В отряде, правда, не особенно лестно отзывались о Шелудько. Но мнения эти основывались лишь на мимолетных, внешних впечатлениях. По природе добродушный и застенчивый, немного грузный, этакий увалень, старшина и впрямь производил на человека, мало знавшего его, впечатление невыгодное.
«Скажи, Грабчак, твой старшина бегать умеет?» или «Когда твой Шелудько перестанет храпеть: по всей границе слышно?» — не раз отрядные зубоскалы спрашивали Андрея. «Мне другого старшины не нужно», — обрывал он остряков.
В начале весны на заставе произошел случай, который заставил шутников прекратить насмешки над старшиной. Вместе с красноармейцем Яковлевым Шелудько возвращался с правого фланга, где проверял службу наряда. Было это ночью, перед рассветом. Возле «трех мушкетеров» пограничники нарвались на засаду. Четверо диверсантов, засланных румынской разведкой, подстерегали здесь наряд и пытались его пленить. Сделать это они хотели без шума, чтобы все было шито-крыто. Но шум вышел порядочный.
Двое румын навалились на шедшего впереди старшину, но он не растерялся и с такой силой сбросил их с себя, что те разлетелись в разные стороны. Одного замешкавшегося диверсанта Шелудько со всего плеча огрел прикладом, и тот, как потом выяснилось, отдал богу душу. Другой предпочел улизнуть. Как только старшина справился со «своими», он поспешил на помощь Яковлеву. Лазутчики уже сидели на нем верхом и крутили руки.
— Ах вы гады! — с этими словами Шелудько набросился на них, одного проколол штыком, а другого заставил поднять руки. Короче, вышла для румын незадача. Хотели они пленить советских пограничников, а на поверку влипли сами.
Андрей, выехавший по тревоге на границу, встретил наряд уже в пути на заставу. В порванной шинели, с большущим синяком под глазом (видно, и ему досталось в ночной потасовке), страшно злой, старшина вместе с не менее злым Яковлевым конвоировал на заставу почерневшего от страха задержанного шпиона. Андрею стоило большого труда сдержать улыбку, когда Шелудько докладывал ему о ночном происшествии.
За разгром этой диверсионной группы Шелудько наградили золотыми часами, которые вручил ему незадолго до войны специально приезжавший на заставу полковник из Москвы. Вся застава бурно поздравила его с наградой. Сам же Шелудько был не особенно доволен собой и не переставал сокрушаться, что упустил четвертого бандюгу.
— Я ж его держал за шкирку, так он, как змея, словчился — и тёку. Ну, попадись мне этот гад. Вытряхну я из него, поганца, душонку! — говорил старшина с такой искренностью и убежденностью, что никто не сомневался: несдобровать тому диверсанту, если они вновь встретятся на узенькой дорожке.
— Вытряхивай, да полегче, — шутливо урезонивал старшину Андрей. — А то зашибешь, как того, что прикладом. Ты, голова садовая, о языке думай. Ведь от мертвого шпиона какой толк? Как от козла — ни шерсти, ни молока...
— Не скажи, Михайлыч, — вступался за Шелудько Карамчук. — Мертвый шпион в тысячу раз лучше живого. Так что ты, братка военный, лупи их себе на здоровье, хочешь — прикладом, хочешь — кулаком.
Шелудько понимал, что над ним шутят, но нисколько не обижался.
...Нет старшины, нет и «братки военного». Андрей потерял комиссара под той же самой Крестиновкой, будь она неладна! Толком он не знает, куда девался Карамчук. Ему известно лишь, что тот был ранен, а что случилось дальше — или рана оказалась смертельной, или же угодил политрук в санбат — этого Андрею установить не удалось. Комиссара ранили в самый разгар боя, и Грабчак в суматохе потерял его из виду, да так и не нашел.
