— Сколько всего жителей в долине? — спросил я Жана.
— Около трехсот, но они пришельцы из соседних долин. Первоначальные обитатели Таипиваи вымерли пятьдесят лет назад. Некоторое время она была необитаема. Затем ее снова стали заселять, но для переселенцев по хватало земли, потому что половину долины купила одна французская компания. И теперь без конца идут споры из-за участков. Я сам довольно долго работал на плантациях компании, скопил даже денег на новый дом.
Жан с гордостью показал мне свое жилище: дощатые стены, цементный фундамент, железная крыша. Едва мы подошли к дому, сидевшая в дверях маркизанка поспешно встала и скрылась между деревьев.
— Не обращай внимания, — сказал Жан, — Это моя жена. У нее странные повадки. Иногда на несколько дней исчезает — пирует со своими. Но всякий раз сама возвращается, редко приходится идти за ней. Сейчас боится, потому что вчера я ее поколотил. Понимаешь, стакнулась с моими врагами…
Было ясно, что сегодня его жена уже не покажется, и Жан предложил мне отдохнуть у него. После некоторых колебаний я согласился. В единственной комнате только и было «мебели» что один матрас на голом цементном полу. Приподняв матрас, Жан достал из-под него огромную, ярко раскрашенную открытку. Она изображала игорный дом в Монте-Карло, причем окна были нарисованы серебристой краской, которая переливалась на свету.
— Красиво, правда? — восхищенно произнес Жан, — Это мне дядя прислал, он в Ницце остался. Пишет, в игорном доме можно в два счета разбогатеть, если знаешь, как играть. Представляешь себе: в один день заработать столько денег, чтобы на всю жизнь хватило!
Я прервал мечтания Жана, скромно напомнив, что но худо бы и об обеде подумать. Из своего узла я достал консервы. При виде их он просиял:
— Ветчина, овощи, персики!.. Давно не ел таких вещей! Мне они не по карману, да и жена любит только маркизскую пищу.
Подогрев содержимое банок на старом примусе, который Жан вытащил из тайника под домом, мы приступили к обеду. Вдруг что-то грохнуло о стену. Затем последовал дробный стук, точно на крышу обрушился град камней. И снова — удары в стену.
— Опять они, эти негодяи, — вздохнул Жан. — Выйди, покажись им, они сразу исчезнут. Подумают, как и я сначала, что ты судья.
Я не очень-то был в этом уверен, но напустил на себя грозный вид и с дрожью в коленях вышел на террасу. К счастью, атаковавшие нас пять-шесть мужчин были еще более робкого десятка, они тотчас пустились наутек.
— За ними! — вскричал Жан и бросился вдогонку.
Мне оставалось лишь последовать его примеру, хотя в душе я молил бога, чтобы возмутители спокойствия оказались резвее нас. Так и вышло, мы быстро потеряли их из виду. Жан бушевал.
— Трусы несчастные. Если бы мы их догнали, уж я бы задал им трепку. Пусть их шестеро, мы бы всех одолели. Был случай, я один с четырьмя расправился!
Я что-то буркнул и попытался изобразить разочарование. Мы вернулись к столу. Поев, по-братски разделили единственный матрас и, как ни странно, всю ночь крепко спали без помех.
Проснувшись на следующее утро, я обнаружил, что мои руки и лицо сплошь усеяны красными точками. Комары потрудились основательно, и новые полчища осаждали нас, когда мы пошли прогуляться по долине.
Кроме огромных каменных террас ничего интересного не было. Многочисленные фундаменты свидетельствовали, что французы, которые сто лет назад насчитали здесь свыше четырех тысяч жителей, нисколько не преувеличивали.
В верхней части долины стояло лишь два-три дома, зато довольно много лачуг сгрудилось на берегу. В одной из них мы увидели полную пожилую женщину.
— Это она, — сказал Жан.
— Кто «она»?
— Которая была замужем за шведом. Тем самым, что построил дом, где теперь живет Ален.
