Эта ненависть удвоилась, когда родилась Жанна, его кровная сестра: ведь она также разделит богатство, от которого ему лишь из милости достанется скромная часть. Ненависть Уильяма достигла крайних пределов, когда умерла мать и когда исчезло единственное существо, умевшее находить дорогу к этому уязвленному сердцу.
Ничто не могло погасить его ненависть — ни братская дружба сыновей лорда Бакстона, ни отцовские заботы последнего. День ото дня завистник все больше отдалялся от семьи и вел обособленную жизнь, тайну которой позволяли разгадать только постоянные скандалы. Стало известно, что Уильям Ферней сошелся с самыми испорченными молодыми людьми, каких только смог найти среди лондонского населения.
Слухи о его бесчинствах дошли до лорда Бакстона, который напрасно тратил время в бесполезных увещеваниях. Скоро появились долги, которые лорд вначале платил в память умершей, но которым затем был вынужден положить предел.
Стесненный в средствах, Уильям Ферней не изменил образа жизни. Долго не могли понять, откуда он добывал деньги, но однажды в замок Гленор был представлен вексель на крупную сумму с ловко подделанной подписью лорда Бакстона. Лорд уплатил, не сказав ни слова, но, не желая жить под одной крышей с аферистом, он приказал виновному явиться и изгнал его из замка, назначив ему все же приличное содержание.
Уильям Ферней выслушал упреки и советы все с тем же лицемерным видом, а затем, не сказав ни слова и даже не получив содержание за первый месяц, покинул замок Гленор и исчез.
Что с ним случилось, лорд Бакстон не знал до того самого момента, с которого начинается наш рассказ. Он никогда ничего о нем не слышал, и мало-помалу годы изгладили тяжелые воспоминания.
К счастью, собственные дети давали ему столько же радости, сколько горя причинил чужой ребенок. В то время как Уильям исчез, чтобы больше не возвращаться, старший, Джордж, продолжая семейные традиции, первым окончил школу в Аскотте и в поисках приключений поступил в колониальную армию. К большому сожалению лорда Бакстона, второй сын, Льюис, выказал менее воинственные наклонности, но во всех остальных отношениях был достоин его любви. Это был мальчик положительный, рассудительный, серьезный, словом, один из тех, на кого можно положиться.
В продолжение ряда лет, прошедших после отъезда Уильяма, память об отступнике постепенно изгладилась, и жизнь молодых людей шла своим чередом.
У Льюиса развилось призвание к деловой карьере. Он поступил в Центральный банк, где его высоко ценили, продвигали по служебной лестнице и предсказывали, что придет время, когда он станет во главе этого колоссального учреждения. В это время Джордж, кочуя из одной колонии в другую, сделался в некотором роде героем и добывал чины шпагой.
Лорд Бакстон надеялся, что распрощался с жестокой судьбой, и, обремененный старостью, уже видел перед собой только радужные перспективы, когда его внезапно постигло несчастье, более ужасное, чем все испытанное им до сих пор. На этот раз было поражено не только сердце, но и сама незапятнанная честь Гленоров оказалась навсегда замарана самым отвратительным предательством.
Быть может, память об ужасной драме, печальным героем которой стал старший сын лорда Гленора, еще сохранилась, несмотря на прошедшие годы.
Джордж Бакстон, по военным соображениям временно находившийся за штатом, был тогда на службе крупной изыскательской компании. В продолжение двух лет во главе полурегулярного отряда, набранного компанией, он колесил по стране ашанти[19], когда вдруг стало известно, что сын лорда оказался главарем банды и поднял открытый мятеж против своей страны. Новость распространилась с быстротой молнии. Одновременно узнали о мятеже и об его жестоком подавлении. Тогда же пришли вести о предательстве капитана Бакстона и его людей, превратившихся в авантюристов, об их грабежах, вымогательстве и мародерстве и о последовавшем за этим возмездии.
