— Где же, черт возьми, ваши солдаты?
— Справа и слева, перед нами и позади нас.
— Вы шутите! — вырвалось у Ролана.
— Какие там шутки, полковник? Неужели, по-вашему, я так безрассуден, что пускаюсь в путь без разведчиков?
— Вы, кажется, сказали, что, если я захочу посмотреть на ваших бойцов, мне останется только вас попросить.
— Сказал.
— Ну, так я хочу их видеть.
— Весь отряд сразу или только часть?
— Сколько вы берете их с собой?
— Триста.
— Тогда я хочу видеть сто пятьдесят.
— Стой! — бросил Кадудаль.
Он приложил обе руки к губам, и послышалось уханье филина, а затем крик совы, причем уханье полетело направо, а крик совы — налево.
Через миг с правой и с левой стороны дороги из зарослей появились фигуры людей; перепрыгнув через канаву, идущую вдоль дороги, они выстроились двумя шеренгами.
— Кто командует справа? — спросил Кадудаль.
— Я, Усач. (И шуан шагнул к генералу.)
— А кто слева?
— Я, Поющий Зимой. (И к нему шагнул другой шуан.)
— Сколько у тебя людей, Поющий Зимой?
— Сто.
— А у тебя, Усач?
— Пятьдесят.
— Значит, всего сто пятьдесят?
— Так точно, — в один голос отвечали начальники бретонцев.
— Ну что, полковник, вы столько и хотели видеть? — засмеялся Кадудаль.
— Вы волшебник, генерал!
— Э-э, нет! Я всего лишь бедный крестьянин, как и все мы, но я командую войском, и у нас каждый знает, что он делает, и всем сердцем предан Богу и королю!
Тут он повернулся к своим бойцам:
— Кто командует авангардом?
— Лети-Стрелой, — ответили оба шуана.
— А арьергардом?
— Патронташ.
Второй ответ прозвучал так же в один голос, как и первый.
— Значит, мы можем спокойно продолжать свой путь?
— Да, генерал, как если бы вы шли к мессе в свою сельскую церковь.
— Так едем дальше, полковник! — обратился Кадудаль к Ролану.
Он снова повернулся к шуанам:
— Ступайте, ребята!
В тот же миг все разом перескочили через канаву и скрылись в чаще.
В течение нескольких секунд слышался шорох ветвей и шаги бойцов, пробиравшихся в кустах.
Потом все стихло.
— Ну что, — спросил Кадудаль, — теперь вы убедились, что с такими молодцами мне нечего бояться ваших синих, будь они даже самыми отчаянными храбрецами?
Ролан молча вздохнул: он был того же мнения, что и Кадудаль.
Они двинулись дальше.
Не доезжая примерно льё до Ла-Трините, они увидели на дороге движущуюся точку, которая быстро увеличивалась.
Превратившись в темное пятно, она остановилась.
— Что это такое? — поинтересовался Ролан.
— Разве вы не видите? Человек, — ответил Кадудаль.
— Вижу. Но кто он?
— Неужели вы не догадались по быстроте движения, что это гонец?
— А почему он остановился?
— Да потому, что заметил нас и не знает, идти ему вперед или повернуть назад.
— Что же он будет делать?
— Сейчас он колеблется, он ждет.
— Чего?
— Сигнала.
— И он ответит на сигнал?
— Прежде всего он послушается. Чего вы хотите? Чтобы он пошел вперед? Или двинулся вспять? Или в сторону?
— Я хочу, чтобы он пошел вперед, тогда мы скорее услышим от него новости.
Кадудаль так искусно стал подражать кукушке, что Ролан невольно стал оглядываться по сторонам.
— Это я, — сказал Кадудаль, — не озирайтесь.
— Значит, гонец, направится к нам?
— Не направится, а уже подходит.
И в самом деле, гонец ускорил шаги и через минуту-другую очутился перед своим генералом.
— А! — воскликнул Жорж. — Это ты, Идущий-на-Штурм! Генерал наклонился к гонцу, и тот шепнул ему на ухо несколько слов.
— Меня уже предупредил об этом Благословенный, — отвечал Кадудаль.
И он повернулся к Ролану.
— Он говорит, что через четверть часа в селении Ла-Трините произойдет важное событие. Вы должны при нем присутствовать. Поспешим!
