Огненная колесница бледнеет, упорядочивается её бешеная круговерть. Все чётче и спокойнее проступают вокруг деревья. Они уже не опрокидываются сверху, не ухают вниз, а стоят по своим местам, только нервно приплясывая, подергиваясь, покачиваясь.
Устоял. Приятного мало – упасть плашмя в зимнюю воду. Да и вообще лучше не падать в моем положении. Лучше – не падать…
А ведь это идея – забрызгать скользкую наледь водой: через минуту остатки снега на гладком льду превратятся в шершавую корку. Встать поустойчивее, снять рукавицы – за пояс их, попробовать осторожно наклониться. Нет, не могу сильнее, а до воды не достать. Так, попробовать присесть на корточки. Пальцы опустились в упругий холод. Теперь можно наплескать воды на лёд. Раз. Два. Три. Теперь выпрямиться, перевести дух и еще пару пригоршней. Как стынут на воздухе пальцы – скорее их за пазуху. Ещё раз присесть, поплескать…
Ну, вот и готово. Отогреться, высушить руки, а этим временем корка замерзнет…
Ну вот и выполз. Хорошо, что мотоцикл в сугроб не улетел. А как бензин? Вытек или нет? Нет, вроде не весь, должно хватить… Ишь ты – завелся! Понимает… Надо скорее – дело к вечеру, ноги замерзают, а голова… Что же с головой? Не дотронуться, и слабость такая. Прилечь бы, но нет – пропаду. Надо ехать.
Поля… Уже и поля. Сколько же раз падал, пока доехал до них? И как всё удачно. И мотоцикл заводился с первого раза. И не замерз ещё – до дрожи жарко. Да, пока мотоцикл поднимаешь, пять потов прольешь. Как бы теперь не замерзнуть – дорога-то хорошая, местами снег до земли сдуло. Ладно, ещё не мерзну: даже ноги, хоть и бесчувственные, но живые…
Километры… Какие они длинные. Уже замерзаю. Ветер выдул до позвоночника все тепло. Надо как-то согреться. Попробовать катить мотоцикл… Теплей. И с каждым шагом ближе к селу. Только бы до людей добраться…
Неужели всё-таки доехал? Ещё один заледенелый переезд – и первые дома. Упал. На этот раз сознание не потерял. Да вон и парнишка какой-то ко мне бежит. Нет, теперь я сам. До больницы – сам. Только скорее бы. Скорее бы…
Больничные ворота. Открыты. Падаю. Всё…
Теперь. Буду. Жить…
* * *
Живуч Человек! Велика его жизненная сила, спасшая раз и поддерживающая уже двадцать лет нормальную жизнь мозга, прикрытого лишь тонкой кожей, не скрывающей состояния разума, – пульсирующая впадина посреди лба притягивает взгляд и точно передает ритмом пульса и своей меняющейся глубиной внутренние чувства, изменения здоровья и напоминает: КАКАЯ ТЫ ХРУПКАЯ, ЖИЗНЬ!
Издивок [1]
– Удивительный это зверь! Непредсказуемый! Сто лет его изучают-изучают, а он иногда такое выдаёт, что готов перед ним на колени – и молиться, молиться. Может, от благодарности, может, от того, что в нём вдруг почуешь материализацию самого Господа Бога. Такой вот он красоты необыкновенной зверь.
Вот казалось бы всё: изучен учёными, описан, инструкции, как себя вести при встрече с НИМ, составлены. Но, оказывается, не выполняет ОН инструкции. Но, оказывается, может сделать всё наоборот.
* * *
Давно это было. Тогда в госпромхозе запросто можно было лицензию на добычу изюбриных пантов взять. Эх, времечко золотое! Хочешь – травы-дикоросы суши-готовь, хочешь – орех кедровый, хочешь – женьшень ищи, хочешь – панты добывай. На чём угодно человек мог зарабатывать неплохие деньги.