Газеты смаковали подробности драмы, которая тогда разыгралась. Они поведали, как шайка мятежников постепенно отступала под натиском посланных против них солдат, которые преследовали их, не давая передышки. Они сообщили, как капитан Бакстон, укрывшийся с несколькими сообщниками в зоне французского влияния, был наконец настигнут близ деревушки Кубо, у подножия горы Хомбори, и убит первым же залпом. Позднее стало известно о смерти командира регулярного английского отряда, замученного лихорадкой в пути, когда он возвращался к берегу после уничтожения главаря банды и большей части его сообщников, разгона остальных и подавления бессмысленного мятежа в самом зародыше. Если возмездие и обошлось дорого, зато оно было быстрым и решительным.
Еще памятно волнение, охватившее Англию, когда она узнала об этой удивительной авантюре. Потом волнение улеглось, и саван забвения покрыл мертвецов.
Но было место, где память об одном из них осталась навсегда. Это был замок лорда Бакстона.
Приближавшийся тогда к семидесятипятилетней годовщине, лорд Гленор воспринял удар, как его принимают большие деревья, пораженные грозой. Случается, что молния, ударив в вершину, выжигает сердцевину до самых корней, потом уходит в землю, оставляя после себя колосс, держащийся на одной коре, но по- прежнему высящийся прямо; ничто в нем не свидетельствует о внутренней пустоте; но, в сущности, он лишен внутреннего стержня, и первый же сильный порыв ветра его опрокинет.
Так случилось и со старым моряком.
Пораженный и в чувстве страстной любви к сыну, и в своей чести, которая была ему еще дороже, он не согнулся под ударом судьбы, и только смертельная бледность выдавала его горе. Не задав ни одного вопроса по поводу печального события, он замкнулся в высокомерном одиночестве и гордом молчании.
Начиная с этого дня, он перестал делать обычные ежедневные прогулки. Уединившись ото всех, даже от самых дорогих друзей, он жил в заточении, почти неподвижный, немой, одинокий.
Одинокий? Не совсем. Три существа еще оставались около него, черпая в почтении, которое он им внушал, силы влачить ужасное существование рядом с живой статуей, с призраком, сохранившим силы живого человека, но добровольно замуровавшим себя в вечном молчании.
Прежде всего это был его второй сын, Льюис Роберт Бакстон, еженедельно проводивший в Гленоре день, свободный от работы в Центральном банке.
Затем это был внук, Аженор де Сен-Берен, пытавшийся оживить добродушной улыбкой жилище, мрачное, как склеп.
Ко времени необъяснимого поступка Джорджа Бакстона Аженор де Сен-Берен как две капли воды походил на тот мало лестный для него портрет, который мы уже нарисовали; но с нравственной стороны это был превосходный человек, услужливый, обязательный, с добрым сердцем и абсолютной преданностью. Три черты отличали его от остальных людей: невероятная рассеянность, всепоглощающая страсть к ужению рыбы и, наконец, самая удивительная — подчеркнутое отвращение к женскому полу.
Владелец значительного состояния, унаследованного от умерших родителей, и потому не зависевший ни от кого, он покинул Францию при первом известии о несчастии, поразившем деда, и устроился на вилле по соседству с замком Гленор, где проводил большую часть своего времени.
Рядом с виллой протекала речка, в которую Аженор забрасывал свои удочки с усердием столь же похвальным, сколь и необъяснимым.
Зачем было, в самом деле, вкладывать столько страсти в это занятие, если при этом он всегда думал о другом и все рыбы в мире могли клевать, а он даже не замечал поплавка? Больше того: если какая-нибудь уклейка или пескарь, сумевшие переупрямить рассеянного рыболова, сами себя подсекали, чувствительный Аженор без колебаний спешил бросить рыбешку обратно в воду, быть может, даже принося ей при этом свои извинения.
Хороший человек, как мы уже сказали. И какой закоренелый холостяк! Тем, кто соглашался его слушать, он постоянно высказывал свое презрение к женщинам. Он приписывал им все недостатки, все пороки. «Непостоянные, вероломные, лживые, расточительные», — провозглашал он, частенько прибегая и к другим оскорбительным эпитетам, которых у него был достаточный запас.
Ему иногда советовали жениться.
— Мне! — восклицал он. — Мне соединиться с одним из этих ветреных и неверных созданий!
