В подотряде усатых китов только одиннадцать видов, но зато все они, на мой взгляд, — на вершине эволюционного древа китообразных: примерно восемнадцать миллионов лет назад, когда наши предки неуверенно покидали леса, чтобы уже в качестве двуногих начать новую жизнь в африканских саваннах, некоторые виды китообразных стали потихоньку менять зубы на свисающие с нёба роговые пластины. Края этих пластин, расщепленные на тонкие щетинки, образуют густую бахрому; пользуясь ею как ситом, кит отфильтровывает огромное количество крошечных планктонных рачков, а иногда и целые косяки мелких рыбешек. Казалось бы, парадокс: крупнейшее на земле животное кормится такой мелюзгой! Однако результаты этой диеты говорят сами за себя: усатые киты — самые громадные существа, известные человеку. К усатым китам относятся пятнадцатиметровые сейвал и серый кит; восемнадцатиметровые горбач и настоящий кит; двадцатипятиметровый финвал и непревзойденный синий кит, который достигает тридцати пяти метров в длину и весит почти двести тонн.
Хотя внешне киты и рыбы действительно схожи, по сути между ними очень мало общего. Вернувшись в океан, предки китов принесли с собой разум совершенно нового типа — разум, достигший наивысшего развития у млекопитающих и явившийся прямым следствием тех неимоверных трудностей, которые сухопутным животным приходится преодолевать в борьбе за существование. Достался он и основателям рода человеческого.
У наших с вами предков разум и дальше развивался под воздействием факторов, его породивших, — конкуренции и суровых природных условий. Человек вышел из этой ожесточенной борьбы, вооруженный самым совершенным на суше мозгом, с помощью которого он создал самую безжалостную и разрушительную форму жизни, когда-либо существовавшую на земле.
Интеллектуальное превосходство позволило человеку подчинить себе все прочие формы жизни, и оно же помогло ему обойти ограничения, налагаемые природой на все живое ради сохранения равновесия; именно эти ограничения и не дали ни одному из предшествовавших видов превратиться в необузданных потребителей и стать угрозой самой жизни на планете.
С китами же все получилось совсем иначе. Вернувшись в океан, киты-родоначальники обнаружили, что он куда гостеприимнее суши. И вместо того чтобы сражаться за существование в двухмерном мире засушливых, не сообщающихся между собой материков, они вернулись в трехмерный безграничный океан, где их ожидала полная свобода передвижения. Киты снова оказались в породившей их среде, где климат был гораздо устойчивее, недостатка в пище не было и вовсе не требовалось отвоевывать себе территорию и потом защищать ее. А поскольку предки современных китов вернулись в водную стихию, вооруженные навыками, приобретенными в суровой схватке с опасностями суши, они были несравненно совершеннее холоднокровных, никогда не покидавших океан; так герои фантастических романов, переселяясь в наше время из будущих тысячелетий, оказываются совершеннее нас с вами.
С тех пор преимущества китов перед другими обитателями океана умножились, ибо за прошедшие миллионы лет киты без особой спешки прошли длинный путь эволюционного развития и превосходно приспособились к морской среде.
Человек же, напротив, жил в среде, настроенной к нему враждебно, да к тому же ему пришлось отчаянно сражаться за свою жизнь не только с полчищами других животных, часто более сильных и лучше приспособленных, но и против воинственных, хорошо организованных отрядов себе подобных. Человеческий род наверняка погиб бы в этой борьбе, но при помощи быстро развивающегося интеллекта он научился добиваться равновесия сил. Страдая от неблагоприятного климата, он научился строить жилища, разжигать огонь и носить одежду. Страдая от физически более сильных животных и смертельных врагов в лице конкурирующих собратьев, человек научился изготовлять оружие и пользоваться им. Страдая от постоянной угрозы голода, человек научился производить продукты питания. Для того чтобы выжить и сохранить свой род, ему уже не надо было опираться на достижения естественной эволюции: опорой ему стали творения его рук. Человек создал технику и сделался ее рабом.