Сейчас – не то. Пушнина никому не нужна, панты – никому не нужны. Эх-ма! Кабы денег тьма, да баб деревеньку – любил бы всех помаленьку.
Ну вот, взял лицензию, в рюкзак продуктов на неделю и – в тайгу, на пантовку. Знаю сказочный солонец и в полукилометре от него – зимовье. Солонец настоящий, природный. Глина там очень вкусная: сам пробовал. На других солонцах – не то. Или содой отдаёт, или горьковатая, или как мел. А это ж – вкуснятина: кисленькая и даже как сладковатая. Возьмёшь кусочек глины в рот – наслаждение, как чай с лимоном. Ну да: как высушенный сладкий чай с лимоном. Поэтому зверь на этот солонец и прёт за сотню километров: где ещё такую вкуснятину найдёшь? С ранней весны идут, как первые проталины появляются, и до поздней осени, пока снегом не накроет. За сотни лет такие тропы протоптали – по пояс. И глины съели: карьер с футбольное поле. В общем, сказочно богатый солонец.
Конечно, добираться до него трудновато и далековато, но зато впустую ни разу не ходил: если не вечером, то утром, в любую погоду, зверя, какого надо, добывал.
Молодой я тогда был, охотиться недавно начал. Пугливый ещё. Всё казалось – особенно если ночью один по тайге шёл, – что за каждым кустом или медведь, или тигр. Потом пообвык.
В общем, добыл изюбря, разделал тушу, в ручей мясо положил. Сходил в зимовье, отнёс панты, часть мяса и заленился за остальным мясом с карабином идти: кого бояться, если было два выстрела, всё вокруг поразбежалось. Побрёл к солонцу, загрузился – и к зимовью.
И тут… тигр!
Как говорится, нос к носу.
Я вначале обмер, а потом… побежал! Знаю, что бежать нельзя: бег спровоцирует нападение, а ничего поделать не могу! Ноги сами несут! За собой слышу погоню: всё ближе и ближе, от ужаса в глазах темнеет – вот-вот смерть! А ноги бегут!
Вот тигр уже за спиной, хорошо слышу его хаканье-фырканье. Сердце заледенело и этой звонкой красной льдяхой колотится в рёбра, горло, живот: вот-вот смерть! А ноги бегут! В глазах одно: тропа к зимовью. И тут чувствую… обгоняет меня тигр! Обогнал и… бежит сбоку! Я изо всех сил бегу по тропе, а он по кустам сбоку! И так ловко это у него получается! То пригнётся, то вправо-влево, то сиганёт повыше. А я не могу остановиться! А тут он вперёд забежал! Бежит впереди меня!! Восходящее солнце острыми пиками швыряет лучи мне прямо в лицо. А я не могу остановиться! И так радостно тигр бежит! Хвост трубой, крутится полосатым смерчем. Прыжок – круть-верть. Прыжок – круть-верть. А я не могу остановиться! Тигр то левее бежит, то правее, то рядом со мной, то сзади, то опять впереди! А я не могу остановиться!
Добежал до зимовья, захлопнул двери, на лежак бухнул рюкзак. И как я с ним бежал?!
Распахнул двери и давай палить в белый свет, как в копеечку, пока все десять патронов не выпалил. Упал на четвереньки, подполз к ведру, голову в воду макаю, пузырями булькаю. Насилу отдышался…
Вот и загадка. Почему остановиться не мог? А? Ну ладно, можно объяснить, что испугался очень. А почему тигр меня обгонял? А? Поиграть захотел? Развлекался? А почему мне на спину не запрыгнул? А? Нет объяснения? Вот такой издивок.
Презиратель
Никому не советую задерживаться на тропе тигра, особенно возле его «верстовых столбов» или сигнальных царапин, отмечающих границы тигриной территории, особенно если это взрослый самец. Но мы-то этого не знали…
Не знали, а даже наоборот, увидев на наклонённой берёзе исцарапанную кору на двухметровой высоте, а рядом ручей и удобную полянку, единодушно решили обосноваться на ночь именно здесь.