А если настаивали, он серьезно заявлял:
— Я только тогда поверю в любовь женщины, когда увижу, как она умрет от отчаяния на моей могиле!..
И так как это условие являлось невыполнимым, можно было держать пари, что Аженор останется холостяком.
В своей неприязни к женскому полу он допускал лишь одно исключение. Привилегированной особой оказалась Жанна Бакстон, последняя из детей лорда Гленора, следовательно, тетка Аженора, но эта тетка была почти на два десятка лет моложе его самого: он знал ее еще совсем ребенком, учил ходить и стал ее покровителем, когда несчастный лорд удалился от мира. Он питал к ней поистине отеческую нежность, глубокую привязанность, такую же, как и молодая девушка к нему. Вообще говоря, это был наставник, делавший все, что только могла пожелать ученица. Они не расставались: вместе гуляли по лесам пешком или ездили на лошадях, плавали в лодке, охотились и занимались спортом, что позволяло старому племяннику говорить о юной тетке, воспитанной как мальчишка: «Вы увидите, она в конце концов сделается мужчиной!»
Жанна Бакстон была третьей особой, которая заботилась о старом лорде и окружила его печальную старость почти материнской лаской. Она отдала бы жизнь, лишь бы увидеть его улыбку. Возвратить хотя бы немного счастья в измученную душу отца — эта мысль не покидала ее никогда. Это была единственная цель всех ее помыслов, всех поступков.
В момент драмы, когда ее брат нашел смерть, она видела, что отец больше горевал по своему честному имени, чем из-за жалкого конца сына, пораженного справедливым возмездием. Она же не плакала.
Она не была равнодушна к потере нежно любимого брата и к пятну, которое с его преступлением легло на честь семьи. Но в то же время ее сердце вместе с горем испытывало возмущение. Как! Льюис и отец так легко поверили в позор Джорджа! Без колебаний они согласились со всеми обвинениями, пришедшими из заморской дали! Что значат эти официальные донесения? Против этих порочащих известий, против самой очевидности восставало прошлое Джорджа. Мог ли оказаться предателем ее старший брат, такой правдивый, такой добрый, такой чистый, вся жизнь которого свидетельствовала о героизме и честности? Нет, это было невозможно!
Весь свет отрекся от бедного мертвеца, но она чтила его память, и ее вера в него никогда не угасала.
Время лишь усиливало убежденность Жанны Бакстон, хотя она и не могла подкрепить ее никакими доказательствами. И вот наступил наконец момент (это произошло несколько лет спустя после описанной драмы), когда она в первый раз осмелилась нарушить обет молчания, которым, по немому соглашению, все обитатели замка окружали трагедию в Кубо.
— Дядюшка? — спросила она в этот день Аженора де Сен-Берена.
Хотя он был в действительности ее племянником, в житейской практике было решено переменить степень родства, что более соответствовало их возрастам. Вот почему Аженор обычно звал Жанну племянницей, тогда как та присвоила ему титул дяди. Так было всегда.
Впрочем, нет… Если случалось так, что этот дядя (по обоюдному согласию) давал повод для жалоб своей мнимой племяннице или же решался противоречить ее воле, какому-нибудь капризу, то последняя немедленно принимала звание, принадлежащее ей по праву, и объявляла своему «племяннику», что он обязан оказывать почтение старшим родственникам. Видя, что дело оборачивается плохо, «племянник», быстро присмирев, спешил успокоить свою почтенную «тетушку».
— Дядюшка? — спросила Жанна в этот день.
— Да, моя дорогая, — ответил Аженор, погруженный в чтение огромного фолианта, посвященного искусству рыбной ловли на удочку.
— Я хочу поговорить с вами о Джордже.
Пораженный Аженор оставил книгу.
— О Джордже? — повторил он немного смущенно. — О каком Джордже?
— О моем брате Джордже, — спокойно уточнила Жанна.
Аженор побледнел.
— Но ты же знаешь, — возразил он дрожащим голосом, — что эта тема запрещена, что это имя не должно здесь произноситься.
Жанна отбросила возражение возмущенным кивком головы.
— Не важно, — спокойно сказала она. — Говорите со мной о Джордже, дядюшка.
