Свен Хедин
В июле 1894 года я встретил собаку, о судьбе которой хочу Вам рассказать. Пес был одним из вернейших спутников, сопровождавших караваны лошадей или верблюдов по Центральной Азии. На азиатской военной дороге было несметное количество бездомных собак, ведущих бродячую жизнь. День и ночь они без устали искали себе пропитание. После привала купцов, пилигримов и других путешественников, собравшихся в караване, четвероногие бродяги всегда могли найти что-нибудь съестное около костра: кости, кожу или внутренности забитых животных. Если около одного костра отходы были слишком скудны, собаки перебегали к следующему.
Караван без собак немыслим, они являются неотъемлемой частью жизни на больших торговых путях. Для уборки пищевых остатков, падали и другого мусора они не нужны: за них это делает ветер, солнце и ночные заморозки, не говоря уже о гиенах, шакалах, если такие имеются, воронах и хищных птицах. Помимо эгоистических расчетов на хорошую еду у бездомных собак есть и чувство чести. В благодарность за полученный обед, они ночью охраняют привал. Замечая подозрительное, они лаем предупреждают своих благодетелей о грозящей опасности. Собаки не дармоеды, а желанные гости у путешественников, случайно становящихся их хозяевами на более или менее длительный срок.
Сколько сотен собак в течение многих лет сопровождали мои караваны! Большинство из них, недолго побыв с нами, исчезали, не оставив никакой памяти о себе. Число собак, которых я и по сей день вспоминаю с благодарностью, любовью и восхищением, не очень велико, но они сыграли много исключительно трагических, драматических и героических ролей. Судьбу одних я проследил до конца, другие же исчезали бесследно. Все они были моими друзьями, моими товарищами по одиночеству. Некоторые собаки заставляли меня горько страдать бессонными ночами.
Как-то раз я работал на маленьком озере Каракуль в северном Памире и был занят картографической съемкой, измерением глубин, рисованием и фотографированием. Там нам встретилась группа китайских верховых. С ними была собака, почти наверняка относящаяся к киргизской пастушьей породе. По элегантной, обтекаемой внешности можно было догадаться о примеси русской борзой. Очевидно собака имела основание быть недовольной своим хозяином, так как, увидев нас и признав в нас приятных людей, она повернула и пошла за нами до своего последнего вздоха. Псу было очень плохо: такого жалкого, заморенного и худого существа я еще никогда не видел. После встречи, на первом же нашем привале, пес уверенно улегся перед моей палаткой с очевидным намерением защищать меня от любой опасности. Смотреть на него было неприятно. Он был очень худой, с остро торчащими ребрами, местами вылезшей шерстью, как будто болел чесоткой или другой опасной болезнью. Я хотел его прогнать, но мой слуга и ведущий каравана Ислам Бей очень просили за него, обещая сделать из него настоящего пса, и я согласился. Он долго был нашей единственной собакой и один распоряжался отходами наших трапез. В основном мы питались бараниной. Получая вдоволь костей и внутренностей, пес быстро стал красивым и упитанным. Мы назвали его по-турецки – Йолдаш – «товарищ путешественника». В этой части Азии кличка «Йолдаш» очень распространена, и в дальнейшем у меня было много собак с таким именем.
В поведении Йолдаш был джентльменом, он не помышлял войти внутрь палатки без приглашения, и даже приглашенный мною, он входил осторожными шагами, смущенно опустив голову, вытягивал свои передние ноги и изучал меня вопрошающим преданным взглядом. Он хотел доказать мне, что в состоянии понять и оценить оказанную честь, зная, что внутри палатки – запретная для собак зона. Но выйдя из палатки, он опять чувствовал себя единовластным хозяином всего вокруг. Напряженно подняв голову, он настороженно осматривал окрестности, убеждаясь в полном порядке и безопасности бивака. Приближался ли киргизский всадник или наша собственная лошадь с выпаса, он пулей налетал на вторгающегося, сердито лаял и пытался его прогнать.
Во время обеда Йолдаш всегда сидел у входа в мою палатку и ждал своей доли, после обеда мы с ним играли на воздухе. Прошло немного времени, и мы стали лучшими друзьями. Как товарищ и надежный сторож, Йолдаш был выше всяких похвал.