И Кадудаль пустил галопом своего коня.
Ролан помчался вслед за ним.
Въехав в селение, они различили вдалеке толпу, бурлящую на площади в свете смолистых факелов.
Грозный гул и волнение толпы доказывали, что и действительно там происходило что-то необычное.
— Пришпорим коней! — воскликнул Кадудаль. Ролан вонзил шпоры в бока своего скакуна. Заслышав лошадиный топот, крестьяне расступились: их было человек пятьсот или шестьсот, все до одного вооруженные.
Кадудаль и Ролан въехали в освещенное пространство. Их окружали метавшиеся и кричавшие люди.
Суматоха усиливалась; тесня друг друга, эти люди устремлялись на дорогу, что вела к селению Тридон.
По этой улице медленно ехал дилижанс, сопровождаемый двенадцатью игуанами: двое шагали справа и слева от кучера, десять других наблюдали за дверцами.
На середине площади дилижанс остановился.
Крестьян так занимал дилижанс, что мало кто обратил внимание на Кадудаля.
— Эй! — крикнул Жорж. — Что у вас тут происходит? Услышав знакомый голос, все обернулись и обнажили головы.
— Круглоголовый! — разом выдохнула толпа.
— Он самый, — отозвался Кадудаль. Один из крестьян подошел к Жоржу.
— Разве вас не оповестили Благословенный и Идущий-на-Штурм? — спросил он.
— Да. Так вы захватили этот дилижанс на пути из Плоэрмеля в Ван?
— Да, мой генерал, его остановили между Трефлеаном и Сен-Нольфом.
— Он там?
— Надо думать.
— Поступайте, как вам подскажет совесть; если это грех перед Богом, то берите его на себя: мое дело судить за грехи перед людьми. Я останусь здесь, но не намерен ни во что вмешиваться. Не будет вам от меня ни запрета, на помощи!
— Ну, что он сказал, Рубака? — раздались со всех сторон голоса.
— Он сказал: «Поступайте, как вам подскажет совесть, а я умываю руки».
— Да здравствует Круглоголовый! — закричали крестьяне и ринулись к дилижансу.
Кадудаль оставался неподвижным среди бурного людского потока.
Ролан замер на месте рядом с ним. Его разбирало любопытство: он не понимал, что здесь происходит.
Человек, говоривший с Жоржем, тот, кого называли Рубакой, отворил дверцу.
Можно было разглядеть дрожавших от страха пассажиров, которые сбились в кучку в глубине дилижанса.
— Если вы ни в чем не провинились ни перед королем, ни перед Богом, — загремел голос Рубаки, — то выходите спокойно. Мы никакие не разбойники, а христиане и роялисты.
Как видно, это заявление успокоило путешественников: из дилижанса вышел мужчина, вслед за ним две женщины, потом третья с младенцем на руках и еще один мужчина. Каждого пассажира шуаны внимательно разглядывали и, убедившись, что это не тот, кто им нужен, пропускали:
— Идите!
В карете оставался только один человек. В дверцу сунули пылающий факел, и стало видно, что это священник.
— Служитель Божий, — обратился к нему Рубака, — что ж ты не выходишь вместе с другими? Ведь я сказал, что мы роялисты и христиане. Или ты не слышал?
Священник не шевельнулся, зубы у него так и стучали.
— Чего ты так испугался? — продолжал Рубака. — Или твое одеяние тебе не защита? Человек в сутане не может согрешить ни против короля, ни против Церкви.
Прелат съежился и глухо пробормотал:
— Смилуйтесь, смилуйтесь!
— Помиловать тебя? — удивился Рубака. — Выходит, ты сознаешь за собой вину, негодяй ты этакий!
— О! — вырвалось у Ролана. — Господа роялисты и христиане, так-то вы обходитесь со служителем Божьим?
— Это не служитель Божий, — возразил Кадудаль, — а слуга Сатаны.
— Кто же он?
— Безбожник и цареубийца! Он отрекся от Бога и подал голос за казнь короля — это член Конвента Одрен!
Ролан содрогнулся.
— Как же с ним поступят? — спросил он.
— Он убил и будет убит! — отрезал Кадудаль.
Тем временем шуаны вытащили Одрена из дилижанса.
— Это и впрямь ты, ванский епископ! — продолжал Рубака.
— Смилуйтесь! — взмолился Одрен.