Обосновались.
Добротно и основательно. Оборудовали кострище, наготовили впрок сушняка, соорудили из папоротника толстую «пуховую перину», изготовили из молоденьких кленков и лещины широкий навес на случай дождя… Приготовили всё: и ужин, и спальные мешки расстелили, и так хорошо у костра расположились, предвкушая приятный отдых после долгого перехода по долине реки Ванчин, – но тут зарычал тигр.
Сначала в отдалении, затем всё ближе и ближе – он точно шёл по нашим следам. Вот уже рычит совсем неподалёку. Не выдержали мы, стали кричать, стучать, дров в костёр подбрасывать, но тигр заревел ещё оглушительней и злей и стал всё ближе и ближе подходить.
Делать нечего, пришлось второпях всем четверым лезть на деревья. Едва взобрались, как тигр вышел к становищу и, не переставая реветь, направился прямиком к костру! Подошёл и давай лапой расшвыривать всё вокруг!!
Стоял у костра котелок с кипятком – отлетел котелок в сторону, зашипел паром, загремел на камнях. А тигру и этого мало: ударил его лапой, смял в лепёшку, да ещё прокусил вдобавок. Завалил, не переставая оглушительно реветь, навес, разбросал одежду, рюкзаки, потоптался на спальных мешках, присел и… всё обмочил!
В общем, тигр так нас запугал, так вызывающе продемонстрировал своё высочайшее презрение к человеку, к огню, что сидели мы притихшими зябликами на деревьях всю ночь и всё утро до восхода солнца. Все четверо. И никто не пикнул, словно виноваты были перед тигром безмерно.
А этот верх тигриного презрения так нам врезался в память, что, по признанию каждого, у всех в тайге полная культура – ничего лишнего, никакого браконьерства.
Так-то вот.
На-на, покури
– Слышь, браток, а что это нашего комбата «на-на, покури» обзывают? Он же вроде как и некурящий вовсе. Да и мужик солидный – все уважают. Много слышал кличек разных чудных, но эта совсем комбату не подходит. Вот в нашем селе есть «Тява», «Суся», «Зуля», «Мальвон», «Глэк» – странные клички, конечно, но в чём-то они всё-таки соответствуют своим хозяевам. А тут: «на-на, покури» – совсем не подходит…
– Так ведь клички-то неожиданно, бывает, к человеку липнут. Так и с комбатом. Ведь до твоего появления в нашем гарнизоне комбат курил. Ещё как! Много раз бросал и – ни в какую. Всё шутил, как Марк Твен, что: «Курить бросить легче всего: я это делал сто раз».
А потом бросил в один момент на охоте. Да, вышла такая казусная история. Охота тогда получилась неудачная: кабаны ушли от загонщиков по открытому месту – никогда так не бывало, они всегда по самой чаще старались идти. Никто даже выстрелить не успел.
Вот собрались все, сидят расстроенные на гребне сопки, молчат, курят. Комбат прошел ниже и засел по нужде. И тут – тигр! Вышел сзади комбата и – к нему! Из-за спины идёт прямиком! Подошёл метров на пять, а все сидят, замерли, рты раскрыли. Хоть бы кто крикнул! Тут комбат в тишине-то услышал шорох, обернулся… видим, вытянул в сторону тигра руку, сказал что-то, и тигр… ушёл.
Охотнички, как сидели остолбеневшие, так и оставались сидеть, пока комбат к ним не подошёл. Стали ахать, охать, посмеиваться, обступили комбата, по плечам хлопают. А он спокойный, как танк, только красный, – и сигарета в зубах.
– Товарищ подполковник, – спрашивают, – что вы тигру-то сказали?
Комбат аккуратно затушил сигарету, закопал её в землю и ответил: «На-на, покури».
Взгляд
– Много люди говорят о силе взгляда. Вот даже младенцев стараются незнакомым людям не показывать, чтобы не «сглазили».