А киты прекрасно обходились и без техники. Вернувшись в море, киты отлично приспособились к окружающей среде — и выжили. Но ведь и они, подобно прачеловеку, были наделены незаурядными интеллектуальными способностями. Как же киты их использовали? На что употребили они свою долю нашего общего наследства? Этого мы попросту не знаем. При всем нашем хваленом умении разгадывать тайны Вселенной, мы пока не сумели проникнуть в тайну китового мышления.
Проведенные исследования показали, что по строению и объему мозг наиболее развитых видов китообразных вполне сопоставим с человеческим, а может быть, и превосходит его. Ясно, что мыслительные способности кита, как и человека, последовательно развивались в течение тысячелетий. Естественно напрашивается логический вывод: киты используют свой мыслительный аппарат, используют его широко и постоянно, но как и для чего — нам с вами неизвестно. Согласно непреложному закону природы, если какие-то органы, навыки, способности не находят регулярного применения, они атрофируются и исчезают. Между тем с мозгом кита этого вовсе не произошло.
Так разошлись пути кита и человека: один стал самым великим из обитателей океана, другой подчинил себе животный мир суши. Настал день, когда кит и человек встретились. Встреча эта не была мирной — они сразу поняли, чего им ждать друг от друга. Дальнейшее, как обычно, зависело от человека — и он выбрал войну. Войну одностороннюю: человек в ней был убийцей, а кит — жертвой.
Кровавая история взаимоотношений кита и человека началась в незапамятные времена, когда на обшитых шкурами пирогах или на выдолбленных из бревен челноках прибрежные племена начали выходить в море, чтобы померяться силами с морскими чудовищами. Видеть их людям случалось и раньше: прибой не раз выносил на берег туши мертвых китов — горы мяса и жира.
У берегов Португалии первобытные племена, жившие за две тысячи лет до нашей эры, охотились на бискайского кита и серого кита. В Северной Америке эскимосские племена туле охотились на полярного, или, как его еще называли, гренландского кита; а. из индейских племен тихоокеанского побережья одни били только серого кита, а другие еще и горбача.
Приемы охоты у всех были примерно одинаковы. Охотники подгребали поближе к киту, и один из них метал гарпун с зазубренным костяным или кремневым наконечником. К гарпуну сыромятным ремнем привязывали кожаный поплавок. Неглубоко вонзавшийся гарпун чаще всего, наверное, вываливался из раны. Нередко кит, ныряя, переворачивал лодку; часто, наверное, рвался ремень или кит с поплавком уходил за пределы досягаемости охотников. Но иногда — хотя, по-видимому, очень и очень редко — охотникам удавалось продолжить преследование загарпуненного кита, и они всаживали в него все больше гарпунов с поплавками, пока наконец кит не выбивался из сил. Тогда они подплывали к нему и пытались убить его при помощи довольно непрочных острог. Едва ли они могли поразить какой-нибудь жизненно важный орган кита; скорее всего им приходилось наносить ему такое количество ран, чтобы он умер от потери крови. Во время этой длительной процедуры киту ничего не стоило пустить ко дну и лодки, и охотников. Но если верх все-таки брали люди, то им надо было еще отбуксировать тушу к ближайшему удобному побережью, а эта задача, особенно при неблагоприятном ветре и во время отлива, могла потребовать многих часов или даже дней упорного труда — а могла и вообще оказаться невыполнимой.
Судя по устным преданиям и по тому, как редко встречается китовая кость среди пищевых отходов древнего человека, в удачный год китобоям первобытного поселения удавалось добыть двух-трех китов. Больше им, собственно, и не требовалось. Они били китов только для пропитания, и даже одного кита горстке семей хватало надолго. Так что в доисторические времена человек не был реальной угрозой благополучию китового племени.
