— О чем же, генерал?
— Устроить его в какой-нибудь парижский коллеж.
— О! Вас и так со всех сторон осаждают просьбами, и я не хотел вам докучать.
— Слышишь, он должен приехать и поступить в парижский коллеж. Когда он подрастет, я переведу его в Военное училище или в какое-нибудь другое учебное заведение, которое я учрежу к тому времени.
— Честное слово, генерал, — ответил Ролан, — можно подумать, что я угадал ваши намерения, — брат уже в дороге или вот-вот отправится в путь.
— Как так?
— Три дня назад я написал матушке, чтобы она привезла мальчика в Париж, я выбрал бы сам для него коллеж, ни слова вам не говоря, а через несколько лет попросил бы вас о нем… если только аневризма уже не спровадила бы меня на тот свет. Но на этот случай…
— Что на этот случай?
— Я написал завещание, поручая вам мать, ее сына и дочь, все семейство.
— Дочь?
— Ну да, мою сестру.
— Значит, у тебя есть еще и сестра?
— Так точно.
— А сколько ей лет?
— Семнадцать.
— Хорошенькая?
— Прелестная.
— Ну, я берусь ее устроить. Ролан рассмеялся.
— Что с тобой? — спросил первый консул.
— Я прикажу, генерал, вывесить над главным входом в Люксембургский дворец дощечку.
— И что на ней будет написано?
— «Брачная контора».
— Послушай! Если ты отказываешься жениться, это не значит, что твоя сестра должна остаться в девушках. Я терпеть не могу как старых холостяков, так и старых дев!
— Я не говорю, генерал, что сестра останется старой девой. Достаточно того, что один из Монтревелей заслужил ваше неудовольствие!
— Ну, так что же ты хочешь мне сказать?
— А вот что: поскольку дело касается моей сестры, надо спросить ее согласия.
— О-о! Уж не влюбилась ли она в кого-нибудь у вас в провинции?
— Я вполне это допускаю. Когда я уезжал из дому, бедняжка Амели была свеженькой и веселой, а возвратившись, я застал ее бледной и печальной. Но я все у нее выпытаю и, с вашего разрешения, доложу вам.
— Да, по возвращении из Вандеи.
— А! Так я еду в Вандею?
— Ты питаешь к ней отвращение? Как к женитьбе?
— Нисколько.
— В таком случае ты отправляешься в Вандею.
— Когда же?
— О! Это не к спеху, и если ты выедешь завтра утром…
— Великолепно! Могу и раньше. Что же вы мне поручаете?
— Нечто очень важное, Ролан.
— Черт побери! Надеюсь, это не дипломатическая миссия?
— Вот именно, дипломатическая, но для этого мне нужен отнюдь не дипломат.
— О! Тогда я как раз вам подхожу, генерал. Но вы понимаете, поскольку я не дипломат, я нуждаюсь в самых точных указаниях.
— Я тебе их и дам. Видишь эту карту?
И он указал на большую карту Пьемонта, разостланную на полу и освещенную лампой, подвешенной к потолку.
— Вижу, — отвечал Ролан, привыкший следовать за причудливым полетом гениальной фантазии Бонапарта. — Но ведь это карта Пьемонта.
— Да, это карта Пьемонта.
— Так, значит, речь идет об Италии!
— Речь всегда идет об Италии!
— А я думал, речь пойдет о Вандее!
— Она на втором плане.
— А что, если вы, генерал, отошлете меня в Вандею, а сами возьмете да и направитесь в Италию?
— Нет, будь спокоен.
— Очень рад! Но знайте: если вы так поступите, я бросаю все и устремляюсь вслед за вами!
— Я тебе разрешаю… Однако вернемся к Меласу.
— Простите, генерал, но вы только в первый раз о нем упомянули.
— Да, но я давно о нем думаю. Знаешь, где я разобью Меласа?
— Еще бы, черт возьми!
— Где же?
— Да там, где вы его встретите. Бонапарт рассмеялся.
— Дурачок! — сказал он с какой-то нежной фамильярностью.
Бонапарт лег животом на карту.
— Подойди сюда, — обратился он к адъютанту. Ролан растянулся рядом с ним.
— Смотри, — продолжал Бонапарт. — Вот где я его разбиваю!
— Под Алессандрией?
