В словах майора чувствовалась уверенность. Мы знаем, что в этом доме спрятаны целые клады золота. Картошка в мундире, дешевая хамса в праздничный день — показное. Нищий, жалкий миллионер! Но где золото? Как найти его? Усталые возвращались с окраины города, напряженно думали об этом.
На следующий день опять работали долго и упорно. Приборы показывают, что где-то глубоко в земле лежит золото. Земля промерзла, стала что железо — бьем изо всех сил. Отскакивают не куски, а крошки. Нижние слои стали помягче. Работа пошла быстрее. На дне глубокой ямы показалась железная труба. Вынули. Снизу заострена наподобие кола, сверху закупорена деревянной пробкой. Валютчик выбрал в сарае шурф глубиной более двух метров. На дно шурфа опустил кусок железной трубы, вбил его еще в землю сколько мог и засыпал шурф землей. Потом наверху его замаскировал: в сарае была солома, дрова, песок, щепки. Надеялся, что ничего подозрительного обнаружить здесь нельзя будет.
Раскупорили трубу — посыпались золотые монеты. Сосчитали — триста рублей царской чеканки.
Когда копали в сарае, хозяин говорил: «Зря ищете. Ничего нет». По выражению его лица видим — работаем там, где надо, и упорно продолжали копать. Он уже больше не издевался, в голосе проскальзывала просьба. Это, конечно, от трусости. В то же время мы примечаем, что происходит вокруг. У хозяина два сына. Один учится в школе, второй работает. Так вот, первый, младший, подойдет, посмотрит, как мы копаем в сарае, и после этого обязательно отправится в уборную. Я говорю майору, что надо и уборную осмотреть.
Майор Дудко кивает головой — вполне согласен, только не надо преждевременно волноваться. Он в любой обстановке умеет себя сдерживать.
Вызвали ассенизаторов, очистили яму. И там, на дне этой ямы, на глубине трех метров, увидели сверток. Он был сделан с особой заботливостью: сверху толь, потом клеенка, под ней — промасленное полотно. Этот трехслойный пакет крепко перекручен бечевкой. В пакете — семьсот золотых монет. Царские рубли.
В это же время пожарники выкачивали воду из колодца. Мы уже действовали с полной уверенностью, знали, что такое надежное место, как колодец, валютчик тоже использовал. Спустился я в колодец — холодно, мрачно. Со стенок вода и грязная жижа на голову льются. Глубина больше десяти метров. Вода быстро прибывает — родник сильный. Сверху воду насосом тянут, а я дно осматриваю с фонариком. Промок до нитки, два раза поднимался наверх обогреться. Продрог до костей, но не отступился. Насос дочиста не откачивал. Я наберу ведро воды, и пока его кверху тянут, осматриваю дно сантиметр за сантиметром...
И вот рука нащупала что-то скользкое, раскисшее. Кусок велосипедной камеры. Концы проволокой закручены. Поднял — тяжелая штука.
— Нашел! — обрадованно крикнул наверх. — Тащите!
Раскрутили проволоку — в камере пергамент и тонкая резина. Развернули — опять золотые рубли. Сто сорок пять штук!
Потом нашли пять золотых часов. Они были замурованы в фундаменте дома с обратной стороны вентиляционной отдушины...
Дом на окраине города, его хозяин на всю жизнь останется в моей памяти. Он не только стяжатель, он — лютый враг советского народа. Младшему сыну, своему любимчику, внушал: «Скоро придут американцы. Крупное предприятие откроем, вот заживем!» Старшему сыну Сергею не доверял. Однажды Сергей что-то купил себе. Валютчик так избил его, что он не мог трое суток подняться.
Жалкий трусливый тип. Он часто менял работу, был весовщиком, истопником, сторожем. Малограмотный и тупой. Мы не узнали, откуда сыпался на него золотой дождь, но было ясно, что его подобрала какая-то крупная капиталистическая фирма.
Четырехлетняя Тома внимательно слушала, временами смотрела вверх на медленно ползущие облака.
Я подумал, что Кублашвили, должно быть, часто скучает по родному селу Ахалдаба, которое раскинулось в живописной долине у подножия высоких крутых гор. Неожиданно вспомнился матрос-грузин, с которым я познакомился несколько лет назад на пограничном корабле в Белом море. Небо там было тоже низкое и хмурое, а волны вокруг серые и холодные. Однообразная, грустная картина. Корабль стоял на якоре вдали от берегов. На палубе появился матрос с большим чемоданом в руке. Потом он притащил байки с красками и кисти. Это был удивительный чемодан — разрисован со всех сторон живописными, необыкновенно яркими картинками. На одной стороне пальмы и пляж, освещенный солнцем, на другой — зеленые чайные плантации, на третьей — горы в снежных шапках, на четвертой — девушка в белом платье с черными глазами и длинными косами. Все это нарисовал сам матрос. За долгую полярную зиму краски потускнели, и он решил их обновить.
— Всюду с собой Грузию вожу, — любуясь картинками, сказал матрос. — Как посмотрю на родные места, сердцу сразу тепло станет. Взгляните, какие у нас пальмы, какие горы! Глаза радуются!
Пробегавшие по палубе матросы, взглянув на чемодан, смеялись. От наивных, простодушных картинок становилось весело, легко на душе.