Не слишком опасен для китов был человек и в новые времена — пока в тринадцатом и четырнадцатом веках европейцы не начали строить морские суда. Их почти сразу стали применять для пелагического китобойного промысла, то есть охоты на китов в открытом океане. По-видимому, первыми, кто на это решился, были баски, ловившие бискайских китов и атлантических серых китов, которые, во-первых, во множестве водились в тамошних водах, во-вторых, были неторопливы и сравнительно неосторожны, а главное — туши их не тонули. Баскский корабль, если ему сопутствовала удача, приближался к животному, и гарпунщик, стоявший на носу, метал тяжелый кованый гарпун, прикрепленный к кораблю прочным линем, разорвать который было нелегко даже киту. Некоторое время кит таскал за собой корабль, потом он уставал, и тогда его можно было без большого риска прикончить острогой.
Для разделки туш баски, как и первобытные китобои, буксировали их к берегу; а вот цели промысла были у басков совсем другие. Китовое мясо уже не употребляли в пищу. С туши срезали подкожные слои жира и китовый ус, а остальное — огромные плавучие горы мертвой плоти — отправляли обратно в море. Перетопленный жир шел на заправку светильников в быстро растущих европейских городах, а из китового уса делали «роговые» окна и посуду. Так из съедобной дичи кит превратился в предмет торговли. Изменилась и роль человека в судьбе китового племени: из надоедливой букашки человек превратился в смертельного врага. Начиная с этого времени киты подвергались беспощадному уничтожению весьма разнообразными методами. В ход шло самое эффективное оружие, какое только удавалось изобрести человеку — самому изощренному убийце на земле,
Баски свое дело знали. К концу пятнадцатого века бискайский кит встречался уже так редко, что охотиться на него просто не имело смысла. Уничтожили они, по-видимому, и стада серого кита в восточных районах Атлантики. Однако в северных водах оставалось гораздо более мощное поголовье полярного, или гренландского, кита. Баски начали охоту на этот чрезвычайно многочисленный вид (подсчитано, что до начала массового истребления гренландских китов было около полумиллиона) и к 1410 году вполне освоили гренландские воды, а к 1440 году промышляли и в районах Лабрадора и Ньюфаундленда. В те времена китобои все еще были связаны с береговыми базами, где срезали и перетапливали жир; строились эти базы на официально еще «не открытых» побережьях. Однако к концу пятнадцатого века баски сделали новый гигантский скачок вперед — для вытапливания жира они изобрели и усовершенствовали плавучие жироварни, размещенные на баржах; теперь туши убитых китов можно было «перерабатывать» прямо в море.
Пелагический промысел превратился в массовое истребление всех видов китов, которые оказались недостаточно проворными для того, чтобы уйти от парусного судна, и в то же время достаточно жирными для того, чтобы, погибнув, не утонуть. Это были в первую очередь кашалоты, горбачи, серые киты и гренландские киты. В середине девятнадцатого века не меньше двух тысяч китобойных судов, приписанных к портам Новой Англии, Голландии, прибалтийских государств, Норвегии, Франции, Англии и десятков других стран, занимались безжалостным опустошением Северной и Южной Атлантики, а также Тихого и Индийского океанов. Огромные состояния сколачивались на китобойном промысле, и уже к 1880 году в районах промысла осталась лишь ничтожная часть некогда громадных популяций крупных видов китов.
Истребление их шло с большим успехом: к исходу девятнадцатого столетия выяснилось, что охоту придется прекратить за неимением зверя, точнее — за неимением китов, доступных тогдашним китобоям.
Китов в океане было еще полно, и это приводило в ярость и китобоев, и предпринимателей; нетронутыми остались так называемые полосатики — семейство, включающее самые крупные, быстрые и, безусловно, самые развитые виды китообразных: синие киты, сейвалы, финвалы и некоторые другие, менее крупные виды.
Во-первых, полосатики очень осторожны, а во-вторых, большинство из них способно развивать скорость порядка двадцати узлов; но главное — подкожный слой жира у них сравнительно тонок и не обеспечивает убитым полосатикам положительной плавучести, сыгравшей столь роковую роль в судьбе их собратьев — серых китов, горбачей, гренландских китов и кашалотов. Так что даже если волей счастливого случая китобоям удавалось загарпунить и убить полосатика, туша его тут же тонула, чем и кончалась охота.