— В двух или трех льё. В Алессандрии у него склады, лазареты, артиллерия, резервы: он никуда оттуда не подастся. Я должен нанести ему сокрушительный удар, иначе я не добьюсь мира! Я перехожу через Альпы, — он указал на Большой Сен-Бернар, — внезапно обрушиваюсь на ничего не подозревающего Меласа и разбиваю его наголову!
— О! В этом-то я не сомневаюсь.
— Но, понимаешь, Ролан, я не могу спокойно отправиться в поход, пока страну разъедает эта язва, пока у меня за спиной Вандея!
— Ах, вот в чем дело: долой Вандею! И вы посылаете меня в Вандею, чтобы я ее уничтожил!
— Этот молодой человек рассказал мне про Вандею много важного. Вандейцы — храбрые солдаты, и командует ими человек с головой — этот самый Жорж Кадудаль. Я предложил бы ему полк, но он, конечно, откажется.
— Он чертовски зазнался!
— Но он кое о чем не подозревает.
— Кто? Кадудаль?
— Он самый. Дело в том, что аббат Бернье сделал мне важные предложения.
— Аббат Бернье?
— Да.
— Что это за аббат Бернье?
— Сын анжуйского крестьянина; сейчас ему тридцать два или тридцать три года. Он был кюре в церкви Сен-Ло в Анже. Во время восстания он нарушил присягу и переметнулся к вандейцам. Два-три раза Вандею усмиряли. Раз или два считали ее умершей. Не тут-то было: Вандею усмирили, но аббат Бернье не подписал мира, Вандея умерла, но аббат Бернье был жив. Однажды Вандея проявила к нему неблагодарность: он хотел, чтобы его назначили генеральным уполномоченным всех роялистских войск, сражающихся внутри страны. Но под давлением Стофле на этот пост был назначен граф Кольбер де Молеврье, его бывший сеньор. В два часа ночи совет был распущен, аббат Бернье исчез. Что он предпринял в эту ночь, ведомо только Господу Богу и ему самому; но в четыре часа утра отряд республиканцев окружил ферму, где ночевал Стофле, безоружный и без всякой охраны. В половине пятого Стофле был схвачен и через неделю казнен в Анже… На следующий день д'Отишан встал во главе войск и, не повторяя ошибки своего предшественника, сразу же назначил аббата Бернье генеральным уполномоченным… Понимаешь, в чем дело?
— Еще бы не понять!
— Так вот, аббат Бернье, генеральный представитель воюющих держав, наделенный полномочиями от графа д'Артуа, сделал мне важные предложения.
— Как! Он соизволил сделать предложения вам, первому консулу?.. А знаете, аббат Бернье хорошо поступил! Что ж, вы принимаете предложение аббата Бернье?
— Да, Ролан. Пусть Вандея заключит со мной мир, и я открою ее церкви и верну ей ее священников!
— А что, если они запоют: «Domine, salvum fac regem!»? note 18
— Это все же лучше, чем совсем ничего не петь. Бог всемогущ, и от него все зависит. Я тебе объяснил, в чем Заключается твоя миссия. Подходит ли она тебе?
— Я в восторге от нее!
— Вот тебе письмо к генералу Эдувилю. Как главнокомандующий Западной армией он будет вести переговоры с аббатом Бернье, и ты будешь присутствовать на всех совещаниях. Он будет всего лишь моими устами, а ты — моей мыслью. Отправляйся немедленно: чем раньше ты вернешься, тем скорей будет разбит Мелас.
— Генерал, разрешите мне только написать матушке.
— Где она остановится?
— В Посольской гостинице.
— Когда она должна приехать?
— Сейчас ночь двадцать второго января. Она прибудет двадцать третьего вечером или утром двадцать четвертого.
— И она остановится в Посольской гостинице?
— Да, генерал.
— Я все устрою.
— То есть как вы все устроите?
— Твоя матушка, конечно, не может оставаться в гостинице!
— Где же она будет проживать?
— У одного друга.
— Но она никого не знает в Париже.
— Прошу прощения, господин Ролан: она знает гражданина Бонапарта, первого консула, и его супругу, гражданку Жозефину.
— Неужели вы хотите, генерал, поместить мою матушку в Люксембургском дворце? Имейте в виду, что она будет там плохо себя чувствовать.
— Нет, я ее устрою на улице Победы.