— О чем же прикажешь говорить?
— Обо всем. Обо всей истории.
— Никогда в жизни!
Жанна нахмурила брови.
— Племянник! — бросила она угрожающим тоном.
Этого было достаточно.
— Вот! Вот! — забормотал Аженор и принялся рассказывать печальную историю.
Он ее повествовал с начала до конца, ничего не пропуская. Жанна слушала молча и, когда он окончил, не задала ни одного вопроса. Аженор решил, что все кончено, и испустил вздох облегчения.
Он ошибся. Через несколько дней Жанна возобновила попытку.
— Дядюшка? — спросила она снова.
— Да, моя дорогая, — снова ответил Аженор.
— А если Джордж все-таки невиновен?
Аженору показалось, что он ослышался.
— Невиновен? — повторил он. — Увы! Мое бедное дитя, в этом вопросе нет никаких сомнений. Измена и смерть несчастного Джорджа — исторические факты, доказательства которых многочисленны.
— Какие? — спросила Жанна.
Аженор возобновил рассказ. Он цитировал газетные статьи, официальные донесения, против которых никто не возражал. Он сослался наконец на отсутствие Джорджа, что было самым веским доказательством его смерти.
— Смерти пусть, — ответила Жанна, — но измены?
— Одно есть следствие другого, — ответил Аженор, смущенный таким упрямством.
Упрямства у девушки было даже больше, чем он предполагал. Начиная с этого дня она часто возвращалась к тягостной теме, изводя Аженора вопросами, из которых легко было заключить, что она сохраняла незыблемую веру в невиновность брата.
В этом вопросе Аженор был, однако, непоколебим. Вместо ответа на самые сильные доводы он лишь уныло покачивал головой, как человек, который хочет избежать бесполезного спора.
И наконец настал день, когда она решила воспользоваться своим авторитетом.
— Дядюшка? — начала она в очередной раз.
— Да, моя дорогая, — как всегда отозвался Аженор.
— Я много думала, дядюшка, и окончательно пришла к убеждению, что Джордж невиновен в ужасном преступлении, которое ему приписывают.
— Однако, моя дорогая… — попытался ответить Аженор.
— Здесь нет никаких «однако»! — повелительно оборвала его Жанна. — Джордж невиновен, дядюшка!
— Однако…
Жанна выпрямилась с трепещущими от гнева ноздрями.
— Я вам говорю, племянник, — заявила она ледяным тоном, — что мой брат Джордж невиновен.
Аженор смирился.
— Да, это так, тетушка, — униженно согласился он.
С тех пор невиновность Джорджа стала признанным фактом, и Аженор де Сен-Берен не осмелился больше ее оспаривать. Больше того: утверждения Жанны оказали сильное влияние на его настроение. Если у него еще не было полной уверенности в невиновности мятежного капитана, то, по крайней мере, убежденность в его вине была поколеблена.
В продолжение следующих нескольких лет горячая вера Жанны продолжала укрепляться, но основана она была скорее на чувствах, чем на рассудке. Приобретя сторонника в лице племянника, она кое-чего добилась, но этого было мало. К чему провозглашать невиновность брата, если ее нельзя доказать?
После долгих размышлений ей показалось, что она нашла выход.
— Само собой разумеется, — сказала она в один прекрасный день Аженору, — недостаточно, чтобы мы с вами были убеждены в невиновности Джорджа.
— Да, моя дорогая, — согласился Аженор, который, впрочем, не чувствовал себя достаточно уверенным, чтобы возобновлять спор.
— Он был слишком умен, — продолжала Жанна, — чтобы допустить такую глупость, слишком горд, чтобы пасть так низко. Он слишком любил свою страну, чтобы ее предать.
— Это очевидно.
— Мы жили бок о бок. Я знала его мысли, как свои собственные. У него не было другого культа, кроме культа чести, другой любви, кроме любви к отцу, других честолюбивых помыслов, кроме славы отечества. И вы хотите, чтобы он задумал предательство обесчестил себя, став флибустьером[20], и покрыл позором и себя и семью? Скажите, вы этого хотите, Аженор?