Но проходит полчаса, час, а самолет все гудит и гудит. Ничто не мешает его полету, будто нет ни немцев, ни войны. Уже осталась позади линия фронта. Ее пролетели на большой высоте. Теперь Аставин снижает самолет и ведет его почти бреющим полетом, Так безопаснее: и истребители не рискнут пойти в погоню, и зенитки не страшны: пока немцы придут в себя и приготовятся к стрельбе, самолет — поминай как звали. Словно по заказу, небо прояснилось, взошла луна, и в ее холодном свете хорошо видны темные, безлюдные дороги, строения деревень.
Мало-помалу тревога ослабевает, и как это бывает после сильного нервного напряжения, людьми овладевает усталость. Они устраиваются поудобнее и начинают дремать. Но вот открыт люк, и сразу в самолете становится холодно, зябко, неуютно.
— Ну, ребятки, ни пуха вам, ни пера. Давай по одному! — говорит Аставин. Все это выходит просто, буднично, будто прыгают они не в тыл врага, а совершают обыкновенный тренировочный прыжок где-нибудь в Тушине.
Андрей на какое-то мгновение останавливается у выхода, стараясь рассмотреть сигнальные костры, которые, как ему говорили, должен зажечь Ковпак. Но он ничего не видит: ни костров, ни земли, ни неба. Луна уже зашла, и непроглядная темень окутала все вокруг. Ветер, как ошалелый, со злобой бросается на Андрея. Грабчак чувствует, что долго он так не продержится, приседает, отпускает руки от подручников и соскальзывает на крыло самолета. В то же мгновение его подымает какая-то неведомая сила и бросает в бездну. Заученным жестом Андрей вытягивает кольцо и чувствует, что он уже летит не вниз, а кверху, значит, все хорошо, значит, парашют раскрылся.
Андрей видит в темноте три мерцающие звездочки. «Да это же костры!»
Но костры мерцают недолго, куда-то исчезают. Андрей соображает, что его заносит в сторону. «Только бы приземлиться благополучно. А там разыщу», — думает он.
Но разыскивать не приходится. Не успел он собрать парашют, как увидел бегущих к нему людей. Это были ковпаковцы. Они заметили прилетевший самолет, видели, как он сбросил трех парашютистов, и поспешили на помощь.
Без расспросов ковпаковцы посадили десантников в сани и быстро доставили их в деревню, к самому «Деду».
Сидор Артемьевич, несмотря на поздний час, бодрствовал. В накинутой на плечи длинной мадьярской шинели мерил неторопливыми шагами большую, хорошо освещенную горницу. Десантников он встретил сухо, даже холодно.
— Садиться надо было, а не сигать с неба, не портить шелковую материю, — недовольно пробурчал Ковпак, когда Андрей, как положено, доложил ему о прибытии и целях десантников.
Грабчак позднее узнал, почему «Дед» был так недоволен. В его отряде свирепствовала эпидемия тифа, болезнь скосила многих бойцов, многие нуждались в больничном режиме, и надо было немедленно вывозить их на Большую землю. Ковпак, когда получил сообщение о прилете самолета, обрадовался, рассчитывая, что с ним он эвакуирует часть больных.
Однако долгожданный самолет помахал крылышками, сбросил парашютистов — и будь здоров! Станешь после этого ласковым да приветливым!
— Коль прилетели, то располагайтесь. Через хвылыну-другую комиссар придет, тогда и побалакаем, — Сидор Артемьевич обильно перемешивал русские слова с украинскими, но Андрей его отлично понимал. До военной службы он несколько лет работал в Донбассе, на шахте, жил вместе с украинскими хлопцами и научился понимать украинский язык.
Комиссар не заставил себя ждать. Подтянутый, в хорошо выутюженной одежде, чисто выбритый, он производил приятное впечатление. От его облика веяло чем-то хорошо знакомым. Андрей сразу узнал в нем кадрового военного.
— Руднев, — назвался комиссар и приветливо улыбнулся в свои коротко подстриженные усы.
После того как Андрей представил ему десантников, Руднев нетерпеливо сказал:
— Перво-наперво о Москве. Рассказывайте. Кажется, целую вечность не был.