Ах, вот оно что! Я поздоровался с ней, спросил, как дети (тут же откуда-то высыпал целый выводок), и мы долго толковали о том, о сем, прежде чем обратиться к теме, которая меня больше всего занимала: к судьбе моего неизвестного земляка. Женщина охотно говорила о своем бывшем муже. Рассказывала она, как и все полинезийцы, ярко и не очень связно:
— Тихоти был добрый, у нас родилось много детой. Многие в школу ходили. Тихоти был небольшого роста, худой, но работал хорошо. Иногда в Таиохаэ приходил к нам европеец, и они до утра беседовали. Тихоти любил охотиться на диких кур, но стрелял скверно. Когда он умер, кто-то взял ружье, не знаю теперь, где оно. Жаль, пригодилось бы. Чудно: Тихоти работал даже тогда, когда в этом не было нужды. Поглядишь — стоит, ограду выкладывает. В один прекрасный день вдруг умер. Наверно, от удара. Вообще-то мне полагалось остаться в том доме, но мне сказали, что он нужен компании. А тот, кто живет там теперь, заготавливает куда меньше копры, чем Тихоти.
Тихоти… Так маркизцы произносят имя Георг, Ёста. Но как узнать фамилию моего соотечественника? Женщина ничего не могла сказать. Когда-то она знала, но слово было такое трудное, что она давно успела забыть. Не помнила точно и года, когда умер муж.
— Это было до того, как приходил английский корабль, — сказала она, поразмыслив.
«Английский корабль» — конечно, «Куин Элизабет», который в войну перевозил войска и побывал в Таипиваи. Событие это произвело здесь столь сильное впечатление, что островитяне до сих пор ведут счет годам от визита «Куин Элизабет». Не слишком определенное указание, но, может быть, земляк оставил какие-нибудь бумаги, способные пролить свет на загадку? Я спросил женщину.
— Нет, но у него были книги, их разобрали.
— Кто разобрал?
— Да наши знакомые. На что мне книги, вот ружье пригодилось бы. Осталась только маленькая книжка, она принадлежала другому европейцу, он живет на Хива-Оа. Все не соберется за ней приехать.
— А можно мне взглянуть?
Она пошла в дом и немного погодя вынесла «Таипи» Германа Мелвилла! Я открыл книгу, из нее выпало пожелтевшее письмо, написанное на довольно примитивном французском языке. Оно было адресовано моему атуанскому другу Ле Броннеку. Вот текст письма:
«Ваихи, Нукухива,
15 августа 1938 года.
Уважаемый господин Ле Броннек!
Прошло почти шесть месяцев с тех пор, как вы любезно прислали мне «Таипи» Германа Мелвнлла.
С сердечной благодарностью возвращая вам книгу почтой, прошу извинить за задержку. Вы, наверно, тоже заметили, что никто, как правило, не торопится возвращать взятые книги?
Я два раза с большим интересом прочитал «Таипи», но убедился, как вы и говорили, что теперь все иначе.
По сравнению с нынешней долиной Таипи, — а я ее знаю уже восемь лет, — то, что пишет Мелвилл, кажется мне сном, прекрасной фантазией. За девяносто пять лет, прошедших с тех пор как он тут жил, «цивилизация» сделала большие шаги. Увы, время уходит безвозвратно!
Нет в долине Таипи красавицы Фаавеи. А может быть, это я, старик, не вижу и не слышу окружающей меня красоты?
Но я ехал сюда, не ожидая чего-то особенного, и потому все-таки доволен даже теперешней жизнью в долинах Таипи и Хапаа.
Еще раз спасибо, извините за задержку.
Искренние приветы.
Ваш
Г. Бенгтсон».
Позднее мне удалось еще кое-что узнать о бывшем книготорговце Ёсте Бенгтсоне и его жизни на Таити и Маркизских островах. Но это все несущественные детали; мне кажется, что письмо, как оно ни коротко, рассказывает о нем неизмеримо больше. Никому не известно, где он похоронен. На Маркизских островах забывают скоро.
«Госпожа Бенгтсон» производила впечатление доброй, хорошей женщины, и я попросил ее, когда придет шхуна, послать за мной кого-нибудь из своих сыновей, чтобы я не прозевал.
— Шхуна? — удивилась женщина. — Она приходила позавчера. Ни в Таиохаэ, ни здесь копры не оказалось, и они прошли дальше.
Позавчера. То есть прежде, чем я дошел до Таипиваи. Видимо, как раз в тот момент, когда мы с Аленом варили бананы в доме Бенгтсона… Вот так номер! Мария-Тереза ждет, а шхуна придет без меня. Не очень-то красиво со стороны капитана и суперкарго бросить меня на произвол судьбы, но я уже знал по опыту, что для них коммерция превыше всего. Где же теперь ловить шхуну — да и поспею ли я на нее вообще? Жан рассказал мне, что есть путь через горы в Лакана и Хатихеу, расположенные в северной части Нукухивы, но посоветовал не рисковать: вдруг капитан пройдет мимо? Лучше вернуться в Таиохаэ. Часто шхуна, обойдя все заливы, напоследок возвращается туда.
