После этого мы уже не отваживались воровать коров. Генерал Фольсом выслал своих кавалеристов и конфисковал всех коров, и его кавалеристы, при помощи милиции, съели львиную долю мяса. Генерала Фольсома не в чем было упрекнуть; ведь на нем лежал долг поддерживать законность и порядок, и он поддерживал их при помощи солдат, вследствие чего и вынужден был кормить их первыми.
Приблизительно в это время началась великая паника. Богатые классы первыми обратились в бегство. От них заразились жители трущоб, и началось бурное выселение из города. Генерал Фольсом был доволен. По приблизительному расчету, Сан- Франциско покинуло не меньше двухсот тысяч душ, и соответственно уменьшились и заботы о продовольствии. Я очень хорошо помню этот день. Утром я съел корку хлеба. Почти весь остаток дня, после полудня, я простоял в хлебной очереди; с наступлением темноты, усталый и измученный, я вернулся домой с четвертью фунта рису и куском сала. Браун встретил меня у дверей. Лицо у него было вытянутое, испуганное: оказалось, что все наши слуги бежали, остался только он один. Я был тронут его преданностью, и когда узнал, что он ничего не ел, разделил с ним свою добычу. Мы сварили половину рису и половину сала, по-братски поделили обед, а половину оставили на утро. Я лег спать голодным и беспокойно ворочался всю ночь. Утром оказалось, что Браун сбежал и, что было еще хуже, унес с собою остатки риса и сала.
В это утро в клубе собралась кучка мрачных, как ночь, людей. Прислуживать было некому, слуги разбежались все до последнего. Я открыл также, что исчезло клубное серебро, и узнал, куда оно исчезло. Слуги не брали его по той причине, я думаю, что члены клуба первыми разобрали его. Сбывать серебро было очень нетрудно. К югу от Базарной улицы находился квартал членов Ф. П. Р. Хозяйки охотно кормили обедами за серебро. Я вернулся домой. Так, и мое серебро исчезло все, за исключением массивного кувшина. Я завернул его и понес продавать на юг от Базарной улицы.
После съеденного обеда мне стало легче, и я вернулся в клуб узнать, нет ли новостей. Гэновер, Коллинс и Дэкон как раз уходили; в клубе никого не осталось, по их словам, и они предложили мне присоединиться к ним. Они собирались выехать из города на лошадях Дэкона и свободную лошадь предложили мне. У Дэкона было четыре великолепных упряжных лошади, которых он хотел спасти; генерал Фольсом потихоньку предупредил его, что на следующий день все лошади, оставшиеся в городе, будут конфискованы для продовольственных целей. Лошадей было немного, потому что они десятками тысяч были выпущены в поля в первые же дни, когда запасы сена и овса истощились. Мне помнится, Бердель вложивший крупные капиталы в извозное дело, выпустил на свободу триста ломовых лошадей. При средней цене в пятьсот долларов за лошадь это составляло капитал в полтораста тысяч долларов. Вначале он надеялся получить обратно почти всех лошадей по окончании забастовки, но он не получил ни одной. Все они были съедены жителями, бежавшими из Сан-Франциско! Мало того, и в армии уже началось избиение лошадей и мулов для продовольственных целей.
К счастью для Дэкона, у него в конюшне оставался обильный запас сена и овса. Мы достали четыре седла и нашли лошадей в хорошем состоянии. Правда, они не привыкли ходить под седлом. Я вспомнил Сан- Франциско в дни великого землетрясения, когда мы проезжали по улицам; но теперь Сан-Франциско имел куда более жалкий вид. И вызвано это было не каким-нибудь естественным катаклизмом, а скорей желанием профессиональных союзов. Мы ехали мимо Союзного Сквера и районом театров, отелей и магазинов. Улицы были пусты. Местами стояли автомобили, брошенные на том месте, где они сломались, или где вышел бензин. Нигде не видно было ни малейших признаков жизни, если не считать случайно попадавшихся полисменов и солдат, охранявших банки и общественные здания. Раз мы наткнулись на члена Ф. П. Р., приклеивавшего к стене последнюю прокламацию. Мы остановились прочесть ее. «Мы вели забастовку в полном порядке», говорилось в ней «и будем соблюдать порядок до конца. Конец наступит, когда наши требования будут удовлетворены. А требования наши будут удовлетворены когда мы голодом заставим наших работодателей сдаться, как и они неоднократно вынуждали нас сдаться».