В конце августа я решил верхом быстрым ходом преодолеть 140 км от Каракуля до русской пограничной крепости Памирский Пост, где прошлой зимой я провел несколько дней у очень гостеприимного капитана Зайцева и его офицеров. Чтобы попасть туда, нужно было перейти русско-китайскую границу. Без паспорта я не имел на это права. Я поехал в сопровождении двух слуг и Йолдаша темной ночью к границе в стороне от дороги, далеко от китайских пограничных постов. Мы ехали как можно тише, не произнося ни слова. Там и тут находились враждебно настроенные аулы, где всегда были собаки. На наше счастье ни одна из них не залаяла, и Йолдаш молчал. Он шел рядом с моей лошадью и, очевидно, понял, что нужно вести себя тихо.
Беспрепятственно мы перешли границу и при дневном свете двигались значительно быстрее. Йолдаш переносил все трудности довольно стойко, зорко охранял ночью наш привал и всегда был в хорошем настроении. Он не был трусом и никогда не упускал возможности подраться с другими собаками. Учуяв возле какого-нибудь аула своих киргизских сородичей, Йолдаш как молния несся вперед и устраивал жуткие потасовки с местными собаками. Он был удивительно увертлив и быстр в обороне, кусая и хватая всех вокруг себя, и, хотя при этом ему часто доставалось из-за численного перевеса противника, он никогда не уступал, а со злостью продолжал лезть в самую гущу. Закончив драку, он догонял нас уже далеко от аула с выражением триумфа на морде, ожидая похвалы и признания своей храбрости.
В конце второго дня выяснилось, что наша поездка плохо отразилась на Йолдаше. Быстрый бег ему был нипочем, но тропинки в этом высоко расположенном месте Памира были покрыты острым гравием, и бедный пес стер себе задние ноги. Поэтому на втором привале двое моих слуг сшили для Йолдаша кожаные чулки, и теперь из-за этой необычной обуви он стал похож на кота в сапогах. Мы умирали от смеха, наблюдая за недоуменным выражением его мордочки, когда он крайне осторожно и недоверчиво испробовал странную обувь, двигаясь перед палаткой. При этом пес непрестанно поворачивал голову, исследуя носом стесняющее, непонятное устройство на задних лапах. Потом он попробовал ходить только на передних лапах или, подняв задние, передвигаться сидя. Наш смех его, очевидно, смутил, и он немного обиделся, выступив общим посмешищем. Может быть, он думал и о том, что кожаные чулки могут быть роковыми в следующей потасовке с киргизскими псами?.. Но когда на другой день мы отправились дальше, пес сначала попробовал бежать на трех лапах, попеременно поднимая то одну, то другую заднюю ногу. Потом он понял, что кожаные чулки не такие уж плохие, так как больше не чувствовал боли в стертых лапах.
В Памирском Посту, где мы гостили неделю, Йолдаш стал любимцем всех русских офицеров и команды. Его больные лапы зажили за несколько дней, и скоро он вновь был готов к новым путешествиям и приключениям. Так мы вместе отправились по краям горной цепи Памира в Памирский бассейн, где нас сердечно встретил мой друг, русский консул в Кашгаре. Он предоставил нам небольшой домик в саду консульства, и здесь мы зимовали. Никогда в жизни Йолдашу не было так хорошо. Он прекрасно отдохнул, здесь мы отпраздновали Рождество и встретили новый год, но ни Йолдаш, ни я не могли предвидеть, что наступающий 1895 год будет последним годом его жизни.
В середине февраля мы начали собираться в путь. Я намеревался перейти западную часть пустыни Такла-Макан и там заняться географическими и археологическими исследованиями. Первой нашей целью было маленькое местечко Маралбаши, там, где близко сходятся реки Кашгар и Яркенд.