А что, в самом деле! К тому же есть надежда, что губернатор, который ожидается на днях, сжалится и посадит меня на крейсер. Разумеется, если я не опоздаю в Таиохаэ.
Жан предложил мне воспользоваться его лошадью, но я вежливо отказался и пошел пешком. Ничего, все будет в порядке, достаточно отыскать первую же из многочисленных троп, пересекающих Хапаа. И я смело стал карабкаться вверх по склону гряды, отделяющей Таипиваи от соседней долины. Поднявшись на гребень, выбрал себе ориентир — характерную вершину и побежал вниз. Но туг у меня порвался сперва один ботинок, затем второй. А других нет, надо терпеть… И я продолжал путь в ошметках.
Два часа быстрого хода среди манговых деревьев и пальм, и я достиг дома, принадлежавшего Бенгтсону. Никого… Бросив последний взгляд на шведскую ограду и красные розы, я поспешил дальше. Тропа была хорошая. Правда, она часто разветвлялась или пересекалась другими тропами, но я не терял из виду приметную вершину и решительно шагал вперед. Внезапно тропа уперлась в поросший папоротником отрог. И никакого намека на проход!
Тут я растерялся и совершил первую глупость: решил идти напрямик через, отрог. Понадеялся, что по ту сторону опять найду трону. Папоротник был мне почти по пояс, я шел словно по глубокому снегу. Зато, когда одолевала усталость, можно было спокойно прилечь и отдохнуть на мягком пружинистом ложе. И надо признаться, я часто пользовался этой возможностью.
Не знаю, сколько я тут промучился, припекаемый жарким солнцем, но взобравшись наконец на гряду, к своей радости, увидел на другом склоне редкий, легко проходимый лесок. Вот только тропы почему-то нет… Ничего, главное, путь простой. Вдруг что-то больно укололо правую ступню. Я посмотрел вниз — ботинка на правой ноге как не бывало. Подумаешь, невелика потеря! И я бодро продолжал спуск.
Но тут на моем пути появились густые заросли. Пришлось пробираться сквозь них буквально на четвереньках, а когда кусты стали пореже, я обнаружил, что мой ориентир исчез! Куда ни глянь — сплошь незнакомые вершины. Видимо, я спустился в ложбину, из которой не видно «моего» пика. Но в какую сторону подниматься, чтобы попасть в нужную мне долину?
Чтобы не кружить, я выбрал определенное направление и зашагал прямо к крутому склону, не обращая внимания ни на какие тропы. По прежде чем начинать восхождение, не мешало закусить, тем более что уже давно наступила обеденная пора. Я нашел лишь несколько плодов манго. Червячка заморил, зато усилилась жажда.
Может быть, где-нибудь повыше есть ручей? Я приступил к подъему. По голой скале лезть было просто, но как только ее сменяла песчаная осыпь, начинались мучения. Незаметно для себя я потерял и то, что оставалось от второго ботинка. Тем лучше: не будет набиваться песок.
Совершенно обессиленный, дрожащий, я наконец вскарабкался на узкий гребень, однако с него увидел внизу не Таиохаэ, а обрывистый берег с белой полосой бушующего прибоя. Видимо, моя долина где-то правее… Что ж, пойду пока по гребню, благо путь удобный. Вот только голова слегка кружится, когда глянешь вправо или влево: с обеих сторон пропасть.
Казалось, унывать нечего. Одно скверно: гребень порос маленькими растениями пирипири, семена которых вооружены острыми и цепкими шипами. Маркизец может спокойно ходить по ним босиком, мои же ноги, хотя я два года обходился без обуви, не были приспособлены к такому испытанию. Скоро боль стала невыносимой. Я соскреб со ступни прилипшие семена — через несколько минут их было столько же. Каждый шаг доставлял мучения, это был прямо какой-то факирский номер! И так продолжалось не один час, потому что когда я в конце концов увидел долину Таиохаэ, солнце уже висело над горизонтом на западе, слепя меня. А в заливе — в заливе стоял на якоре серый военный корабль! Ура! Губернатор, наверно, возьмет меня с собой!