Женские глаза – это вообще сила. Идёт вдалеке женщина, и лица-то толком не видать, не то что глаз. А всем телом своим чувствуешь, что она на тебя смотрит. А любимая женщина? Глянет ненароком, мимоходом, вскользь, а уже сам не свой, себе не принадлежишь. А посмотрит ласково, так вообще, кроме глаз этих, ничего в мире не существует, время останавливается.
Но не только люди так могут смотреть, но и звери, и птицы, и даже… растения. Об этом охотники хорошо знают и искатели женьшеня. Сотни примеров могут привести, как издалека чувствовали взгляд зверя, не видя его, не подозревая о его присутствии. А корнёвщики «на полном серьёзе» утверждают, что женьшень «на человека смотрит», только не всякий этот взгляд чувствует; бывает, и перешагивают через женьшень, не замечая. Но иногда человек взгляд тот чувствует и идёт по тайге точно к корню или, пройдя мимо, вдруг оглядывается, почувствовав «что-то». Вот какая сила выводит человека точно к корню жизни? Потом хоть квадратный километр вокруг прочёсывай – нет больше нигде ни одного корня. Только один-единственный, на который он прямиком и шёл.
Вот и я этой зимой испытал силу взгляда. Охотился как обычно, капканы ставил, как всегда, в тех же угодьях. Ходил их проверять одной и той же тропой. В одном месте тропа мимо скалы в двадцати метрах проложена.
Шёл, как обычно, по сторонам глядел, под ноги поглядывал.
И, только со скалой поравнялся, – как пустота вдруг охватила желудок и беспокойными мурашами забегала по телу, покалывая кожу. Всё выше, выше, проникли уже под шапку, и шапка приподнялась и поползла на затылок. Ужас!! Никогда ничего подобного не испытывал! Может, поэтому древние люди верили, что жизнь и живот – одно и то же? Стою, воздух глотаю – так просто дышать не получается, в карабин вцепился, по сторонам оглядываюсь.
Ничего подозрительного!
Деревья, снег, скала, тишина. Всё вокруг метров на пятьдесят проглядывается.
Только вот замечаю, что зарос верх скалы ёлочками да кедрушками. И чувствую, – со скалы
* * *
?оселок Глазковка на побережье Японского моря возле Лазовского заповедника когда-то гремел на весь Советский Союз. Ну как же, как же: всесоюзная комсомольская стройка, рыборазводный завод, морские огороды, марикультуры. Со всей огромной страны съезжались молодые учёные и романтики строить, жить в экзотическом месте. Построили, но не до конца – перестройка. Успели возвести несколько трёхэтажных многоквартирных домов, улицу двухквартирных коттеджей, школу, котельную, клуб, почту, сам завод и вспомогательные корпуса. Обустроили морские огороды. Успели несколько раз выпустить лососевую молодь в океан. И – всё!
Не нужны оказались государству ни рыба, ни морская капуста, ни другие деликатесы – спасайтесь, как можете. Кто всё бросил и вернулся в родную Европу, а кто остался. Остались те, кто накрепко влюбился в тайгу и море.
Семей пятьдесят.
Без телефона – не успели протянуть кабель. Без постоянного электричества – не успели поставить столбы. Романтики-патриоты же. Тем более яркий исторический пример на виду.
Жил до революции в Глазковке, а по-старому в Новом Сионе, основатель этого поселения удивительнейший человек Афанасий Поносов. Старообрядец. Он за короткое время смог так обустроиться, что до сих пор его вспоминают добрым словом. Ну, лошади, коровы, дома, пашни – это само собой. Ну, пантовое оленье хозяйство, морской промысел, женьшень, золото, охота – это природа способствует. Но вот, чтобы построить оранжерею, выращивать розы и за 140 миль через море возить цветы в Японию и там выгодно продавать – это чисто по-русски! Больше таких примеров истории неизвестно. Легко после такого верится, что 60 процентов российского дореволюционного капитала было в руках старообрядцев.