Батист захлопнул за ним дверцу и обратился к вознице в высоких сапогах:
— Вам уплачено за проезд сполна до Баланса, не так ли?
— Точно, сполна. Может, требуется расписка? — ответил, посмеиваясь, возница.
— Нет. Но мой хозяин господин маркиз де Рибье хочет, чтобы его не беспокоили до Баланса.
— Ладно, — отвечал кучер все тем же насмешливым тоном, — не будем беспокоить гражданина маркиза. Поехали! Но!
И он пустил лошадей вскачь, щелкая и яростно размахивая кнутом, как бы предупреждая других возниц и прохожих: «Эй! Берегись! Берегись, не то будет худо! Я везу человека, который хорошо платит и имеет право всех давить!»
Очутившись в карете, мнимый маркиз де Рибье открыл окошко, опустил занавески, поднял сиденье, поставил в ящик чемодан, затем закутался в плащ, уселся и, уверенный, что его не разбудят до Баланса, уснул так же, как завтракал, то есть со всем аппетитом молодости.
Дорогу от Оранжа до Баланса проделали за восемь часов. Незадолго до въезда в город наш путешественник проснулся. Осторожно приподняв занавеску, он увидел, что они проезжают через селение Пайас. Ночь была темная. Он поставил свои часы на бой, и они пробили одиннадцать.
Незнакомец решил, что не стоит засыпать, подсчитал, сколько ему нужно заплатить прогонных до Лиона, и приготовил деньги.
В Балансе, когда местный кучер подошел к своему товарищу, которого он должен был сменить, путешественник услышал, как тот сказал ему.
— Видать, он из бывших; но я везу его из Оранжа и могу поручиться за него: он платит по двадцать су прогонных, и его надобно везти как патриота.
— Хорошо, — отвечал возница из Баланса, — так и будет сделано. Путешественник решил, что пришло время вмешаться в разговор, и приподнял занавеску.
— Ты только воздашь мне должное! — воскликнул он. — Патриот! Черт возьми! Я горжусь тем, что я патриот, да еще самого первого сорта! И в доказательство этого — вот возьми и выпей за здоровье Республики!
И он протянул стофранковый ассигнат вознице, который поручился за него товарищу.
Заметив, что новый возница с вожделением смотрит на бумажку, он сказал:
— А вот и тебе такая же, если ты тоже поручишься за меня.
— О! Будьте спокойны, гражданин, — отвечал кучер, — отсюда и до самого Лиона у нас будет один пароль: «Во весь опор!»
— И вот тебе вперед плата за шестнадцать перегонов, в том числе двойная плата за въезд. Я плачу двадцать су прогонных. Договаривайтесь между собой.
Кучер вскочил на коня и помчался галопом.
В Лионе, около четырех часов дня, меняли лошадей.
Пока их перепрягали, человек, одетый как посыльный, с крючьями за спиной, сидевший на каменной тумбе, встал, подошел к карете и сказал шепотом несколько слов молодому соратнику Иегу; тот выразил крайнее удивление.
— А ты в этом уверен? — спросил посыльного Морган.
— Да я же тебе говорю, что видел его, видел собственными глазами!
— Значит, я могу сообщить нашим друзьям эту новость как нечто вполне достоверное?
— Можешь. Только торопись!
— Что, в Серва предупреждены?
— Да. Между Серва и Сю ты найдешь готового коня.
Подошел кучер. Молодой человек на прощание обменялся взглядом с посыльным, и тот стал быстро удаляться, как будто относил спешное письмо.
— По какой дороге поедем, гражданин? — спросил возница.
— По дороге на Бурк. Я должен быть в Серва в девять часов вечера. Плачу тридцать су прогонных.
— Четырнадцать льё за пять часов — трудновато! Но все-таки можно поспеть.
— Ты успеешь?
— Постараюсь.
И возница пустил лошадей вскачь.
В девять вечера, с боем часов, они въехали в Серва.
— Получишь экю в шесть ливров, только не меняй лошадей и довези меня до половины дороги на Сю! — крикнул в окошко вознице молодой человек.
— Идет! — отозвался кучер.
И карета, не останавливаясь, пронеслась мимо почты.