— О! Генерал!
— Хорошо, хорошо! Значит, решено. Поезжай и возвращайся как можно скорее!
Ролан взял руку первого консула и хотел было ее поцеловать, но Бонапарт привлек его к себе.
— Обними меня, милый Ролан, — сказал он. — Счастливого пути!
Спустя два часа Ролан уже мчался в почтовой карете по дороге в Орлеан. Через день, в девять часов утра, после тридцати трех часового пути, он прибыл в Нант.
Часть вторая
XXIX. ДИЛИЖАНС ИЗ ЖЕНЕВЫ
Почти в тот же час, когда Ролан приехал в Нант, тяжело нагруженный дилижанс остановился возле постоялого двора «Золотой крест» на главной улице городка Шатийон-сюр-Сен.
В те времена дилижансы состояли всего из двух частей — закрытого купе спереди и общего отделения. Ротонда была добавлена позднее как новейшее изобретение.
Лишь только дилижанс остановился, кучер соскочил на землю и распахнул дверцы, открыв пассажирам выход с обеих сторон.
Пассажиров было всего семь человек.
В общем отделении — трое мужчин, две женщины и грудной младенец.
В переднем купе — мать с сыном.
Мужчины были: врач из Труа, часовщик из Женевы и архитектор из Бурка. Одна из женщин была горничная, направлявшаяся в Париж к своей хозяйке, другая — кормилица с грудным ребенком на руках: она везла малыша к его родителям.
В переднем купе ехала мать, женщина лет сорока, сохранившая следы былой красоты, и ее сын, мальчик лет одиннадцати-двенадцати.
Третье место в купе занимал кондуктор.
Завтрак, как обычно, был приготовлен в большом зале гостиницы; это тот самый дорожный завтрак, который путешественники никогда не успевают доесть, потому что кондуктор — вероятно, по сговору с трактирщиком — немилосердно торопит их.
Горничная с кормилицей зашли в булочную, чтобы купить свежих хлебцев, а кормилица — еще и чесночной колбасы, после чего обе женщины вошли обратно в дилижанс и преспокойно уселись закусывать, из экономии отказавшись от завтрака, который, должно быть, был им не по средствам.
Врач, архитектор, часовщик и мать с сыном отправились на постоялый двор и, обогревшись у большого кухонного очага, уселись за стол в столовой.
Дама взяла только чашку кофе со сливками и немного фруктов.
Мальчик, стараясь показать, что у него аппетит как у взрослого, принялся уплетать завтрак.
Несколько минут все пассажиры молча утоляли голод.
Первым нарушил молчание часовщик из Женевы.
— Честное слово, граждане, — воскликнул он (в общественных местах все еще было принято обращение «гражданин»), — признаюсь откровенно, сегодня утром я был очень рад, когда наконец рассвело!
— Вам плохо спится в дороге, сударь? — осведомился врач.
— Напротив, сударь, — возразил земляк Жан Жака, — обычно я сплю как убитый; но в эту ночь страх был сильнее усталости.
— Вы боялись, что дилижанс опрокинется? — пошутил архитектор.
— Вовсе нет, в этом отношении мне везет: я уверен, что ни один экипаж не опрокинется, если в нем еду я. Опять-таки дело не в этом.
— А в чем же? — спросил врач.
— Да у нас в Женеве ходят слухи, будто дороги во Франции далеко не безопасны.
— Это смотря по обстоятельствам, — заметил архитектор.
— Вот как? — удивился часовщик.
— Нуда, — продолжал архитектор, — если бы, к примеру, мы везли с собой казенные деньги, на нас бы непременно напали, вернее, это давно бы уже произошло.
— Вы полагаете? — ужаснулся женевец.
— Это неизбежно. Уж не знаю, как этим чертям Соратникам Иегу удается обо всем пронюхать, но они не пропускают ни одного случая.
Врач кивнул в знак согласия.
— А вы? Вы тоже разделяете мнение моего соседа? — спросил доктора уроженец Женевы.
— Безусловно.
— А вы решились бы сесть в дилижанс, если бы знали, что там везут казенные деньги?
— Признаюсь, я бы еще подумал, — засмеялся доктор.
— А вы, сударь? — обратился часовщик к архитектору.
— Ну, у меня настолько срочное дело, что я бы все-таки поехал, — ответил тот.
