Кстати, с того самого дня и до сих пор я так и не охотился на оленей. Элленборо прав — в тех местах собираются слишком уж разношерстные компании.
[37]
Народу вокруг прибавилось, причем штатские теперь бросались в глаза чаще военных. Раньше разговоры на верандах вертелись вокруг войны на севере, или о тугах, или люди судачили о вожаках горных бандитов, которых можно было легко повстречать. Сейчас же все больше рассуждали о новых мельницах, фабриках и даже школах, а еще — про то, как за пять лет проложат железную дорогу на Мадрас и можно будет совершить путешествие из заведения миссис Блэкуэлл в Бомбее до «Окленда» в Калькутте, даже не надевая сапог.
— Все это звучит вполне мирно и обнадеживающе, — помнится, говорил я, направляя свои стопы в веселый дом матушки Соузы.
Видите ли, в качестве опытного агента я решил начать свои исследования в самом лучшем гнезде сплетен, какое только мог найти (отличные разноцветные девчушки матушки Саузы — и ни в одной из них не было более четверти индийской крови, а еще зажигательные представления, которые смутили бы даже парижских жандармов — если все эти лакомые кусочки вертятся у вас перед носом, вы ведь не пойдете молиться в собор, не так ли?).
Парень, вместе с которым я пил в холле этого заведения, рассмеялся и сказал:
— Процветание? Думаю, да — дивиденды моей фирмы выросли на сорок процентов и к Пасхе мы запустим новые фабрики в Лахоре и Аллахабаде. Строим церкви, а ко времени окончания моего контракта здесь появятся и университеты.
— Университеты? — удивился я, — но ведь, конечно, не для черномазых?
— Местное население, — произнес он наставительно, почесывая свой шелушащийся нос, торчащий из-под недостаточно длинного козырька шлема, — вскоре намного опередит туземцев в других уголках Земли. Я имею в виду языческие страны. Лежи смирно, черная сука, не видишь, что ли — я устал? Да, лорд Каннинг весьма силен в образовании населения, да и в распространении Евангелия также. Да, это кирпичики и скрепляющий раствор новой жизни — вот куда надо вкладывать свои деньги, мой мальчик.
— Дорогой мой, — улыбнулся я, — видишь ли, в этом деле я — пас.
— А-а, так ты военный? Да ладно, не расстраивайся, старина, — ты всегда сможешь попроситься, чтобы тебя отправили на границу.
— А как, везде тут тихо? Даже в Джханси?
— А где это, дорогуша?
Конечно, этот парень был пустышкой и ничего не знал. Маленькая смуглая шлюха, которую я ангажировал, также о Джханси ничего не слыхала и, когда я поинтересовался у нее, для чего еще можно использовать чапатти кроме еды, она и глазом не моргнула, а только захихикала и сказала, что я о-очень забавный му-ужчина и что должен купить ей пирожных-безе, а не
[38]
натянул короткие полотняные штаны с курткой, как у местных, и отправился на рынок Банд, выдавая себя за каботажника из Мекрана, чтобы послушать, о чем судачат в толпе. Я возвращался домой, усеянный блохами, пропахший благовонными маслами, дешевыми духами и ароматами
[39]
Меня оглушали вопли нищих, клекот стервятников, лязг металла — но все это помогало быстрее вновь привыкнуть к Индии после долгого отсутствия и было просто необходимо, чтобы добиться чего-нибудь в работе агента.
«Ого! — воскликните вы. — А это еще что такое? Неужели Флэши вдруг начал воспринимать свои обязанности близко к сердцу?» Да, все именно так, и к этому у меня был важный повод. Я не думал об опасениях Пама всерьез, но знал, что мне придется ехать в Джханси и, по крайней мере, сделать вид, что выполняю там его задание — главное, что сделать это нужно было быстро. Если мне удастся пару раз официально переговорить с принцессой-рани, разобраться с этими сипайскими лепешками и доказать, что местный резидент Скин — всего лишь старая нервная баба, тогда я смогу отправить рапорт в Калькутту и изящно исчезнуть. Засиживаться я не собирался, так как если для беспокойства Пама были хоть какие-нибудь основания, княжество Джханси могло быть битком набито Игнатьевыми и их приспешниками, так что я хотел быть подальше оттуда, пока что-либо не случилось.