Мы передвигались в арбах. Это телега с двумя большими, обитыми железом колесами. В первой был я, во второй – двое моих слуг и багаж. Йолдаш заимел товарища – пса по кличке Хамра, в переводе с персидского это тоже «Йолдаш» – «Спутник». Дорогой собаки были привязаны к моей арбе, чтобы их не украли китайцы, уважающие красивых упитанных собак. Кряхтя и громко треща, запряженная четырьмя лошадьми, катилась моя арба, следом за ней вторая по большой дороге на Кум-дэр-Ваш, к Песчаным воротам, через которые мы покинули город. Оттуда нам еще два часа нужно было ехать до Янгишара, или китайского Кашгара, где находилось главное управление гарнизона.
Там произошел маленький инцидент, доказывающий необходимость привязывать собак в этой стране.
К нам вдруг кинулся китайский солдат, удержал лошадей и с дикой жестикуляцией и потоком ругательств стал утверждать, что Хамра – его собака и что мы украли ее. Несмотря на кучку людей, тут же собравшихся вокруг арбы, я приказал вознице двигаться дальше. Китаец кричал и бесился, потом бросился под колеса и поклялся, что лучше погибнет, но собаку не отдаст. С китайцами нелегко сладить. В споре с ними надо быть очень хитрым и сохранять невозмутимое спокойствие, доказывая этим их несправедливость. Наше положение с самого начала казалось ненадежным, окружавшая нас масса – в большинстве китайские солдаты – была, конечно, на стороне хулигана. Поэтому я согласился на компромисс: мы отвяжем Хамру и поедем дальше. Пойдет он за солдатом – значит это его пес, пойдет за нами – наш! Солдат и его спутники согласились, очевидно, лелея мысль, что отвязанного пса можно будет сразу схватить и увести. Но как только Хамру освободили, тот молнией понесся по дороге и исчез в облаке пыли. Храбрый китаец остался с носом, а зрители тут же изменили свою точку зрения и злорадно его высмеивали. В полукилометре от города навстречу нам из клубов пыли выбежал довольный и радостный Хамра и последовал за своими настоящими хозяевами.
Из Маралбаши наш путь лежал вверх по левому берегу Яркенда к деревне Лайлик, оттуда на Меркет. Здесь мне пришлось вооружиться терпением, пока Ислам Бей и другой мой слуга отправились в Яркенд, чтобы купить 8 верблюдов для нас и нашего багажа, так как дальше мы должны были пробираться через пустыню, которую я собирался исследовать, на восток до реки Хотан. Я хотел сам добраться до этой реки. На этом роковом пути наши собаки показали себя по-разному: один как верный и смелый герой, другой как умный и предусмотрительный генерал.
Только 8 апреля вернулся Ислам Бей с восемью прекрасными верблюдами, купленными в Яркенде. Все были с вьючными седлами, и трое носили большие громкие колокольчики, как принято во всех караванах. Их привязали во дворе на краю деревни, и перед трудным походом через пустыню они жевали сено, запасаясь впрок. Мне и моим людям было интересно наблюдать за мощными животными, стоя или лежа с удовольствием поедающими душистое сено.
Собаки смотрели на все это совершенно иначе, Йолдашу особенно не нравились верблюды. Для него это были враги, от которых нас надо охранять. Отчасти его ненависть была, наверное, просто ревностью, он считал, что мы гораздо больше внимания обращаем на верблюдов, чем на собак, и делал отчаянные попытки прогнать их. Он лаял до хрипоты, налетал на них и был очень доволен, вырвав несколько клоков шерсти, что сейчас, во время линьки, не представляло труда. Как киргизский пес Йолдаш никогда еще не встречался с верблюдами. Для Хамры же это были старые знакомые, ведь он был жителем пустынь. Из солидарности он конечно лаял тоже, но скоро, поняв безнадежность своих страданий, Йолдаш уже перед уходом из Меркета перестал дразнить верблюдов, благоразумно решив заключить мир. Его гнев наверняка был приглушен полнейшим очевидным презрением со стороны верблюдов. Они даже не замечали его и, выражая свое плохое настроение, плевали на него в прямом и переносном смысле. Со временем он стал видеть в верблюдах чуть ли не ангелов; ведь они несли водяной запас через пустыню.