Моя радость была преждевременной. От троны, которая ведет из долины Хапаа через горы в Таиохаэ, меня отделяло плато, поросшее тростником в рост человека. Обойти нельзя — с обеих сторон пропасть. Торного пути сквозь тростник нет. Ну, это и понятно. В Таипиваи мне говорили, что здесь не ходят. Значит, только пробиваться напролом! Вспомнилось, как ярко Мелвилл описал свой поединок с такими же зарослями. Читая книгу, я еще усомнился, так ли это трудно. Теперь собственный опыт убедил меня в достоверности описания…
Припомнив способ, описанный Мелвиллом, я попробовал протискиваться, топча стебли ногами, однако быстро выбился из сил и совсем пал духом. Да еще больно порезался… Цель так близка, вот будет обидно, если не поспею!
У самой земли между стеблями были узкие проходы. Что если пробираться на четвереньках или ползком? И я пополз. Иногда мне казалось, что я безнадежно застрял, но всякий раз удавалось найти лазейку. То и дело ноги проваливались в крабьи норы, их хозяева недоуменно таращились на меня. Впервые в жизни я мысленно благодарил сержанта, который учил меня в армии ползать под огнем противника.
Вдруг страх снова овладел мной: уж не ползу ли я но кругу? Наконец глаза различили просвет, еще минута — и я вырвался из тесной тюрьмы на волю. Я даже рассмеялся от радости, когда ступил на тропу. Откуда силы взялись! Забыв о боли, жажде, я несся вниз по склону, с ходу промчался через деревню и остановился только перед лавкой. К счастью, лавочник, шотландец Боб, был на месте. Он как раз открыл холодильник.
— Ради бога, бутылку лимонада или еще чего-нибудь, только похолоднее! — выпалил я, тяжело опускаясь на какую-то бочку.
Лавочник обернулся с удивленной миной.
— Что случилось?
— Потом скажу. Дай пить.
Боб протянул мне бутылку пива.
— Только что положил на лед, не успела остыть, но…
Я не дал ему договорить, схватил бутылку и одним духом опустошил ее. Лишь после третьей бутылки я разобрал, что пиво не только теплое — оно забродило. Поздно. В животе творилось нечто невообразимое, а голова кружилась, как у маркизца после десятидневной попойки в кабаках Папеэте.
В этот миг в лавку вошел секретарь губернатора. Он оторопело воззрился на меня: одежда разорвана, лицо перемазано землей, ноги босые, в крови… Пришлось растолковать ему, в чем дело.
— О мосье Даниельссон, вы, конечно, поедете с нами! — воскликнул он. И чуть не бросился мне на шею от полноты чувств.
Действительно, немного погодя он вернулся с приглашением от губернатора плыть в Папеэте на крейсере. Корабль выходил через час с небольшим. В Таиохаэ мне было нечего делать, и я решил сразу же отправиться на борт. Украшенный вымпелами баркас доставил меня к крейсеру. У трапа нас встретил дежурный офицер и попросил следовать за ним; я без слов подчинился. Пройдя по бесчисленным переходам, мы остановились перед дверью с надписью: «Столовая». Из-за двери слышался смех, оживленная речь. Только тут я сообразил, что несколько поторопился. Однако офицер уже отворил дверь и доложил обо мне.
Я решительно шагнул вперед. За длинным столом (ослепительно белая скатерть, сверкающее серебро приборов) сидели губернатор, командир корабля и несколько высших чиновников и офицеров. Официанты в ливреях как раз наливали вино в бокалы, губернатор и офицеры уже приготовились чокнуться, но с моим появлением воцарилась мертвая тишина. Все удивленно глядели на меня. Наконец лицо губернатора осветилось широкой улыбкой, он поднялся с места и сердечно произнес:
— Добро пожаловать, мосье Даниельссон. Как вы оказались в Таиохаэ? Ваше здоровье!
Мне вручили бокал, и я радостно чокнулся с веселой компанией. Одним бокалом больше или меньше — в моем теперешнем состоянии не все ли равно…
9. Прощание
Один из офицеров сжалился и отвел меня в свою каюту. Я тотчас сбросил мокрую, грязную одежду и прошел в умывальник. Здесь — чудо из чудес! — была ванна. За три года в Полинезии я почти успел забыть, что это такое. Повернул кран… Горячая вода! Как приятно лежать среди островков мыльной пены.
У меня не было даже приличного костюма, но офицер одолжил мне свой, выходной (без погон и нашивок). Вот только обуться я не смог, хотя врач намазал всякими снадобьями мои распухшие ноги. Ничего, ведь мы в Полинезии. Чистый, в отутюженном костюме, но босиком я вернулся к столу. Обед еще только-только начался. Я был голоден как волк и мгновенно догнал остальных.