Проехав около одной восьмой льё от Серва, Морган велел убавить ходу, высунулся из окошка, сложил ладони и крикнул, подражая филину. Как видно, он подражал так удачно, что из соседнего леса ему тут же ответил филин.
— Здесь! — крикнул Морган.
Возница остановил лошадей.
— Если здесь, то дальше не поедем.
Молодой человек взял чемодан, открыл дверцу, вышел из кареты и сказал, подойдя к вознице:
— Вот тебе обещанный экю в шесть ливров. Возница взял экю, вставил его себе в глазную впадину, как в наши дни франт вставляет монокль.
Морган сообразил, что пантомима имеет смысл.
— Ну, что это значит?
— Это значит, — сказал кучер, — что одним глазом я все-таки вижу.
— Понимаю, — засмеялся молодой человек, — и если я закрою тебе другой глаз…
— Черт подери! Тогда я ничего не увижу.
— Вот чудак! По-твоему, лучше быть слепым, чем одноглазым! Впрочем, о вкусах не спорят. Держи!
И он протянул вознице второй экю.
Тот вставил монету в другой глаз, повернул лошадей и поехал в сторону Серва.
Соратник Иегу подождал, пока экипаж скрылся в темноте, и, поднеся к губам ключ, издал протяжный дрожащий звук, похожий на свист, каким надсмотрщик созывает рабочих.
В ответ раздался такой же свист.
И в тот же миг он увидел, как из лесу выехал всадник и поскакал к нему галопом.
Морган снова надел маску.
— Во имя кого вы прибыли? — спросил всадник, чье лицо нельзя было разглядеть под полями огромной шляпы.
— Во имя пророка Елисея, — ответил молодой человек в маске.
— Значит, я ожидаю именно вас. И всадник спрыгнул с коня.
— Ты кто, пророк или ученик? — спросил Морган.
— Я ученик, — ответил вновь прибывший.
— А где твой учитель?
— Вы его застанете в Сейонском монастыре.
— Ты знаешь, сколько братьев собралось сегодня вечером?
— Двенадцать.
— Хорошо. Если ты встретишь еще кого-нибудь из наших, отправь его на собрание.
Назвавший себя учеником поклонился в знак послушания, помог Моргану привязать чемодан к седлу и, пока тот садился в седло, держал лошадь под уздцы.
Не успев даже продеть вторую ногу в стремя, Морган пришпорил коня, вырвал узду из рук ученика, и помчался галопом.
Справа от дороги простирался Сейонский лес — море мрака, колыхавшееся и стонавшее под ночным ветром.
Миновав Сю и проехав еще четверть льё, всадник свернул с дороги и двинулся прямо в лес, который, казалось, надвигался на него.
Повинуясь опытному наезднику, лошадь без колебаний вошла в чащу.
Через десять минут Морган выехал с другой стороны леса. В ста шагах перед ним вставало что-то темное, похожее на одинокий холм. Это было массивное здание под сенью нескольких вековых деревьев.
Всадник остановился у ворот, над которыми стояли три статуи — Пресвятой Девы, нашего Спасителя Иисуса Христа и святого Иоанна Крестителя. Статуя Мадонны стояла посередине, выше остальных.
Таинственный путешественник прибыл к цели своего пути — к Сейонскому монастырю.
Сейонский картезианский монастырь, двадцать второй монастырь ордена, был основан в 1178 году.
В 1672 году на месте старого здания построили новое. Развалины его уцелели до наших дней.
Сохранился фасад, украшенный тремя статуями (тот самый, у которого, как мы сказали, остановился таинственный путешественник), и небольшая часовня, вход в которую находится справа под воротами.
Сейчас там живет крестьянин с женой и двумя детьми; они превратили этот старинный монастырь в ферму.
В 1791 году картезианские монахи были изгнаны из монастыря; в 1792 году обитель и ее угодья поступили в продажу как церковные владения.
Под угодьями мы разумеем парк, примыкающий к монастырским строениям, и прекрасный лес, что и теперь носит название Сейонского.
Но в Бурке, в этом роялистском городе, где так сильна была религия, никто не хотел губить свою душу, покупая имущество, еще недавно принадлежавшее достойным монахам, которых все высоко чтили. В результате монастырь, парки, лес в качестве национальных имуществ стали собственностью Республики, то есть никому не принадлежали и были заброшены, ибо Республика все эти семь лет была поглощена другими делами и не могла подновлять строения, поддерживать фруктовый сад и производить регулярную вырубку леса.