— Точь-в-точь слова Мессенера! — промолвил Коллинс — Я, например, первый готов сдаться — но только они не дают мне возможности сдаться… Мне кажется, я целый век не обедал! Интересно, какой вкус у конского мяса!..
Увидав еще одну прокламацию, мы остановились прочесть ее: «Когда мы решим, что наши работодатели готовы сдаться, мы откроем телеграфы и соединимся с союзами работодателей в Соединенных Штатах. Но мы будем передавать по проволокам только сообщения, касающиеся мирных условий».
Мы поехали дальше, пересекли Базарную улицу, а затем попали в рабочий квартал. Здесь улицы не были пустынны. Повсюду группами стояли члены союза Ф. П. Р. Веселые, упитанные дети играли на улице, толстые хозяйки сидели на ступеньках, судача. Все бросали на нас насмешливые взгляды. Маленькие дети бежали за нами, крича:
— Эй, мистер, есть не хотите ль?
А одна женщина, кормившая грудью ребенка, крикнула Дэкону:
— Хочешь, пузан, я тебя накормлю обедом за твою клячу — картофель с ветчиной, смородиновое варенье, белый хлеб с маслом и две чашки кофе?
— Заметили ли вы, что в последние дни, — обратился ко мне Гэновер, — на улицах не видно даже собак?
Я это заметил, но как-то не подумал о значении этого факта. Пора было, в самом деле, бежать из злополучного города! Нам, наконец, удалось выехать на шоссе Сан- Бруно, по которому мы и направились на юг. Возле Менло у меня было именьице, которое и составляло цель нашего путешествия. Но очень скоро мы убедились, что за городом гораздо хуже и куда опаснее, чем в городе. Там, по крайней мере, солдаты Ф. П. Р. поддерживали порядок; в деревне же царила полная анархия. Двести тысяч душ бежали из Сан-Франциско, и на каждом шагу нам попадались многочисленные свидетельства того, что их бегство было движением полчищ саранчи.
Они съели все дочиста. Начались грабежи и драки. По дороге мы видели трупы и почерневшие развалины хуторов. Заборы были снесены, хлеба вытоптаны толпами. Все огороды были уничтожены голодающими ордами. Цыплята и вся живность на хуторах были перебиты. Так было на всех столбовых дорогах, которые вели из Сан- Франциско. Кое-где, в стороне от большой дороги, фермерам удалось отбиться при помощи дробовиков и револьверов, и они сохранили свои позиции. Они гнали нас прочь, отказываясь даже вступить в переговоры. Все насилия и разрушения были произведены жителями городских трущоб и представителями высших классов Рабочие же Ф. П. Р., имея обильные запасы продовольствия, спокойно жили в своих городских квартирах.
В самом начале нашей поездки мы получили веские доказательства всей отчаянности нашего положения. Направо от дороги мы услышали крики и ружейную стрельбу. Пули свистели в опасной близости. В соседнем лесу раздался треск, и великолепная черная ломовая лошадь выбежала на дорогу и помчалась по ней. Мы едва успели заметить, что она хромает и окровавлена. За нею гнались три солдата. Погоня скрылась в роще по левую сторону дороги. Мы слышали, как солдаты перекликались между собою. Потом на дорогу, прихрамывая, выскочил четвертый солдат. Он сел на камень и стал отирать пот с лица.
— Милиция! — прошептал Дэкон, — Дезертир!
Солдат осклабился в нашу сторону и попросил спичек. На вопрос Дэкона он ответил, что солдаты милиции дезертируют.
— Жратвы нет! — пояснил он — Они все скормили регулярным войскам! От него мы узнали также, что арестанты военной тюрьмы были выпущены с острова Алькатрас, потому что их нечем стало кормить.
Никогда не забыть мне зрелища, которое нам вскоре открылось. Это было за крутым поворотом дороги. Над нами сводом сходились деревья. Солнечный свет еле пробивался сквозь густую листву. Здесь порхали бабочки, с полей доносилось пение жаворонков, а на дороге стоял огромный дорожный автомобиль. В нем и вокруг него лежало несколько трупов!