— Ох, меня так и тянет выгрузить свои чемоданы и сундуки и подождать завтрашнего дилижанса! — заявил испуганный швейцарец. — Ведь в сундуках у меня карманных часов на двадцать тысяч франков; до сих пор нам везло, но не следует искушать Господа Бога.
— Разве вы не слышали, сударь, — вмешалась в разговор пожилая дама, — что нам грозило бы нападение лишь в том случае, если бы мы везли казенные деньги; так, по крайней мере, утверждают ваши соседи.
— Вот именно! — воскликнул часовщик, с тревогой оглядываясь по сторонам. — В том-то и дело, что мы везем казенные деньги.
Пассажирка слегка побледнела, бросив взгляд на сына: каждая мать прежде всего беспокоится за своего ребенка, а потом уже думает о себе.
— Что такое? Мы везем деньги? — вскрикнули в один голос, хотя и с разной степенью волнения, врач и архитектор. — Вы уверены в этом?
— Совершенно уверен, господа.
— Тогда вам следовало бы сказать нам раньше или, по крайней мере, говорить об этом шепотом.
— Но, может быть, ваши сведения не совсем точны? — допытывался доктор.
— Или вы просто пошутили? — добавил архитектор.
— Боже меня упаси!
— Ведь женевцы — большие охотники посмеяться, — подхватил врач.
— Сударь, — возразил часовщик, крайне оскорбленный тем, что его принимают за шутника, — сударь, я сам видел, как их грузили.
— Что?
— Деньги.
— И много их было?
— При мне погрузили изрядное количество мешков.
— Но откуда же столько денег?
— Это сокровище бернских медведей. Вам, должно быть, известно, господа, что бернские медведи имеют ренту не менее пятидесяти-шестидесяти тысяч ливров?
Врач расхохотался.
— Право же, наш сосед нарочно нас пугает! — воскликнул он.
— Господа, даю вам честное слово! — возмутился часовщик.
— Скорее, господа, по местам! — крикнул кондуктор, распахивая двери. — Пора ехать, мы и так опаздываем на три четверти часа.
— Минутку, кондуктор, одну минутку! — сказал архитектор, — мы совещаемся.
— Насчет чего?
— Затворите дверь, кондуктор, и подойдите сюда.
— Выпейте с нами стаканчик вина, кондуктор.
— С охотой, господа; от стаканчика вина не откажусь. Кондуктор поднял стакан, и трое пассажиров чокнулись с ним.
Не успел он поднести стакан ко рту, как доктор удержал его за руку.
— А ну-ка, кондуктор, говорите начистоту, это правда?
— Что такое?
— А то, что сказал этот господин. И он кивнул на женевца.
— Господин Феро?
— Я не знаю, так ли зовут этого господина.
— Да, сударь, это моя фамилия, я весь к вашим услугам, — подтвердил женевец, поклонившись, — Феро и компания, часовая мастерская, улица Рампар, номер шесть, в Женеве.
— Садитесь, господа, скорее! — снова произнес кондуктор.
— Но вы же не ответили.
— А на что я должен отвечать, черт подери? Вы ни о чем не спрашивали.
— Ну как же, мы спрашивали: правда ли, что вы везете в дилижансе крупную сумму денег, принадлежащих французскому правительству?
— Экий сплетник! — проворчал кондуктор, обернувшись к часовщику. — Это вы все разболтали?
— Нуда, дружище…
— Садитесь, господа, по местам!
— Но ведь прежде чем сесть в дилижанс, мы хотим знать…
— О чем? Везу ли я казенные деньги? Ну да, они со мной. Теперь, стало быть, если на нас нападут, молчите, сидите смирно, и все обойдется как нельзя лучше.
— Вы уверены?
— Я сам улажу дело с этими молодцами.
— Как вы поступите, если нас задержат? — спросил врач у архитектора.
— Черт возьми, я последую совету кондуктора.
— Это лучшее, что вы можете сделать, — поддержал тот.
— Тогда и я буду сидеть смирно, — сказал доктор.
— И я тоже, — поддакнул часовщик.
— Ну, господа пассажиры, садитесь, да поживее! Мальчик слушал их разговор, нахмурив брови и стиснув зубы.
— Что до меня, — повернулся он к матери, — если на нас нападут, уж я знаю, что мне делать.