Итак, уже семь лет, как монастырь пребывал в полном запустении, и любопытный глаз сквозь замочную скважину мог увидеть двор, где между камнями пробивалась трава, и захваченный сорняками фруктовый сад. Лес также сплошь зарос кустарником; в ту пору только одна дорога и две-три тропинки прорезали чащу, и она казалась непроходимой.
В лесу, в одной восьмой льё от обители, находился так называемый дом послушников — здание, принадлежавшее монастырю. Предоставленный самому себе, лес бурно разрастался, покров листвы облек строение, и его уже нельзя было разглядеть в море зелени.
Об этих двух зданиях ходили самые фантастические слухи: говорили, что там бродят привидения, невидимые днем и наводящие страх ночью. Дровосеки и запоздалые крестьяне, которые порой посещали принадлежавший Республике лес по праву пользования, предоставленному городу Бурку еще во времена картезианцев, уверяли, что видели сквозь щели запертых ставен, как по коридорам и лестницам пробегали огоньки, и ясно слышали, как бряцали цепи, ударяясь о камни пола и мощеного двора монастыря. Вольнодумцы отрицали все это. Но в привидения верили два сорта людей, которые, соответственно своим убеждениям и верованиям, давали различные объяснения зловещим звукам и таинственным ночным огням. Патриоты полагали, что это души злополучных монахов, которых правившие монастырями тираны заточили в душные и сырые «in pace» note 10, возвращаются на землю и молят небеса покарать их мучителей, влача после смерти цепи, какими были отягощены при жизни. Роялисты же уверяли, что это орудует сам дьявол: обнаружив, что монастырь опустел и можно не страшиться почтенных монахов с кропилом в руках, он преспокойно приходит повеселиться в обитель, к стенам которой в былое время не дерзнул бы прикоснуться и кончиком своего когтя. Впрочем, вопрос так и остался открытым, ибо никто из людей, отрицавших или признавших существование привидений (и сторонников версии о душах замученных монахов, и толковавших о шабаше Вельзевула), ни за что не отважились бы приблизиться к монастырю в темноте, в торжественные ночные часы, чтобы увидеть его собственными глазами и на другой день всем сообщить, безлюден монастырь или там бродят привидения, и какие именно.
Но, без сомнения, все эти слухи, вздорные или на чем-то основанные, не оказывали ни малейшего воздействия на таинственного всадника, ибо, хотя в Бурке уже пробило девять и было совсем темно, он, как мы уже сказали, подъехал к воротам заброшенного монастыря, вынул, не сходя с коня, из седельной кобуры пистолет и трижды постучал рукояткой в ворота, медленно, раздельно, как это делают масоны.
И стал прислушиваться.
На минуту Моргану показалось, что в монастыре нет никакого сборища, ибо, как он ни всматривался, как ни напрягал слух, ему не удавалось уловить ни единого проблеска света, ни единого шороха.
Но вот ему послышалось, что кто-то, осторожно ступая по двору, приближается к воротам.
Он снова трижды, столь же размерено, постучал пистолетом.
— Кто стучит? — послышался голос.
— Тот, что прибыл от имени Елисея, — ответил путешественник.
— Какому царю должны повиноваться сыны Исаака?
— Иегу.
— Какой дом они должны искоренить?
— Дом Ахава.
— Вы пророк или ученик?
— Я пророк.
— Тогда добро пожаловать в дом Господень!
Тотчас же отодвинулся засов, заскрежетали ржавые петли; одна створка ворот тихонько отворилась и снова захлопнулась, когда всадник въехал под темный свод.
Человек, так медленно отворявший ворота и так быстро их захлопнувший, был в длинном белом одеянии картезианских монахов, и лица его нельзя было различить под капюшоном.
VII. СЕЙОНСКИЙ КАРТЕЗИАНСКИЙ МОНАСТЫРЬ
Подобно первому члену братства, встретившемуся на пути в Сю тому, кто назвал себя пророком, монах, отворивший ему ворота, несомненно, занимал в сообществе лишь второстепенное место, ибо он, как простой конюх, услужливо держал лошадь под уздцы, пока всадник спешивался.
