах.
Спартанец не ответил. Он не собирался рисковать жизнью Эпаминонда по слову спартанской ведьмы! Кинжал выскользнул на свободу…
— Парменион! — позвал Калепий, стоя в дверях. — Я думаю над заключением для своей речи. Не послушаешь последние слова?
Лишь на миг Парменион отвлек внимание. Он вновь взглянул на Тамис… но она исчезла. Вскочив на ноги, с кинжалом в руке, он заметался по кругу. Но Тамис и след простыл.
— Куда она ушла? — спросил он Калепия.
— Кто?
— Старуха, которая была здесь мгновение назад.
— Я никого не видел; тебе приснилось. Послушай же конец речи…
Парменион побежал к двери. Снаружи во дворе кузнец и его люди лупили молотами по штырям, а дворовые ворота были заперты.
***
Парменион прослушал речь Калепия, которая звучала помпезно и страдала недостаточной самоотдачей. Но он ничего не сказал; его сознание занимали слова Тамис. Была она реальной — или иллюзией, вызванной болью? Он не мог узнать этого. Похвалив политика за его речь, он вышел из здания и пошел под палящим солнцем к дому Александраса. Этот человек был актером и поэтом. Если верить Калепию, он преуспел в обеих профессиях, но среди знати сделал себе имя тем, что организовывал изысканнейшие оргии. Его дом располагался близко к Гомолоиду, Великим Северным Воротам, и смотрел на холмы, ведущие в Фессалию. Парменион отыскал дом и сел на стену шагах в шестидесяти от его ворот. Отсюда он разглядел четверых стражников в нагрудниках и шлемах, с копьями, а также услышал звуки музыки и смеха изнутри. Однако Пелопида нигде видно не было. Облокотившись спиной о холодную каменную стену, он еще раз прокрутил планы в уме.
Ты ничего больше не можешь сделать, сказал он себе. Это тебе не по силам.
Но эту позицию он принять не мог. Все те годы, что он жил, потеряв Дераю, мысли об отмщении спартанцам постоянно наполняли его сознание. Теперь этот день настал, и начало его мести близилось. Но где же Пелопид?
Если не убить советников, они переметнутся к спартанцам, и тогда, даже если Кадмея будет взята, Агесилай или Клеомброт поведет армию, чтобы вернуть ее. Он тихо проклял фиванского воина. Высокомерный, тупой баран!
Медленно текло время. Стражники продолжали вышагивать за воротами, а смех внутри становился всё пронзительнее. Прибыли семь жриц Афродиты, в дорогих цветных хитонах и в вуалях под драгоценными инкрустированными гребнями. Стражи посторонились, чтобы впустить их. Парменион прикрыл глаза от боли в черепе; боль была еще сильнее от осознания того, что нельзя полагаться на такого человека, как Пелопид.
Прохладный ветер тронул его лицо, принося краткое избавление от боли. Он сел — боясь изменений, перемен. Стражники по-прежнему вышагивали, и всё, кажется, оставалось так, как было. И вдруг он понял, что не было звуков: ни музыки, ни смеха.
Значит, подумал он, оргия началась.
Но где же, во имя Аида, бродит Пелопид?
Прошел час. Скоро настанет время Калепию читать его речь, поднять толпу и отправить ее на Кадмею. С последним ворчливым проклятием в адрес ненадежных фиванцев, Парменион встал и начал долгий путь на агору. Шум позади заставил его обернуться, чтобы увидеть как открываются ворота дома Александраса и в лучи солнца из них выходят жрицы. Они пошли к Пармениону. Не обращая на них внимания, он продолжил свой путь, но повернув за угол он услышал топот бегущих ног, и рука упала ему на плечо.
— Оставьте меня! — буркнул Парменион.
— И ни слова похвалы? — раздался мужской голос. Парменион уставился на высокую жрицу в вуали, которая вдруг сняла покров и усмехнулась ему. Лицо, которое он увидел, было смазливым и безбородым, губы были накрашены в ярко-алый цвет, глаза подведены.
— Уйди от меня. Мне от тебя ничего не надо! — сказал Парменион, занося руку, чтобы оттолкнуть мужчину прочь. Сильные пальцы сомкнулись на его локте железной хваткой.
— Не признал меня? Это ж я, Пелопид! — воин усмехнулся и вуалью стер краску с лица и помаду с губ. — Здесь не один только ты стратег, друг мой.
Парменион окинул взглядом остальную группу, пока они освобождались от женских одежд. Каждый был вооружен скрытым кинжалом, и только теперь спартанец увидел капли крови на ярко расшитых одеяниях. — Ты сделал это! — воскликнул он.
— Они мертвы, — ответил Пелопид. — Как и поэт Александрас — который, если хочешь знать мое мнение, ни для кого не потеря.
Оставив свои костюмы в аллее, отряд побежал на агору, где уже собиралась громадная толпа. Пелопид и его соратники проталкивались через народ, оставив Пармениона стоять у больших ступеней, ведущих к храму Посейдона. Толпа насчитывала многие тысячи к тому времени, как Калепий появился из храма и стал медленно сходить по ступеням вниз. Толпа выкрикивала его имя, и он, казалось, был глубоко удивлен такими овациями. Он поднял руки, требуя тишины. Парменион обнаружил, что боится этого момента, опасаясь того, как повлияет на возбужденную толпу помпезная речь Калепия.
Несколько мгновений государственный муж взирал на толпу сверху вниз, затем раздался его голос. — Прошло много времени, друзья мои, с тех пор, как я в последний раз говорил с вами. Но я всегда считал, что когда человеку нечего сказать по существу — ему следует хранить молчание! Наши друзья и союзники, спартанцы, были призваны сюда три года назад советниками и эфорами Фив. Я был против этого решения! Я был против тогда. Я остаюсь проив сейчас! — раздалось мощное поощрение, но Калепий замахал руками и заглушил толпу. — Почему, спрашивали тогда советники, спартанцы не могут занять Кадмею? Разве они не были нам друзьями? Разве они не лидеры Греции? Какой вред будет в том, чтобы разместить гостей в нашем городе? Какой вред? — повторил он. — Какой вред? Фиванский герой, награжденный самим Агесилаем, томится теперь за решеткой — плоть его исхудала, тело его подвергается пыткам. И почему? Потому что он любит Фивы. Разве это деяния друзей? Разве так должно быть? — прокричал он.
— Нет! — прорычала толпа.
Парменион отказывался верить своим ушам. Куда-то исчезла помпезность, и хотя он уже слышал эти слова ранее, сейчас они казались свежими и проникновенными. И в этот момент Парменион понял, что такое магия великого оратора. Паузы и правильная расстановка — это еще не всё; у Калепия была харизма, сила, которая позволяла его зеленым глазам видеть не только толпу, но каждого человека в отдельности, его голос трогал каждое сердце.