Какое-то время казалось, что полосатикам человек не страшен. Но вот за дело взялись норвежцы, промысловики безжалостные и решительные, достигшие непревзойденных высот в искусстве опустошения морей. В шестидесятых годах прошлого века эти потомки викингов обратили внимание на китов-полосатиков; и не прошло и десяти лет, как они разработали способ уничтожения не только полосатиков, но и всех остальных видов крупных китов, сохранившихся к тому времени в Мировом океане.
Норвежцы вооружились сразу тремя новыми орудиями убийства. Первым была гарпунная пушка, всаживающая в тело кита гарпун с гранатой и линем. Взрываясь, граната раздирала внутренние органы кита и, кроме того, раскрывала широкие лапы гарпуна, чтобы он не вырвался из раны. Вторым стал китобоец с паровым двигателем — небольшое, чрезвычайно быстроходное и маневренное судно, способное развивать такую же скорость, как кит-полосатик. Третьим изобретением норвежцев была полая пика, которую загоняли глубоко в тело убитого кита, чтобы накачать тушу сжатым воздухом и таким образом придать ей положительную плавучесть. Вооруженная этими тремя новинками, Норвегия стала страной самого интенсивного в мире китобойного промысла.
К началу двадцатого века норвежские береговые базы по переработке добытых китов распространились, как холера, по всем побережьям мира, поблизости от которых водились киты. В 1904 году на одних только берегах Ньюфаундленда работало восемнадцать таких баз, перерабатывавших в среднем тысячу двести китов в год, в основном полосатиков! [2]
Это была чудовищная бойня в мировом масштабе — и она приносила чудовищные барыши. К 1912 году в Северной Атлантике не осталось почти ни одного из крупных видов китообразных — ни финвалов, ни кашалотов, ни горбачей, ни гренландских китов. Из северной части Тихого океана исчезли, кроме того, и серые киты. [3]
Вероятно, некоторые из этих видов в северном полушарии были бы истреблены полностью, но тут разразилась первая мировая война, и северные киты получили передышку, слишком, впрочем, недолгую для того, чтобы действительно пополнить поредевшие ряды. Оставшиеся в живых особи были бы быстро уничтожены по окончании мировой войны, однако норвежские китобои не возобновили атаку на них.
Причина этого заключалась в том, что примерно в 1904 году норвежцы обнаружили огромную и до той поры не тронутую популяцию китов в Антарктике. Многие десятилетия китобои опустошали остальные океаны планеты, а Антарктика все эти годы служила своеобразным китовым заповедником. Но вот норвежцы обнаружили его, и флотилии быстроходных, безжалостных китобойцев ринулись на юг. Опираясь на береговые базы, построенные на Фолклендских островах и на острове Южная Георгия, они начали новое, еще более планомерное избиение китового племени.
Полного совершенства достиг китобойный промысел лишь после 1922 года. Событие это связано с деятельностью норвежца Карла Антона Ларсена, чье имя достойно занять место в позорных списках рядом с именем Свена Фойна, изобретателя гарпунной пушки. Ларсен придумал то, что мы теперь называем плавучей китобазой. Грубо говоря, это большое грузовое судно, в корме которого устроен слип — широкий проем с наклонной площадкой, спускающейся к воде и позволяющей втащить стотонную китовую тушу в размещенные на судне разделочный цех и жироварни. Теперь китобои уже совсем не зависели от береговых баз; отпала необходимость тратить время па буксировку туш к побережью. Сопровождаемый флотилией китобойцев, вспомогательных судов и буксировщиков и обеспеченный запасами на шесть месяцев и более, плавучий комбинат получил возможность проникать далеко на юг — вплоть до антарктических льдов — и прочесывать в поисках китов всю Антарктику.