Поэтому я не стал засиживаться в Бомбее. Уже на третий день, я двинулся в путь, на северо-восток по направлению к Джханси, путешествуя со всеми удобствами на запряженной волами повозке. Это была огромная деревянная комната на колесах, в которой можно было спать и есть, а грум, повар и кучер устроились на крыше. Теперь, с появлением железных дорог, подобный транспорт, конечно же, ушел в прошлое, но тогда это было весьма удобное средство для путешествия. Время от времени я останавливался у придорожных харчевен и держал ушки на макушке. Ничто в услышанном не напоминало мне о тревогах Балморала и общее впечатление было такое, что в стране еще никогда не было столь спокойно.
Я намеренно избегал контактов с другими белыми, поскольку хотел составить свое собственное суждение об обстановке и не хотел слышать неудобных для меня новостей. Однако подъезжая ко Мхоу, я вдруг наткнулся на — кого бы вы думали? — Джонни Николсона собственной персоной, которого я не видал уже пятнадцать лет, с самого Афганистана. Джонни ехал шагом на персидском пони и был одет как настоящий разбойник-белуджи, с бородой до пояса и парой сикхских кинжалов за кушаком. Мы были старыми приятелями — конечно же, он знал меня не слишком хорошо, зато с уважением относился к моей грозной репутации. Джонни был одним из эдаких отважных и богобоязненных паладинов, рыцарей долга и славы. Он регулярно возносил молитвы Господу, не пил и полагал, что каждая женщина должна быть монахиней или матерью. Выяснилось, что он здорово продвинулся по службе и как раз сейчас ехал в отпуск, перед тем как занять пост резидента в Пешаваре.
Согласно правилам я не должен был никому раскрывать суть своей миссии, но это был слишком хороший шанс, чтобы его упускать. В Индии не было никого, кто бы знал страну лучше Николсона, и ему можно было верить во всем, включая денежные дела. Так что я рассказал ему, что направлен в Джханси и почему — про
[40]
и запретили секту тугов. Заменили их плохие законы своими, хорошим. Мы завалили туземцев реформами, пока они им поперек горла не встали, а затем начали, прокладывать телеграф и железные дороги, строить школы, больницы и все прочее.
Парень, похоже, оседлал любимого конька, но я не мог его понять, ведь для чего еще нужны все эти штуки, как не для того, чтобы делать жизнь более приятной?
— С людьми не считаются. С ними никогда не считались. Все дело в правителях — эти раджи и набобы вроде твоей рани в Джханси. Они веками тянули соки из этой страны, а Дальхаузи положили этому конец. Конечно, все это сделано на благо бедного народа, но он не понимает этого — он верит в то, что ему говорят принцы. А они говорят, что британский Сиркар
[41]
— их враг, поскольку не дает их вдовам всходить на костер или убивать друг друга во имя Кали, и что британцы против их религии и в конце концов заставят всех принять христианство.
— Да ладно тебе, Джон, — махнул я рукой, — они твердят это уже многие годы.
— Нет, в этом что-то есть, — Джонни выглядел обеспокоенным, на свой религиозный лад. — Сам-то я — христианин или, по крайне мере, пытаюсь им быть, и я молюсь, чтобы увидеть тот день, когда Евангелие станет хлебом насущным для каждой бедной угнетенной души на этой Земле, а слово Господне прогремит в тысячах церквей. Но я хотел бы, чтобы мы были осторожнее с этим. Это очень религиозные люди, Флэшмен и их суеверия, какими бы бессмысленными они ни были, не заслуживают пренебрежения. Что они думают, когда узнают, что христианству учат в школах и в тюрьмах — и даже полковники проповедуют перед своими полками? [V*] Достаточно какому-нибудь местному принцу или агитатору шепнуть им на ухо: «Смотрите, как британцы попирают ваши святыни, которые они не почитают. Смотрите, как они делают из вас христиан!» Люди поверят этому. Это такой простодушный народ — они верят слепо. Знаешь, — улыбнулся Николсон, — в Кашмире даже есть секта, которая возносит молитвы мне самому.
— Тем лучше для тебя, — говорю. — Ты еще не установил десятину?