Нам стало ясно, в чем дело. Пассажиры автомобиля, бежавшие из города, подверглись нападению шайки буянов, жителей городских трущоб, и они перебили всех до единого. Все это произошло в каких-нибудь двадцать четыре часа. Вскрытые банки с консервированным мясом и фруктами объяснили причину нападения. Дэкон осмотрел тела.
— Так я и думал — объявил он. — Я ездил в этом автомобиле: он принадлежал Перритону. Вся его семья! Теперь и нам надо держась ухо востро!
— Но ведь с нами нет провизии, которая могла бы привлечь нападающих!
Дэкон молча указал на лошадь, на которой я ехал, и я понял.
Утром лошадь Дэкона потеряла подкову. Нежное копыто ее треснуло, и к полудню животное начало хромать. Дэкон отказался ехать на лошади дальше, и не хотел бросить ее. Уступая его настойчивой просьбе, мы поехали дальше. Он же собирался вести лошадь на поводу и догнать нас в моем имении. Больше мы его не видели и даже не узнали, какая участь его постигла…
Около часу дня мы приехали в городок Менло или, вернее, к местонахождению Менло, потому что самый городок лежал в развалинах. Трупы валялись повсюду. Деловая часть города, а частью и жилые кварталы, были уничтожены огнем. Местами торчало какое-нибудь уцелевшее здание, но добраться до него не было никакой возможности. Когда мы пытались приблизиться, в нас стреляли! Нам встретилась женщина, копавшаяся в дымящихся развалинах своего коттеджа. Она нам рассказала, что первый штурм был направлен на магазины, и мы легко представили себе разъяренную, ревущую голодную толпу, бросившуюся на кучку горожан. Миллионеры и нищие дрались бок о бок за хлеб, а получив его, начинали драться между собою.
Остаток ночи мы провели в тщетном ожидании Дэкона, а утром, действуя револьверами, отогнали с полдюжины мародеров. Потом мы убили одну из лошадей Дэкона, спрятав про запас мясо, которого не съели тотчас же. После обеда Коллинс вышел прогуляться и… не вернулся! Это была последняя капля, переполнившая чашу терпения Гэновера. Он хотел бежать сию же минуту, и я с большим трудом убедил его подождать до рассвета.
Утром мы разлучились: Гэновер направился на юг, привязав к седлу пятьдесят фунтов лошадиного мяса, а я с таким же грузом поехал на север.
На пути домой три милиционера отняли у меня запас лошадиного мяса. Дюжина встречных грабителей отняли у меня лошадь. Двое из них были полицейские из Сан- Франциско, а остальные — солдаты регулярной армии.
Эту ночь я провел в сарае, дрожа от холода и в то же время пылая в жару. Два дня я пролежал здесь, не имея сил шевельнутся, а на третий день, шатаясь, с кружащейся от слабости головой, я побрел к Сан-Франциско, опираясь на импровизированный костыль.
Войдя в город, я вспомнил дом рабочего, в котором я продал серебряный кувшин, и голод погнал меня в этом направлении. Уже смеркалось, когда я добрался до него. Я обошел дом по дорожке и поднялся на заднее крылечко, где упал. Мне удалось достать костылем до двери и постучаться, а потом я потерял, вероятно, сознание, потому что пришел в себя уже в кухне; лицо мое было мокро от воды, и мне вливали в рот водку. Задыхаясь и откашливаясь, я пытался заговорить. Я что-то лепетал в том смысле, что больше у меня нет серебра, но я отдам потом, если мне дадут поесть. Но хозяйка прервала меня.
— О, бедный, разве вы не слышали? Забастовка отменена нынче после полудня! Разумеется, мы дадим вам поесть! — Она засуетилась, вскрыла банку с консервированным салом и приготовилась жарить его.
— Дайте мне кусочек сейчас! — взмолился я, и стал пожирать сырое сало на ломтиках хлеба, между тем как ее муж рассказывал мне, что требования Ф. П. Р. удовлетворены. Сейчас же после полудня начал действовать телеграф, и повсюду союзы предпринимателей сдавались. В Сан-Франциско не осталось предпринимателей, но генерал Фольсом вел переговоры по их уполномочию. Утром пойдут поезда и пароходы, и все придет в норму в самом скором времени.
Так кончилась всеобщая забастовка.
ФОТО-ЭКРАН
—