10 апреля я вышел из Меркета с четырьмя служащими, восемью верблюдами, несколькими овцами и двумя собаками. Когда верблюды спокойно с гордо поднятыми головами двинулись к пустыне, сельские жители молча стояли в трауре у дороги и караванные колокола звучали глухо, как на похоронной процессии. Сам я сидел на огромном верблюде по имени Берга и начал тут же наносить нашу дорогу на карту. В общем дорога шла все время на северо-восток в 20—30 километрах от реки, почти параллельно ей.
День был теплым. На каждом привале мы копали колодец, и пока нам не нужно было наполнять водой жестяные сосуды, что было большим облегчением для верблюдов. В поисках воды собаки обнюхивали все углубления, похожие на места, в которых люди когда-то копали колодцы. Для охлаждения Йолдаш и Хамра обычно останавливались в скупой тени тополей. Прежде чем лечь, они расчищали верхний, прогретый весенним воздухом слой песка, потом укладывались на освобожденной земле, сохранившей ночной холод. Когда караван проходил мимо них, собаки неслись к следующим тополям и там опять плюхались на живот.
На следующий день мы подъехали к маленькому, довольно глубокому пруду, очевидно, связанному с рекой, вода в нем была хрустально чистой и сладкой. Пока мы разбивали палатки, собаки и овцы кинулись к пруду и жадно пили, разбухая на глазах. И верблюды тоже могли пить вволю.
21 апреля мы дошли до длинного озера с великолепной водой, непосредственно соединявшегося с рекой Яркенд. Это была последняя возможность для нас всех еще раз досыта напиться. Собаки пили, купались, радовались воде. Вечером я приказал двум слугам наполнить сосуды водой на 10 дней. Один из них, Йолчи, проводник, клявшийся, что часто бывает в пустыне, утверждал, что через 4 дня мы доберемся до места, где всюду можно будет копать колодцы. И все же я настоял на том, чтобы мы запаслись водой на 10 дней. Лучше взять с собой лишнее, решил я. Да и верблюдов надо было хоть раз напоить в пути по глубокому песку. К сожалению, я не проверил исполнение приказа, и эти глупцы все-таки взяли воду только на 4 дня, что должно было непременно привести к катастрофе.
По прямой от южного конца озера до реки Хотан было 156 километров. В первый день мы прошли 27 километров, отдохнувшие люди и животные не испытывали жажды. Местность была благоприятной, но к концу дневного перехода все изменилось к худшему. Прежние 10—15-метровые дюны выросли до 20—25 метров. Кругом только песок, песок, песок… Крепкая гладкая глина, над которой ветер надувал дюны, исчезла, тамариски стали встречаться все реже и наконец совсем кончились. В сумерках мы нашли крошечный клочок твердой земли, где росли два одиноких куста тамариска. Здесь мы и разбили лагерь. Кусты тут же обгрызли верблюды. Тамариски были покрыты зелеными листочками, следовательно, их корни должны были достигать грунтовой воды, и мы попытались копать колодец, но выкопав более полуметра, прекратили, так как земля была совершенно сухая.
Верблюдов мы привязали, предупреждая их попытку убежать к последнему озеру, где, как они знали, были чудесные пастбища и вдоволь воды. Настроение было подавленное, мужчины молча сидели у костра. Слышалось только длинное и глубокое дыхание верблюдов. Наконец мои слуги состряпали простой ужин. Йолдаш сидел с нами и ожидал своей порции. Но где был Хамра? Я свистел и звал, но он не приходил. Не было его ни в лагере, ни в окрестностях. Несколько человек отправились на поиски, но не нашли даже его следов. Во время похода он и Йолдаш на наших глазах останавливались у каждого куста тамариска, раскапывали песок около корней и ложились в тени. Где-то на полпути Мухамед Шах видел, как Хамра выкопал себе яму, но глубже, чем обычно, и не последовал за Йолдашем, который догонял верблюдов. Слуги посчитали Хамру погибшим от солнечного удара. Ведь при хорошем обращении собака не может бросить своего хозяина! Я же подумал, что Хамра умнее своих хозяев и, понимая, куда мы направляемся, решил действовать по принципу: если мои хозяева выжили из ума, то больше нет надобности в послушании, я сам о себе позабочусь. Видимо, он инстинктивно почувствовал, что воды в этих местах нет, а жара еще больше усиливается в это время года.