— Тебя-то мы и ждали! Нас оповестили, что ты едешь в этом дилижансе.
— Смилуйтесь! — в третий раз возопил епископ.
— У тебя есть с собой епископское облачение?
— Есть, друзья мои.
— Ну, так наряжайся, — давненько мы не видывали вашего брата.
Из дилижанса выбросили дорожный сундук, принадлежавший Одрену, сорвав замок, вынули из него полное епископское облачение и передали прелату.
Когда Одрен облачился, крестьяне стали в круг с ружьями в руках.
Отражая пламя факелов, ружейные стволы отбрасывали зловещие молнии. Двое крестьян взяли епископа под руки и поставили в центре круга. Он был бледен как смерть.
На минуту воцарилось гробовое молчание.
Но вот послышался голос Рубаки.
— Сейчас мы будем тебя судить! — заявил шуан. — Служитель Божий, ты изменил Церкви! Сын Франции, ты осудил на смерть своего короля!
— Увы! Увы! — пролепетал Одрен.
— Это правда?
— Не смею отрицать…
— Потому что отрицать это невозможно. Ну, что скажешь в свое оправдание?
— Граждане…
— Мы тебе не граждане! — громовым голосом прервал его Рубака, — мы роялисты!
— Господа…
— Никакие мы тебе не господа — мы шуаны!
— Друзья мои…
— Какие мы тебе друзья? Мы твои судьи! Тебя спрашивают судьи — отвечай!
— Я раскаиваюсь во всем содеянном мною и прошу прощения у Бога и у людей!
— Люди никогда тебя не простят! — раздался все тот же неумолимый голос. — Если мы сегодня тебя простим, то завтра ты примешься за старое. Кожу ты переменил, но сердце у тебя все такое же. От людей тебе нечего ждать, кроме смерти. А Бога можешь молить о милосердии.
Цареубийца поник головой, у него подкашивались ноги. Но внезапно он выпрямился.
— Да, я голосовал за смерть короля, — произнес он, — но с одной оговоркой.
— Что еще за оговорка?
— Я заявил, что его казнь надо отсрочить.
— Отсроченная либо неотсроченная, казнь остается казнью. А ведь король-то ни в чем не был повинен!
— Все так, все так, — согласился епископ, — но мне было страшно…
— Ну, тогда ты не только цареубийца, не только отступник, но вдобавок еще и трус! Хоть мы и не священники, но будем справедливее тебя: ты обрек на смерть безвинного, а мы обрекаем на смерть виновного. Даем тебе десять минут, чтобы ты приготовился предстать перед Богом.
У епископа вырвался крик ужаса, и он упал на колени. Колокола сельской церкви вдруг зазвонили как бы сами собой, и двое шуанов, знавших толк в церковной службе, принялись читать вслух отходную.
Некоторое время у епископа язык не поворачивался произносить слова этой молитвы.
Он бросал на своих судей растерянные, умоляющие взгляды, переводя взор с одного на другого, но ни одно лицо не выражало жалости.
Пламя факелов металось на ветру, и в его скользящих отблесках все лица, напротив, казались грозными и свирепыми. Тогда Одрен решился присоединить свой голос к голосам людей, молившихся за него.
Судьи выслушали отходную до конца.
Тем временем крестьяне разжигали костер.
— О! — воскликнул епископ, со все возрастающим ужасом наблюдавший за этими приготовлениями, — неужели у вас достанет жестокости обречь меня на такую смерть?
— Нет, — отвечал непреклонный обвинитель, — огонь — это удел мучеников, а ты не заслужил такой смерти. Знай, отступник, твой час пробил!
— О Боже мой, Боже мой! — вскричал приговоренный, простирая руки к небу.
— Встань! — крикнул шуан.
Одрен попытался было встать на ноги, но силы ему изменили, и он опять упал на колени.
— Как! Вы допустите, чтобы это убийство совершилось у вас на глазах? — спросил Кадудаля Ролан.
— Я же сказал, что умываю руки, — возразил Жорж.
— Это слова Пилата. Но кровь Иисуса Христа так и не была смыта с его рук.
— Потому что Иисус Христос был праведником, а этот человек не Иисус Христос, но Варавва.
— Целуй свой крест! Целуй крест! — приказал Рубака.
Прелат посмотрел на него обезумевшим взором: было ясно, что он уже ничего не видит и не слышит.