— Я пытался переубедить их, но ничего хорошего из этого не вышло. Говорю тебе, Индию не удастся изменить ни за день, ни за долгие годы. Процесс должен идти медленно, но уверенно. А наши миссионеры — добрые, достойные люди — перегибают палку и не способны увидеть весь вред, который этим причиняют. — Он перекрестился. — Но у кого же язык повернется упрекнуть их, старина, если каждый из них уверен, что несет в эту пребывающую во мраке страну благословение Господне? Все это очень сложно. — Джонни выглядел озабоченным и охваченным благородной скорбью; Арнольду бы он понравился. Затем Николсон нахмурился, заворчал и вдруг взорвался:
— Все не было бы так плохо, если бы мы не проявляли этой проклятой мягкотелости! Если бы мы серьезно занялись благородным делом — реформы, даже миссионерская работа. Если бы мы делали все это как следует. Но, видишь ли, мы ведем себя не так, предпочитаем полумеры и слишком нежны для здешних нравов. Если мы действительно хотим низвергнуть их лживых богов, реформировать их старые коррумпированные государства и превратитьиндийцев в достойных мужчин и женщин — так давайте действовать силой! Дальхаузи — сильная личность, но насчет Каннинга я не уверен. Думаю, если бы я был на его месте, то прижал бы к ногтю всех этих предательски улыбающихся местных принцев, — его глаза вспыхнули и он притопнул сапогом. — Я бы дал им правительство, твердое и честное. Я был бы менее мягок с сипаями — да и с некоторыми британцами тоже. Это еще одна беда — тебя давно тут не было, но за это время к нам в армию да и в офисы Компании прибыло немало не самых лучших экземпляров. Разорившиеся буфетчики и сынки лакеев, представляешь? Ну, ты еще на них насмотришься — невежественные, ленивые малые из бедняков — и мы на десять лет ставим их командовать индусами высших каст! Они знать не хотят своих подчиненных и относятся к ним, как к детям или животным, и не хотят думать ни о чем, кроме как об охоте, пьянках и… и… — он вдруг покраснел до самых корней своей огромной бороды и отвернулся. — Некоторые из них даже сожительствуют с… с худшими отбросами среди туземных женщин. — Джонни закашлялся и похлопал меня по руке. — Вот как обстоят дела, старина. Мне чертовски неприятно говорить о таких вещах, но, к сожалению, это правда.
Я покачал головой и заметил, что это разбивает мне сердце.
— Теперь ты понимаешь, почему меня так огорчили твои новости? Эти признаки мятежа в Джханси — они могут послужить искрами, чтобы поджечь фитиль у бомбы, которая, как я показал тебе, уже заложена в Индии, из-за нашей слепоты и мягкости. Если бы мы были сильнее и решительнее поступали бы с принцами, если бы укомплектовали свою администрацию людьми с должным понятием о долге и дисциплине — о, тогда бы эту искру было легко погасить, но сейчас… — Джонни пожал плечами, — мне все это не нравится. Благодарение Богу, что у них достало ума послать в Джханси кого-либо вроде тебя. Хотел бы и я последовать за тобой, чтобы разделить все предстоящие там опасности. Из всего того, что я слышал, — это очень странное и дикое место, — добавил этот чертов ворон, с мрачным удовлетворением пожимая мне руку. — Пойдем, старина и вместе помолимся — за твою безопасность и выбор верного пути среди всех опасностей, которые встретятся тебе на пути.
Он плюхнулся на землю и, стоя рядом со мной на коленях, уверенным голосом начал отдавать Господу приказания глаз не спускать с раба своего. Не знаю, что во мне такого особенного, но эти святые парни вроде Николсона всегда готовы молить за меня Создателя — даже те из них, кто знают меня недостаточно хорошо, чтобы догадаться о размерах взятки, которую надо подсунуть Всевышнему, чтобы старина Флэши хотя бы понюхал ладана спасения. Я словно до сих пор вижу его — большую темную голову и нос, на фоне кровавого заката, борода трепещет от воодушевления, и даже различаю веснушки на его молитвенно сложенных руках. Бедный старина Джон — лучше бы он молил Господа за себя, ибо, если я все еще хожу по Земле спустя полвека, он сошел в нее в том же году, подстреленный из засады во время атаки на Дели и брошенный медленно умирать на обочине дороги. Вот чего потребовал от него его долг; а если бы он предпринял некоторые предосторожности, то мог бы стать вице-королем. А Дели все равно бы пал. [VI*]