Тот отвязал чемодан, вынул пистолеты из седельных кобур, засунул их за пояс и твердым тоном обратился к монаху:
— Я думал, что братья уже собрались на совещание.
— И правда собрались, — ответил монах.
— Где же?
— В доме послушников. Последние дни замечено, что вокруг монастыря бродят какие-то подозрительные фигуры, и нам был отдан приказ соблюдать величайшую осторожность.
Молодой человек пожал плечами, показывая, что находит эти предосторожности излишними, и сказал все тем же властным тоном:
— Пусть отведут лошадь в конюшню, а вы проводите меня на совещание. Монах позвал другого брата, вручил ему поводья, а сам взял факел, зажег его, поднес к лампе, горевшей в часовенке, что и сейчас виднеется направо от входа, и пошел впереди Моргана.
Пройдя по монастырю, он сделал несколько шагов по саду, отворил дверь, ведущую в цитерну, пропустил вперед Моргана, тщательно запер за собой дверь, потом столкнул с места большой камень, который как бы случайно валялся там, и, схватив находившийся под ним железное кольцо, поднял плиту, закрывавшую вход в подземелье, куда вела лестница.
Спустившись, они очутились в сводчатом подземном коридоре, где могли пройти рядом лишь два человека.
Через несколько минут они увидели перед собой решетчатую дверь. Монах вынул из складок своего одеяния ключ, отворил дверь и, едва они вошли, запер.
— Как прикажете доложить о вас? — спросил он.
— Как о брате Моргане.
— Подождите здесь, я вернусь через пять минут.
Молодой человек небрежно кивнул головой, как бы говоря, что ему хорошо знакомы эти предосторожности и церемонии.
Потом уселся на могильную плиту (он находился в монастырской усыпальнице) и стал ждать.
Не прошло и пяти минут, как монах вернулся.
— Следуйте за мной, — сказал он. — Братья очень рады вашему приходу. Они боялись, что с вами стряслась беда.
Через несколько мгновений он ввел Моргана в зал совещаний. Двенадцать монахов ожидали его, опустив на глаза капюшоны. Как только дверь за братом-прислужником закрылась, Морган снял маску и одновременно все монахи откинули назад капюшоны, открывая свои лица.
Трудно себе представить столь блестящее собрание красивых, веселых молодых людей.
Только двое или трое из этих странных монахов достигли сорокалетнего возраста.
Все руки потянулись к Моргану, несколько человек расцеловали его.
— Клянусь честью, — воскликнул один из них, — у нас камень с сердца свалился! Ведь мы думали, что тебя уже нет в живых или что ты попал в плен!
— Что я мог умереть, Амье, допускаю, но сдаться в плен — никогда! Так и знай, гражданин, — так пока еще говорят, но, надеюсь, скоро перестанут! Надо сказать, что все обошлось превосходно, и мы обменялись трогательными любезностями. Как только кондуктор увидел нас, он велел вознице остановить лошадей; помнится, он даже добавил: «Я уж знаю, что это такое». — «Ну, если вы знаете, милейший, — заметил я, — не буду тратить время на объяснения». — «Казенные деньги?» — спросил он. «Вот именно», — отвечал я. Увидев, что в дилижансе поднялся переполох, я обратился к кондуктору: «Погодите, друг мой, прежде всего спуститесь вниз и сообщите этим господам, а главное — дамам, что мы люди порядочные и никто их не тронет; конечно, я имею в виду дам: мы увидим только тех, которые высунут голову из окошка». Одна все-таки отважилась выглянуть; честное слово, она была прехорошенькая!.. Я послал ей воздушный поцелуй, она вскрикнула и спряталась в дилижансе, точь-в-точь как Галатея, но, поскольку там не было вётел, я не стал ее преследовать. Тем временем кондуктор судорожно рылся в ящике и впопыхах вместе с казенными деньгами передал мне двести луидоров, принадлежавших какому-то бедняге, виноторговцу из Бордо.
— Фу ты, черт! — воскликнул тот, кого рассказчик назвал Амье (вероятно, это была боевая кличка, как и имя Морган). — Какая досада! Ты знаешь, что эта изобретательная Директория организует шайки проходимцев, которые грабят направо и налево, прикрываясь нашим именем, и все это делается для того, чтобы нас считали охотниками за кошельками, то есть попросту бандитами.