Кублашвили тоже усмехнулся:
— Чудак парень, — сказал он. — Но понять его можно. Когда я начинал служить в далекой бухте, на берегу Тихого океана, так же скучал по родным местам. А теперь, если друзья спросят об этом, отвечаю — квэлган чвени мшоблнури мица! Всюду наша родная земля!
Кублашвили посадил Тому на колени, потрепал дочурку по головке, весело спросил:
— Летом опять поедем к бабушке Маро? Ждет она нас не дождется. Так что ли, Томка?
— Конечно, поедем. Там я буду рвать виноград, персики, абрикосы. И тебя угощу, и маму, и бабушку...
— Село наше большое, около ста домов, — сказал Кублашвили. — Сейчас там курорт строят. Говорят, будет крупнее Сочи. Недалеко от села угольные шахты. Раньше на них отец работал, а теперь — старший брат Горамитон.
— Ну, а как земляки встречают пограничника? Как они относятся к вам?
— Первым всегда приходит белоусый Поликарп Геладзе, наш сосед. Поцелует, фуражкой зеленой полюбуется, медали рукой потрогает и скажет: «Малдоб, каргад мушавобс» — Молодец, хорошо служишь!» — Старшина задумался, потом грустно и нежно улыбнулся. — А мама только увидит на пороге — всегда одни и те же слова говорит: «Мовида, чамовида чеми карги бичи» — «О, милый сынок приехал!» Как дороги мне эти слова.
Время приближалось к полудню, стало теплее, громче зажурчали ручьи, заходила кругами вода на льду пруда. Сильнее подул ветер, в облаках появились разрывы.
— Скоро солнышко выглянет! — воскликнула Тома. — Будет жарко, как в нашей деревне!
Кублашвили рассмеялся:
— В какой это нашей деревне? Ты же в этом городе родилась.
— Ну и что же? А у бабушки Маро? Раз там наша бабушка, то и деревня наша. Разве ты не согласен?
— Согласен, согласен. Иди, болтушка, домой, скажи маме, чтоб обед собирала.
Когда девочка убежала, я спросил Кублашвили:
— Варлам Михайлович, почему люди зовут тебя Мишей? Вначале я думал, что ослышался.
Кублашвили наклонился, поднял с земли прутик, стал помогать ручейку, который запутался в комках снега. Потом выпрямился, тихо сказал:
— Так захотел я сам. Почему же?
— Это имя моего отца. Он погиб в шахте, когда я был совсем маленьким. Отец лежал с забинтованным лицом и только на голове его виднелись черные волосы. Вот таким я его помню... Когда приехал на границу, много думал об отце, о родных местах. Скучал. Пограничников попросил, чтобы звали меня Мишей. С тех пор так и зовут. Слышу это имя, и мне кажется, что отец всегда рядом...
Ветер разорвал облака. Края их стали золотистыми, потом в просвете появилось солнце.
Кублашвили подставил его ярким лучам свое смуглое, обветренное лицо, жмурился.
— Припекает! — обрадованно сказал он.
Я присмотрелся к его лицу. Под черными, почти агатовыми глазами на смуглой коже прорезали канавки заботы и бессонные ночи. Морщины были глубокими и резкими.
— Миша, ты первый грузин, — сказал я, — которого вижу без усов. Где же твои усы?
— У меня их и не было, — усмехнулся старшина. — Приехал на границу безусым юнцом, а когда усы стали пробиваться, все ребята бреют, и я брею. Зачем, думаю, выделяться? Так и привык... Но дело, конечно, не в усах. Это так, шутка. А вот о языке стоит вспомнить. Ведь я по-русски совсем не говорил. Солдаты, друзья помогли выучить. О, с какой они заботой и терпением возились со мной...
Старшина помолчал некоторое время, усмехнулся чуть приметно уголками рта какой-то своей мысли, продолжал:
— Кто мало знает жизнь пограничников, тот, наверно, думает, что у нас одни тревоги, преследования нарушителей, борьба с контрабандистами. А ведь мы столько хорошего видим! Вот взглянем, например, на нашу границу — какие огромные изменения произошли в послевоенные годы. В полном смысле слова стала она границей дружбы народов. Это межа соседей-друзей, у которых и цель жизни одна, и стремления одинаковые, и заботы похожи. Недавно в долине реки Тиссы, недалеко от села Лужанки, был посажен фруктовый сад. Этот сад — необыкновенный, он мог появиться только в наши дни. Его посадили закарпатские украинцы и венгры. И назвали они свой сад — «Дружба». Такой же сад совместно посадили украинцы и чехи. Не одни сады садят друзья-соседи, они построили величайший в мире нефтепровод, мощные линии электропередач, дороги, мосты, каналы... И всему этому имя — Дружба и Братство! Охранять труд народов — великое счастье...
Прибежала Тома, позвала обедать.
Когда они были вместе — Миша и Неля, — то казались людьми совершенно разными.
Миша смотрит, как жена быстро все делает, а потом мягко говорит:
— Ну, сядь передохни немножко...
За обедом Неля сказала, что опять купила билеты в кинотеатр.
— Но смотри у меня, — строго взглянула она на мужа, — никаких поворотов ни налево, ни направо.
Он ничего не ответил, только улыбка тронула уголки его губ. Видимо, вспомнилась история с будильниками или что-то другое, похожее.