И Андрей почти до утра рассказывал все, что узнал и увидел за два месяца, пока жил вместе с десантниками в Чернышевских казармах: и о том, как выглядит Кремль, и здорово ли разрушила фашистская бомба здание ЦК, и что идет в Малом театре. А Руднев задавал ему все новые и новые вопросы: как одеваются москвичи, возвращаются ли в столицу учреждения и предприятия. Ну и самым подробнейшим образом комиссар выведал, о чем шла речь на инструктаже, который получил Андрей перед вылетом у К. Е. Ворошилова и А. С. Щербакова.
— Если я правильно понял, то смысл разговора сводился к трем мыслям: партизаны должны бить фашистов, но не воевать. Если немец захочет нас уничтожить, то он постарается заставить воевать.
Где пройдет наша нога, там должна быть Советская власть.
Бдительность, осторожность, конспирация и постоянная, самая активная опора на местное население. Правильно?
— Да, суть схвачена.
Руднев с живейшим интересом расспрашивал о том, как Андрей представляет себе организацию будущего отряда, тактику его действий. Грабчак сказал, что главную ставку он делает на мелкие подвижные группы. Основной ячейкой отряда будет застава, небольшая, мобильная, вроде пограничной заставы. Она будет высылать из своего состава диверсионные группы. Застава должна быть хорошо управляемой из штаба и в случае необходимости быстро собираться в кулак.
— Немцы вас подушат, как курей, — заметил Ковпак. План Андрея ему пришелся не по душе. — У немцев же — сила. А силу можно бить только силой.
— Не только, Сидор Артемьевич. Ведь ты же здорово умеешь лупить фашистов и хитростью, — заступался за Андрея Руднев. — Пусть действуют. Сами разберутся что к чему. Надо им помочь. Главное — людей надежных подобрать. Не семерым же им в Олевск идти. Чтобы пришли на место — и сразу, без раскачки в бой.
Утром Володя передал в Москву первую телеграмму. Андрей сообщал Строкачу о благополучном прибытии, о том, чтобы скорее летел самолет с оружием, что посадочная площадка будет подготовлена нынче же. Так обещал Ковпак.
«Дед» сдержал слово: к вечеру партизанский аэродром был готов. К неописуемой радости ковпаковцев Строкач послал не один, а сразу три самолета. Они один за другим приземлились, вернее «приледнились» на озере, на котором партизаны оборудовали посадочную площадку.
Ковпак сразу повеселел. Еще бы! Сразу решались все заботы, которые горой лежали у него на плечах в последнее время. Он получил долгожданные медикаменты и возможность одним махом эвакуировать тяжелобольных.
Правда, настроение Сидора Артемьевича немного омрачилось, когда он увидел оружие, предназначенное для десантников: автоматы, патроны, гранаты, тол.
Ковпак попытался было уговорить Андрея остаться у него в отряде, но Грабчак разгадал довольно прозрачный ход «Деда». Ему нужны были не десантники, а оружие, которое, как он считал, само приплыло к нему в руки и которое грешно было упускать.
— С Москвой я договорюсь. Это не твоя печаль. Оставайся, парень ты вроде дельный.
Хотя и заманчиво было повоевать под началом такого боевого и прославленного партизанского командира, как Ковпак, но Андрей наотрез отказался.
— Не хочу менять свою задумку. В Олевск подамся. Ведь те места, Сидор Артемьевич, я на брюхе исползал. Так, думаю, примут они меня...
— Ну, и катись в свой Олевск. Только пожалеешь, — вспылил Ковпак. Но гнев его прошел быстро. На прощание они обнялись, как друзья.
Уходили они вместе в одну ночь: партизанская бригада Ковпака и маленькая группа Андрея, насчитывавшая всего одиннадцать бойцов. В селе Леховичи по рекомендации Руднева Грабчак взял к себе четверых комсомольцев. Когда они уходили — ковпаковцы на запад, а десантники на северо-запад, — то было такое впечатление, что от большой многоводной реки оторвался маленький ручеек. Пройдет время, и этот ручеек наберется сил, превратится в могучий поток. Напоит его силами народная война, которая разливалась, как вешние воды в половодье, по всей Украине, по всей советской земле, временно оккупированной врагом.