— Нет, нет! — вскричал Ролан, порываясь спрыгнуть с коня. — Никто не посмеет сказать, что на моих глазах умертвили человека и я не встал на его защиту!
Его слова были услышаны; со всех сторон раздался возмущенный ропот.
Это еще больше раззадорило пылкого молодого человека.
— А! Вот вы какие! — воскликнул Ролан.
И он потянулся к седельной кобуре. Но Кадудаль с быстротой мысли схватил его за руку. Тщетно пытался Ролан вырвать ее из этих железных тисков.
— Огонь! — скомандовал меж тем Кадудаль. Грянуло двадцать выстрелов, и безжизненное тело епископа рухнуло на землю.
— Что вы сделали? — крикнул Ролан.
— Я заставил вас сдержать свое слово, — ответил Кадудаль. — Ведь вы дали клятву не противиться, что бы вы ни увидели…
— Так да погибнет всякий враг Бога и короля! — торжественно провозгласил Рубака.
— Аминь! — в один голос, подобно зловещему хору, откликнулись все присутствующие.
Они сорвали с убитого епископское облачение и швырнули в пламя костра, потом усадили остальных пассажиров в дилижанс, велели вознице сесть на коня и расступились, освобождая дорогу.
— Поезжайте с Богом! — напутствовали пассажиров шуаны.
Дилижанс быстро скрылся из виду.
— А теперь в путь! — воскликнул Жорж. — Нам еще остается проделать четыре льё, а мы тут потеряли добрый час!
И он добавил, обращаясь к шуанам, казнившим епископа:
— Этот человек получил по заслугам! Человеческое правосудие и суд Божий свершились! Пусть над его телом отслужат панихиду и похоронят его по христианскому обряду! Вы слышите?
И, не сомневаясь, что его приказ будет исполнен, Кадудаль пустил своего коня в галоп.
Несколько мгновений Ролан колебался, последовать ли ему за Кадудалем. Но он решил выполнить свой долг.
«Доведем дело до конца!» — сказал он себе.
И, поскакав во весь опор, он живо догнал Кадудаля.
Вскоре оба скрылись в темноте, которая все сгущалась по мере того, как они удалялись от площади, где факелы освещали недвижное тело прелата, а пламя пожирало его епископское облачение.
XXXIV. ТАКТИКА ЖОРЖА КАДУДАЛЯ
Следуя за Жоржем, Ролан испытывал чувства, схожие с переживаниями не совсем пробудившегося человека, который все еще во власти сна, но уже начинает возвращаться к дневному сознанию: он тщится провести грань между сонным мечтанием и действительностью, но это ему не удается, и его не покидают сомнения.
Был на свете человек, которому Ролан поклонялся почти как божеству и уже долгое время жил в лучах славы, осенявшей этого героя, видел, как другие повиновались его приказам, сам исполнял их мгновенно и бездумно, как восточный раб. И теперь он был крайне поражен, встретившись на противоположных концах Франции с двумя могущественными организациями, враждебными власти его кумира и боровшимися против нее. Представьте себе иудейского воина Иуды Маккавея, ревностного поклонника Иеговы, с детских лет слышавшего, как призывали Царя царей, Всемогущего, Бога Мстителя, Господа воинств, Предвечного, и внезапно столкнувшегося в Египте с культом таинственного Озириса или в Греции — с поклонением Юпитеру Громовержцу.
Встречи в Авиньоне и Бурке с Морганом и Соратниками Иегу и все там увиденное, встречи с Кадудалем и шуанами и все пережитое в поселке Мюзийак и в селении Ла-Трините можно было сравнить с посвящением в некую неведомую религию; но, подобно отважным неофитам, которые, рискуя жизнью, стремились проникнуть в тайны посвящения, Ролан был полон решимости идти до конца.
Впрочем, эти своеобразные натуры не могли не вызывать у Ролана известного восхищения, и не без удивления он наблюдал за титанами, восставшими против его божества. Он прекрасно сознавал, что людей, вонзивших кинжал в грудь сэра Джона в Сейонском монастыре и расстрелявших ванского епископа в селении Ла-Трините, никак нельзя было назвать заурядными.
Что-то он еще увидит? Вскоре его любопытство будет удовлетворено: они скачут уже пять с половиной часов, и близится рассвет.